Рауль Мир-Хайдаров
отрывок из романа
Прошло лишь две недели после странной встречи с земляком на мюнхенском стадионе, как с Артуром Александровичем приключилась новая история, не менее интригующая, чем первая. Если появление представителя международной мафии, после некоторых размышлений, показалось Шубарину не столь уж и неожиданным,-- он-то знал, что наш преступный мир уже давно, с застойных лет, готовил себе плацдарм за кордоном,-- то вторая встреча не могла привидеться, кажется, даже в бредовом сне.
По пятницам, если никуда не уезжал на уик-энд, он ужинал в русском ресторане на Кайзерштрассе, неподалеку от отеля "Риц", где останавливался мистер Гвидо Лежава, большой любитель футбола. Иногда и среди недели, назначая с кем-нибудь деловую встречу, он заказывал столик именно в этом ресторане, и к нему скоро привыкли в "Золотом зале", где постоянных клиентов было не так уж много.
В этот день Шубарин, как обычно, занял свой столик в глубине зала за колонной, откуда хорошо просматривался вход, хотя, став завсегдатаем, он знал, что можно войти и выйти при необходимости и мимо кухни, через служебный ход, который, впрочем, строго контролировался.
Не успел он перелистать объемистую, роскошно отпечатанную карту вин и напитков, как за спиной раздался удивительно знакомый голос и кто-то совсем уже по-нашенски, по-русски поинтересовался:
— У вас здесь не занято?
Продолжая машинально вглядываться в меню, он подумал, что это, наверное, опять кто-то из тех, что отыскали его на стадионе "Баварии".
Артур Александрович неторопливо отложил карту вин в сторону, поднял взгляд и остолбенел... Рядом с его столиком стоял Анвар Абидович Тилляходжаев, "хлопковый Наполеон", бывший первый секретарь Заркентского обкома партии, отбывавший на Урале пятнадцатилетний срок.
Еще неделю назад, разговаривая с Коста, Шубарин поинтересовался, как обстоят дела у Тилляходжаева, и его заверили, что у того все в порядке. С первого дня заключения Анвара Абидовича в лагерь туда отправились Ашот и Коста, люди "авторитетные" в уголовном мире. Кажется, они захватили с собой еще одного "уважаемого" человека, курирующего Урал. Их задачей было обеспечить бывшему секретарю обкома, личному другу и покровителю Шубарина, нормальную жизнь в заключении. Во-первых: никаких унижений ни со стороны уголовников, ни со стороны администрации,-- Анвар Абидович к такому обращению не привык. Во-вторых: нормальные условия работы и жизни и регулярные передачи.
Все годы, что Анвар Абидович находился в заключении,-- а он загремел одним из первых, в начале перестройки,-- два гонца, сменяя друг друга, постоянно возили передачи "хлопковому Наполеону" из Ташкента на Урал. И вот он сам, собственной персоной, стоял перед Артуром Александровичем! Было отчего остолбенеть... Они, не сговариваясь, обнялись, по-восточному похлопывая друг друга по спине, что не осталось незамеченным в чопорном зале.
Но вряд ли в это время их волновало, как они выглядят со стороны, слишком многое их связывало. Анвар Абидович знал, что его семья обязана Шубарину жизнью: трижды пытались подпалить его дом, и трижды поджигателей в ночи ждал бесшумный и точный выстрел снайпера Арифа. Разве такое забывается?..
Странно, но тюрьма как бы пошла Анвару Абидовичу на пользу: исчез лишний вес, густые, вьющиеся волосы, тогда лишь тронутые сединой, сегодня были совершенно седые, что придавало ему импозантный вид. Четче, жестче обозначились черты лица, ярче стали глаза, появилась строгая, аскетическая, мужская красота. Экипировали, видимо, Анвара Абидовича поспешно, хотя и основательно, но чувствовалось, что он уже отвык от галстука и цивильного костюма, в местах не столь отдаленных быстро врастают в ватник и отучаются от нормального быта. Шубарин знал, что людям, просидевшим в тюрьме несколько лет, нужны годы, чтобы вновь приучиться к стулу, креслу, они автоматически присаживаются на корточки.
— Какими судьбами? — вырвалось у Шубарина, он мог поклясться, что более неожиданного сюрприза для него придумать просто нельзя было.
— Не спрашивай, Артур. Давай-ка выпьем, закусим, как в старые добрые времена. Ты не представляешь, как я обрадовался вчера, в лагере, что завтра увижу тебя. Я ведь не знал, что встреча будет тут, в Мюнхене, в этом роскошном зале. Ты почаще бывай в Европе, и мне шанс, видимо, выпадет ее повидать...
Анвар Абидович говорил весело, с задором, как в то застойное время, когда он был хозяином области, по площади равной Германии и Франции, вместе взятым.
Официант уже давно стоял наготове у стола, и Артур Александрович, знавший, что парень родом из Казахстана, сказал ему по-русски:
— Неси все лучшее, что есть, да побыстрее, старый друг приехал!
И тот без слов отошел от колонны: он помнил, как гуляют русские.
Через полчаса, сделав паузу в ожидании горячего, Артур Александрович спросил нетерпеливо:
— И все-таки — как вы тут очутились и сразу нашли меня?
— Я солдат партии, вот потому и оказался здесь, выполняю ее приказ, — ответил Анвар Абидович несколько высокопарно.
Но Шубарин понял, что тот не шутит, да и вряд ли без согласования с самыми верхами он мог выйти на свободу, даже временно, и тут же отправиться на Запад. За этим перемещением человека из лагеря, безусловно, стояли какие-то высшие силы, а то и государственные интересы, Шубарин почувствовал это.
— Хорошо, что ты не вышел из партии, как поступили многие приспособленцы, перевертыши, иначе бы ко мне не обратились. Хотя кто знает, теперь я уж совсем не понимаю, что творится на воле, хотя регулярно смотрю телевизор и читаю газеты.
— Какой я коммунист, Анвар Абидович? Я предприниматель, теперь вот становлюсь банкиром, открываю в Ташкенте коммерческий банк. Я чужд идеологии, любой, левой, и правой, и даже серединной, я за правовое государство, за верховенство закона, за права личности, гражданина. Зная реальное положение в стране, в ее экономике после шести лет перестройки, общаясь лично с теми, кто пришел сегодня к власти и кто рвется к ней, я убежден, что только настоящие коммунисты, узнавшие о том, сколько от их имени делалось преступлений за семьдесят лет, способны спасти эту великую страну от краха, потери государственности, ведь все к этому катится...
— Спасибо, Артур, примерно так я и аттестовал тебя, сказал, что ты наш человек...
Шубарин хотел возразить, сказать — я вовсе не ваш человек, но тут же передумал: не стоило разочаровывать старого друга, сбивать его с толку, ясно было, что он объявился в Мюнхене с серьезными намерениями. Но даже если бы Тилляходжаев сбежал из тюрьмы и каким-то немыслимым образом оказался рядом с ним, он в любой ситуации, даже на чужой территории, предпринял бы все меры, чтобы спасти жизнь своего бывшего патрона,— в этом была вся суть его натуры -- он не предавал друзей.
Принесли горячее, и они по традиции выпили еще по рюмке "горбачевской" водки немецкого разлива. Анвар Абидович охарактеризовал ее кратко: гадость, до нашей, любой областной "Русской" или "Столичной", ей тянуть и тянуть.
«Барин остается барином,-- подумал Артур Александрович,-- шесть лет сидел, наверное, уже забыл вкус спиртного, а вот "горбачевку" не признал...» Да и вообще Тилляходжаев с каждой минутой держался все свободнее, вальяжнее, невольно вызывая в памяти давние дни в Заркенте.
— Я очень рад, что когда-то не ошибся, разгадал в тебе предпринимателя, бизнесмена, хотя это и шло вразрез с нашей идеологией. Воистину нет правил без исключения. Иногда я думаю, что все мои прегрешения перед партией, за которые я отбываю справедливое наказание, перевешивают одно мое деяние, тоже как бы противоправное,— я открыл тебя, создал в области режим наибольшего благоприятствования всем твоим начинаниям, и, говорят, ты сегодня вполне официальный миллионер. Теперь в тебе нуждается страна, народ... — Тут Анвар Абидович слегка понизил голос, воровато окинул взглядом зал и добавил тихо, но торжественно, по слогам: — И пар-ти-я!
Японец подумал, что гость опьянел, но, глянув повнимательнее на Анвара Абидовича, понял, что ошибся, тот просто переходил к делу, а важность возложенной на него миссии, в случае успеха которой, вероятно, ему пообещали свободу, подвигла его на патетику, высокопарность.
Артур Александрович внимательно оглядел ресторан, и сразу отыскал людей, вероятней всего сопровождающих Тилляходжаева, приметил еще двух-трех подозрительных, на его взгляд, гостей и решил не искушать судьбу: разговор их легко могли прослушивать и записывать, а Анвару Абидовичу не терпелось скорее перейти к делу.
Как только гость попытался вернуться к главной теме разговора, Японец бесцеремонно перебил его, сказав, что о делах они побеседуют у него дома за чашкой кофе, и оживленно заговорил о том, как они сегодня вечером приятно проведут время в известном загородном клубе, куда он был приглашен заранее... Рассказывая о ночной жизни Мюнхена, Артур Александрович наблюдал, как один за другим исчезли все люди, вызвавшие его подозрения, видимо, он не ошибся, их прослушивали, и они поспешили убраться из ресторана.
Выезжая со стоянки, Артур Александрович увидел, как серая "Порше" тронулась вслед за его белым "Мерседесом". Шубарин ехал не спеша, рассказывая гостю о магазинах, салонах, театрах на Кайзерштрассе, он двигался по направлению к дому, усыпляя бдительность следовавших за ним людей. Поймав на каком-то светофоре момент, когда "Порше" не успевало на "зеленый", он резко прибавил газ и свернул в ближайший же переулок, потом повернул еще раз и опять оказался на Кайзерштрассе, правда, ехал уже в обратном направлении и минут через пять припарковал машину на хорошо знакомой ему стоянке отеля "Риц".
Оказавшись в уютном номере на седьмом этаже, Артур Александрович заказал по телефону зеленый китайский чай "лунь-цзинь" и, устроившись в кресле, обращаясь к гостю, сказал:
— Вот теперь, дорогой Анвар Абидович, мы можем спокойно поговорить о делах. Я слушаю вас...
Гость начал сразу, без предисловий:
— Вчера утром у меня в каптерке предстоял горячий день, меняли белье четвертому и пятому бараку. Благодаря тебе, если не предстояла какая-нибудь проверка или комиссия, я обычно и ночую у себя на складе при прачечной. Ты не представляешь, какое это счастье — иметь там такую работу и жить в отдалении от озверевших людей, хотя в зоне знают, что за меня держат мазу самые крутые уголовники, но все равно... Едва я отобрал самое лучшее, по лагерным понятиям, белье для "выдающихся" людей из этих бараков,-- не приведи господь кого-нибудь из них запамятовать,-- как вошли двое штатских без сопровождения нашей администрации. По тому, как они держались, говорили, были одеты, сразу чувствовалось, что они не имеют никакого отношения ни к прессе, ни к прокуратуре, ни к МВД, ни к юстиции вообще — мы ведь все там пишем жалобы день и ночь... Они поздоровались, на восточный манер поинтересовались здоровьем, жизнью, настроением и предложили поехать с ними пообедать в одной компании, где будут знакомые мне люди. В нашем положении отказываться и задавать вопросы не принято, и я, представляя, что за "обед" мне предстоит, молча вышел вслед за ними. Машина, стоявшая у проходной, тут же рванула в город. Мы приехали, как я понял, на какую-то загородную дачу местных властей, где в зале действительно был накрыт богатый стол, и среди прогуливавшихся вокруг него я увидел двух знакомых мне прежде мужчин. Впрочем, ни фамилий их, ни должностей я так и не вспомнил. Да и как вспомнить, ведь я в Заркенте принимал тьму людей, членов Политбюро, и даже зятя Брежнева, красавчика Юру Чурбанова, которого я время от времени встречаю в соседнем лагере, он шьет для нас простыни... Но то, что эти люди из аппарата ЦК КПСС, я не сомневался. Сомневался в другом: то ли я их принимал у себя, то ли бывал у них по делам. Позже я вспомнил, что один из них был помощником Кручины, управляющего делами ЦК КПСС, и я решал с ним вопрос о строительстве нового дома улучшенной планировки для работников обкома. Вот эти двое встретили меня радушно, вспомнили, как бывали у нас в Заркенте, как щедро мы их принимали и одаривали, по-хански, как они выразились. Объяснили, что, оказавшись здесь в командировке, прослышали, что я отбываю тут срок, и решили увидеться, помочь хоть чем-нибудь и заодно представить людям, которым я вдруг оказался нужен…
Трое незнакомых мне мужчин, назвавшись наверняка вымышленными именами, пожали мне руки и пригласили за стол. Обед длился долго, вспоминали прежние времена и прежних хозяев, ныне оказавшихся не у власти. Я старался изо всех сил поддерживать разговор, не понимая, что может означать для меня эта встреча с соратниками по партии,-- о «сердечной» привязанности моих коллег мне постоянно напоминал мой смертный приговор, которого я чудом избежал.
Когда подали десерт, раздался телефонный звонок, и двое моих бывших коллег, сославшись на неотложные дела, торопливо распрощались, и я остался наедине с новыми знакомыми. У них, наверное, со временем тоже была напряженка, и мы тут же перешли в гостиную, где состоялась беседа. Хотя, если точнее, первую часть разговора без обиняков можно было назвать допросом. Меня усадили в глубокое кожаное кресло с высокой спинкой, отгородив от себя длинным журнальным столиком, а сами уселись так, что я видел перед собой только одного из них, а двое других, задававших больше всего вопросов, сидели сбоку от меня. Тактика не новая, так поступают всегда, когда идет перекрестный допрос…
Тилляходжаев сделал паузу, чтобы передохнуть. Шубарин слушал его, не перебивая.
-- Первый же заданный вопрос касался тебя, Артур. И второй, и третий, и целый шквал последующих — тоже. Они не оставляли мне время для раздумий, требовали точного и быстрого ответа, порою мне казалось, что меня усадили на искусно замаскированный детектор лжи. Я не понимал, что им от меня нужно, одно стало ясно: досье на тебя составлено доскональное, внушительное. Моментами я думал, что ты влип в какую-то историю, связанную с государственными интересами, ты ведь по-мелкому не играешь, иначе не занимались бы тобою на таком уровне. Но я же регулярно получал от тебя информацию и знал, что ты "на плаву", процветаешь, да и по другим каналам доходили сведения, там "деловых" сидит немало. Но как бы ловко ни формулировались вопросы, я скоро понял: они ищут вовсе не компромат на тебя, а подтверждение тому, что знают о тебе, ты почему-то был очень нужен им. И вскоре я разгадал тайну допроса: их интересовал твой коммерческий банк, который ты, оказывается, намерен открыть на паях с немцами в Ташкенте, хотя слово "банк" произнесено не было. Ни разу. С той минуты нить разговора я держал в руках твердо, подтверждение чему — мое пребывание здесь.
— Банк? Которого еще нет? — изумился Шубарин. – Вы не ошиблись?
— Да, да, Артур, банк. Оттого им понадобился посредник. Знают: на такую щекотливую тему ты с каждым разговаривать не станешь. К тому же им нужна гарантия,— а в нашем случае ею служит моя жизнь, они хорошо все взвесили, учли твои слабые стороны.
— Мерзавцы! — гневно вырвалось у Японца.
— В такое критическое для страны время не должно быть однозначных оценок, не горячись, Артур. Если в данной ситуации моя жизнь стала разменной монетой, я не жалею, даже рад, что вновь понадобился партии,-- гостя явно снова потянуло на патетику.
— Партии? — снова с удивлением переспросил Шубарин.
— Да, Артур, партии. Разговор идет о партийных деньгах, партийной кассе,-- пояснил Тилляходжаев.
И только тут для Шубарина стал проясняться смысл этой странной беседы.
— Сегодня, когда настали трудные дни не только для страны, но и для партии, она должна подумать о тылах,— продолжал Тилляходжаев. — Не исключено, что при разгуле такой оголтелой реакции, которая прикрывается видимостью демократии, щедро финансируемой из-за границы, партия может временно самораспуститься, уйти в подполье. Но это будет вынужденной мерой, крайней. Идеи социализма, коммунизма, справедливости и равенства глубоко укоренились в обществе, и, поверь мне, у коммунистов будет еще шанс вернуться на политическую арену, их еще позовут. Расслоение общества на бедных и богатых идет уже не по дням, а по часам... Но возвращение немыслимо без организации, без финансов, и партия должна сохранить то, что у нее накопилось за семьдесят лет, а набралось, поверь мне, немало...
— Откуда же у партии взялись деньги? Партийные членские взносы вряд ли покрывали расходы на содержание высокопоставленного аппарата в стране и помощь всем компартиям за рубежом. Не говоря уже о финансировании любой левацкой идеи или движения и даже намека на него. А огромная собственность в стране: лучшее жилье, помпезные здания райкомов, обкомов, горкомов, поликлиники, издательства, больницы, санатории, курорты — это же огромное, многомиллиардное состояние? — в голосе Шубарина слышался неподдельный интерес.
— Ну вот, это разговор банкира, — довольно пробормотал гость.
Поскольку он находился ближе к двери, то пошел ее открывать на стук. Официант вкатил тележку с чайными приборами и высоким чайником, прикрытым белоснежным полотенцем. Анвар Абидович сам стал разливать чай. Шубарин чувствовал, как радуют его после лагерного быта трогательные мелочи жизни: изысканная посуда, интерьер, аромат хорошего чая...
— Откуда у партии деньги, Артур? Я могу рассказать тебе многое, но боюсь, что и я всего не знаю. Тут нужно отметить, что сегодня трудно отделить партийные деньги от государственных, партия все считала своей собственностью: недра, леса, горы, моря, народ и деньги тоже... Но это не ответ, тем более для банкира. Существовало немало источников, официальных и неофициальных, и даже тайных, о которых знали лишь единицы — это доверенные люди партии, в числе которых был и... я.
Шубарин не смог скрыть изумления на лице.
— Да, да. Я был облечен высоким доверием партии, и возмездие мне, отчасти, за злоупотребление им. Помнишь, когда ты предупредил меня о предстоящем аресте, я без сожаления вернул государству, а значит — партии, более ста пятидесяти килограммов золота и свыше шести миллионов рублей наличными. Однако тогда, шесть лет назад, я не открыл своей тайны, но сегодня настал час и ты должен знать...
Тилляходжаев, смакуя, выпил пиалу душистого чая, восхищенно поцокал языком:
-- Да, это не тюремное пойло… Так вот, еще в бытность секретарем обкома я ежегодно перечислял на тайные счета партии крупные суммы, этого, повторю, требовали не от всех, только от доверенных лиц. Однажды в области нашли клад, два больших кувшина с золотыми монетами, весом что-то около семидесяти килограммов, меня тотчас вызвали на место. Через день я вылетел на сессию Верховного Совета СССР и решил сделать партии, накануне ее съезда, подарок. Нигде не оприходованный клад повез в Москву и сдал в Управление делами ЦК КПСС, а вскоре получил первый орден Ленина, но это так, к слову. Доверенные люди партии существуют не только в стране, но и за рубежом, есть "штирлицы", работающие не по линии разведки, а в экономике. Их основная деятельность — анонимные фирмы в развитых странах, всевозможные сделки с ценностями, хранящимися в крупнейших мировых банках. В подтверждение могу сказать, что я, возглавляя однажды делегацию в Грецию, лично доставил в Афины шесть миллионов долларов наличными в симпатичном кейсе...
Второй раз с похожим поручением я летал в Германию, где тайно передал одному бизнесмену, тоже наличными, полтора миллиона долларов,-- его фирма оказалась в сложном финансовом положении.
Управление делами ЦК хорошо усвоило азы рынка и давно занимается многомиллиардным ростовщичеством как дома, так и за рубежом. Особенно финансовая деятельность партии усилилась в перестройку. Она вложила деньги в малые и совместные предприятия, ассоциации, концерны. Сейчас, пока мы пьем этот чудесный китайский чай в Мюнхене, сотни советских и зарубежных предприятий и фирм, десятки советских и зарубежных банков лелеют и приумножают собственность партии. Основными владельцами малых и совместных предприятий в стране становятся, как правило, бывшие работники КГБ, МВД, МИДа и из партаппарата, вместе с женами, тещами и детьми. Они становятся учредителями, обращаются в управление дел ЦК и получают сотни миллионов рублей в кредит и "зеленую улицу" всем своим начинаниям.
Большие надежды возлагаются и на коммерческие банки, в них уже вложены многие миллиарды рублей. Десятки миллионов находятся в уставных фондах Банка профсоюзов СССР и Токобанка. От тебя, Артур Александрович, не будет тайн, ты, конечно, получишь список банков, причастных к партийным деньгам. Крупнейший из них "Автобанк", он получил от партии под проценты один миллиард. Схема его создания типичная: председатель правления банка Наталья Раевская -- жена первого заместителя министра финансов СССР Владимира Раевского. Может, СССР скоро перестанет существовать, а банк Раевских будет процветать.
Есть на Западе фирмы, созданные целиком на средства КПСС, они обычно открывались в развитых странах с щадящим налогообложением, а на советском рынке им обеспечивалось преимущество перед другими инофирмами. Например, на рынок выбрасывают определенное количество нефти или оружия, мехов или леса, алмазов или золота. Продаются они по невысокой цене, устанавливаемой для "своей" западной фирмы или для фирмы братской партии. Затем эта фирма, естественно, перепродает товар по нормальным мировым ценам, а разница откладывается на счет в банке. В этом случае партия впрямую зарабатывает на государстве, вот почему я говорил, что партийные деньги сложно отделить от народных.
— Отчего же понадобился именно мой несуществующий пока банк, ведь у партии под контролем, как я понял, уже десятки коммерческих банков? – не преминул задать вопрос Шубарин, слушавший рассказ Тилляходжаева со все возрастающим интересом и удивлением.
Анвар Абидович, окончательно освоившийся со свободой, ослабив узел шелкового галстука, улыбнулся:
— Я знал, что последует этот вопрос. Отвечу на него издалека. Когда-то покойный прокурор Азларханов, которого ты старался заполучить к себе юрисконсультом, на твое предложение сказал: "Почему именно я? Нашего брата-юриста кругом полным-полно". На что ты ответил: "Мне не всякий юрист нужен, мне нужны вы..." Помнишь?
Шубарин согласно кивнул головой: конечно, он помнил.
-- Да, у партии есть банки, но искусственно созданные, и вряд ли им всерьез удастся выйти на международную арену. А твой банк, еще не открыв дверей, уже притянул к себе внимание делового мира. Вкладчиками банка, как нам известно, уже сегодня готовы стать могучие корпорации, а идея привлечь Германию к поддержке двух миллионов немцев у нас в стране просто гениальна. Вот до этого доверенные люди партии не додумались...
Но главное не в этом. Нужен банк, в который мощным потоком пойдут вклады в конвертируемой валюте, и такой банк необходим на территории нашей страны. Валютные средства партии находятся в основном на счетах в зарубежных банках, и контролируют их подданные других стран. В этом партия видит опасность, особенно в переломное для страны, да и всего мира, время, когда рушатся структуры власти и непонятно, кто чему хозяин. В общем потоке долларов, которые потекут в твой банк, и мы без шума, в течение двух-трех лет, перевели бы миллиардные суммы. Валютные средства должны быть возвращены на родину, находиться под рукой у партии, без конвертируемой валюты ныне и шага не сделать. Вот почему выбор пал на тебя, вот почему я здесь…
— А если я не соглашусь, чтобы мой банк стал базовым для партийной кассы? – Артур Александрович пристально смотрел на бывшего патрона.
Анвар Абидович сразу сник, сжался, и Шубарин легко представил его в ватнике, стоптанных, не по размеру сапогах. Но гость нашел в себе силы и быстро сформулировал ответ.
— А почему бы тебе не согласиться? Во-первых, какой здесь криминал? Какое тебе дело, откуда взялись деньги, кто заложил их первооснову? Это все-таки деньги не наркобизнеса, не деньги мафии. Как хозяин банка ты можешь и не знать, кто их истинный владелец. Во-вторых, оказать партии услугу, даже если она сегодня и не в чести, дело благородное и беспроигрышное. Поясню: зная тебя, я оговорил одно существенное условие — нигде, ни в каких бумагах, не будет упоминаться твоя фамилия. Тебе не придется подписывать никаких обязательств, достаточно твоего слова. А считать, что коммунисты ушли навсегда, опрометчиво, они в шоке, в нокдауне, но скоро оправятся. Нет худа без добра — партия очистила ряды от попутчиков, карьеристов, перевертышей. А как банкир ты сможешь оперировать чужими миллиардами, разве это не удача для финансиста? Деньги будут возвращены в нашу страну навсегда, и тебе дадут на этот счет гарантии...
И в-третьих: кто не с нами — тот против нас, это придумал не я. Со мной ясно, я поручился за тебя. Я, возможно, никогда не вернусь домой, лишусь каптерки, передач, покровительства уголовников и администрации лагеря, а это равносильно смерти. Что касается тебя… Став причастным к тайнам партии, ты тоже оказался в опасности. В большой игре сантиментов нет... Тебе ли этого не знать…
Они долго сидели молча, думая каждый о своем. Шубарин увидел, как снова сник, сжался Анвар Абидович, и ему стало жаль старого друга, он присел рядом на диван и по-дружески обнял его за плечи.
Все возвращалось на круги своя… Давно, когда он только начинал подниматься как предприниматель, и партия, и уголовка не оставляли ни один его шаг без внимания,-- следовало кормить и тех и других.
Все повторялось сначала... Но сегодня за ним был опыт жизни, и всегда, при любых обстоятельствах, он оставался хозяином своего дела. И вдруг он улыбнулся, вспомнив, как однажды записал в дневнике: "Мой удел — постоянный риск. Я ставлю на карту жизнь почти ежедневно, а если точнее -- она всегда там и стоит"…
Полковника Джураева подняли еще затемно. Звонок из дежурной части МВД оказался серьезным — совершено очередное покушение на прокурора Камалова. Накануне утром, когда он узнал о неожиданной смерти Парсегяна в следственном изоляторе КГБ, чувство розыскника подсказало ему, что смерть Беспалого, которого он сам задержал, имеет прямое отношение к прокурору, кто-то продлил или открыл новую лицензию на его отстрел. Он собирался заехать к Камалову, но несколько жестоких убийств и десяток дерзких грабежей в тот день не дали ему возможности даже пообедать. Однако, уходя с работы, он связался с патрульными службами города и велел в эту ночь взять под особый контроль институт травматологии. Он предчувствовал беду. Его наказ даже записали в дежурную книгу, но...
Да что там патрульная служба! Два пистолетных выстрела в ночи не зарегистрировала ни одна дежурная часть милиции, хотя само МВД находится в квартале от места происшествия. Полковник лишний раз убедился, что и милиция работает с каждым днем все хуже и хуже...
Обследовав место происшествия, Джураев пришел к выводу, что человек, оставивший кровавые следы на крыше института травматологии, наверняка был альпинистом,-- налицо были явные приметы использования специального снаряжения. И ниточку эту следовало потянуть немедленно: скалолазание — спорт редкий, возможна и удача. Полковник уже не один год требовал ввести в компьютер данные о спортсменах, ставших профессионалами, ибо спортивная среда, по опыту Джураева, давно и повсеместно стала главной и нескудеющей кузницей кадров для преступного мира. Но в ответ ему твердили что-то о демократии, правах человека,-- в общем, обычная демагогия. Сейчас такие данные могли бы стать неоценимыми: ситуацию можно было прояснить в считанные минуты, если, конечно, киллер из местных. В том, что наемника уже нет в живых, полковник не сомневался. Операция была тщательно продуманной и в ней задействованы профессионалы,-- на эту мысль наводил и плакат, намеренно забытый на месте преступления, чтобы навести на турков-месхетинцев. Джураев, как и прокурор Камалов, сразу отмели версию о мести со стороны турок, хотя оценил изощренность мотива. Он постарался, чтобы сведения об этом не попали в печать, ибо могли вызвать новую волну насилия.
Переговорив с Камаловым, полковник встретился с профессором Шавариным, лечащим врачом прокурора, вместе они отыскали безопасную палату на другом этаже, подходы к которой хорошо проглядывались. Появился рядом и медицинский пост с телефоном. "Медбрата" на это место выделил Джураев, теперь стало ясно, что прокурора без охраны оставлять нельзя, следующий «визит» мог состояться и днем.
«Обложили человека»,-- думал Джураев, направляя служебную машину, которую водил сам, в сторону городского управления милиции. И ему вспомнился другой прокурор, Азларханов,-- тот тоже боролся с преступностью без оглядки, невзирая на чины и звания, не на жизнь, а на смерть, как оказалось. Запоздало полковник узнал, что преступный мир однажды поставил Азларханова на колени из-за его, Джураева, жизни, точнее двух, включая жизнь молодого парня Азата Худайкулова, отбывавшего срок за убийцу из знатного и влиятельного в крае рода Бекходжаевых. В обмен у него вырвали обещание не настаивать на пересмотре дела об убийстве жены.
Джураев всегда ощущал в душе какую-то смутную вину оттого, что не уберег ни того, ни этого прокурора, ибо они были дороги ему, потому что, как и он сам, служили закону.
Въехав на стоянку перед городским управлением милиции, он припарковал машину на единственном свободном месте, рядом с "Вольво" вишневого цвета. Об этом роскошном, перламутрового оттенка лимузине много говорили в столице, и полковник знал, кому он принадлежит. Но увидев на стоянке серебристую "Порше", "Мерседес" и патрульный вариант джипа "Ниссан", которых так не хватает милиции, Джураев мысленно взорвался: "Шакалы! Уже не стесняются на работу приезжать на машинах стоимостью до миллиона при окладе в триста рублей". Такую же картину можно было наблюдать и перед зданием районных прокуратур, и любого исполкома, банка,-- везде, где требовалось решение какого-либо вопроса...
Первый этаж помпезного здания, облицованного газганским мрамором, занимал ОБХСС, и взвинченный Джураев, заметив на одной из дверей табличку "Кудратов В.Я.", решительно дернул ручку на себя: может, этот блатной майор, отиравшийся возле сильных мира сего, мог прояснить ситуацию, в розыске ведь любые "а вдруг" имеет свое значение.
Хозяин кабинета, увидев полковника, сорвался с места, и лицо его засветилось льстивой улыбкой. На Востоке уважают силу, а Джураев олицетворял именно ее,-- у многих облеченных властью людей его фамилия вызывала зубовный скрежет. О его храбрости, неподкупности ходили легенды, редкий случай, когда человек из органов пользовался авторитетом и в уголовном мире, и среди своего брата милиционера. Кудратов кинулся к полковнику не только по этим причинам, он помнил, что не подоспей вовремя Джураев со своими ребятами, вряд ли он остался бы жив, когда на его дом "наехали" рэкетиры.
— Везучий ты человек,— начал с порога полковник, — зашел тебя поздравить, твои обидчики уже оба на том свете...
Видя удивление на лице обэхээсника, пояснил:
— Ну, Варлама ты пристрелил сам, а Парсегян вчера умер в следственном изоляторе КГБ...
— Как умер? — тревожно переспросил Кудратов, и полковник сразу понял, что он действительно не знал о смерти Беспалого.
— Я вижу, ты не рад? — безжалостно добавил Джураев.
— Я не знаю ничего о смерти Парсегяна, клянусь вам! — взмолился майор.
— Хорошо, поверил. Но если что узнаешь, позвони, чтобы я не думал, что его смерть выгодна тебе. — И задал еще один вопрос: — Скажи, откуда у тебя нашлось двести двадцать пять тысяч на машину? О стоимости мне Парсегян на допросе сказал...
— Тесть дал, — ответил, не моргнув глазом, Кудратов, — вы, наверное, его знали?
Но намек на некогда высокое положение тестя полковник не оставил без едкого комментария, злость от бессилия сегодня особенно душила Джураева.
— Знал я твоего тестя. Видел на него дело в прокуратуре, большой жулик был... — И уже у самой двери почему-то добавил: — А я своему тестю, участнику войны, когда женился, целый год копил на инвалидную коляску...
Из управления он выехал куда более взвинченным, чем приехал. Рация, включенная в машине, сообщала о происшествии за происшествием, дежурные читали их монотонно, буднично. Еще года три назад каждое второе из нынешних привычных преступлений становилось ЧП и меры принимались на самом высоком уровне. Поистине все познается в сравнении.
Энергия и злость, клокотавшие в нем, искали выхода. Он чувствовал: сегодня, после неудачной ночной попытки покушения на прокурора Камалова, где-то, возможно, в эти самые минуты обсуждают следующий план, и новый наемный убийца в небрежно накинутом на плечи белом гостевом халате вскоре пойдет отыскивать палату "москвича". Вдруг, нарушив правила движения, он развернул машину посреди улицы и рванул назад. Вспомнил, что в одном из респектабельных районов частных домов живет Талиб — вор в законе, получивший это звание не так давно, в перестройку. Полковник знал его еще юнцом, мелким карманным воришкой и неудачным картежным шулером, вечно бегавшим от долгов. Но то было давно, и не в Ташкенте, Джураев носил в ту пору еще погоны капитана, но уже тогда заставил местных уголовников считаться с собою.
Теперь Талиб ездил на белом "Мерседесе", жил в двухэтажном особняке, на двадцати пяти сотках ухоженной земли с роскошным садом. Дом этот он купил у вдовы известного художника, и в нем некогда собирался цвет узбекской интеллигенции,-- хозяин, имевший всемирную славу, слыл человеком щедрым, хлебосольным. Теперь у Талиба собирались другие люди...
Джураев, занимавшийся в милиции самым опасным делом — розыском и задержанием преступников, конечно, хорошо знал уголовный мир, ведал о его нынешней силе и власти, не говоря уже о финансовых возможностях. Имел информацию из надежных источников, из первых рук, что стратеги и идеологи преступного мира мгновенно реагируют на любое ослабление власти, и свои "указы" и "законы" издают куда оперативнее, чем издыхающая власть, не говоря уже о том, что их приказы обсуждению не подлежат, а тотчас же реализуются в жизнь. Конечно, зная, какой властью ныне обладает Талиб, не следовало ехать к нему без страховки, без конкретной зацепки, серьезного повода хотя бы для затравки. Талиба, как, впрочем, и любого его собрата подобного ранга, нынче практически невозможно ни за что арестовать, даже если и знаешь, что они стоят за каждым преступлением в городе. Сами они ничего не делают, да и никто никогда не даст против них показаний. Но сегодня Джураева не могли удержать никакие аргументы — душа требовала действия. Талиб мог знать, кто и зачем неотступно охотится за прокурором Камаловым.
Он подъехал к глухому дувалу с высокими воротами из тяжелого бруса, обитого внизу листовым железом, и поставил машину рядом с новенькой "девяткой" цвета "мокрый асфальт", особенно почитаемой среди "крутых" ребят Ташкента. Ворота оказались заперты, но Джураев не стал стучать, он хотел появиться неожиданно, чтобы хозяин "девятки" не успел скрыться в соседней комнате: профессиональный интерес брал свое.
Отмычкой он легко открыл дверь, вошел во двор и сразу увидел, как в окне сторожки у входа метнулся от телевизора охранник. Джураев опередил его, оказался на пороге первым:
— Встань в угол, ноги на ширину плеч, руки за спину,— приказал он, доставая наручники. Тот попытался потянуться к матрасу на железной кровати, но тут же после удара жесткими наручниками отлетел в угол, сметая со стола посуду. Джураев достал из-под матраса нож и, забирая его с собой, сказал: — Об этом поговорим попозже. Шуметь не советую,— и, щелкнув наручниками, подпер дверь снаружи доской.
Оглядев двор, прислушавшись, он быстро пошел к дому. По громкому смеху, доносившемуся со второго этажа, он вычислил комнату, где Талиб принимал хозяина "девятки", и поднялся наверх. Талиб и гость резались в нарды,-- играли азартно, по-крупному и оттого не сразу заметили появившегося Джураева. Конечно, полковник мысленно высчитывал, кто же мог быть у Талиба, но теперь он понял, что ошибся бы, даже назвав сотню людей: с хозяином дома играл один из самых известных адвокатов города. Доходили до Джураева слухи, что тот давно состоит главным консультантом у ташкентской мафии, но как-то не верилось: кандидат наук, коммунист, уважаемый человек...
И вдруг вся копившаяся ярость Джураева прорвалась, он жестко, как при задержании, схватил адвоката за волосы и резко развернул голову к себе.
— Вот вы с кем, оказывается, водите компанию, уважаемый председатель коллегии адвокатов! Вчера мои ребята взяли в "Вернисаже" Вагана, мы за ним давно охотились. У него с собой был пистолет, а в кармане собственноручное заявление каракулями, что он нашел его час назад и несет в отделение милиции. Теперь понятно, почему так поумнел тугодум Ваган, вы ведь с ним старые знакомые... Вон отсюда, мерзавец, пока цел!
И, как ни странно, вальяжный адвокат, доводивший в судах до инфаркта судей, прокуроров, заседателей и потерпевших своей наглостью, схватил стоявший рядом "дипломат" и бегом скатился с лестницы. Со страху он, видимо, решил, что Ваган "сдал" его: идея, как и многие другие, ставившие следствие в тупик, действительно принадлежала ему. Оказывается, ярость и несдержанность тоже имеют свои преимущества, успел подумать Джураев. Талиб, уже пришедший в себя, нервно поглаживая холеные усики, зло процедил:
— Нехорошо врываться в чужой дом, оскорблять уважаемых в городе людей. Кончился ваш ментовский беспредел — перестройка, демократия в стране.
— Да, Талиб, ты прав, ваша берет, воровской беспредел наступает, но народ до конца не осознает, что это значит для него. Верно, что у твоих ног валяются нынче и депутаты, и министры, ибо они твои депутаты, твои министры. Но со мной тебе и твоим друзьям придется считаться, законы отменить твои дружки пока не решились, хотя и кроят их уже в угоду себе...
— Что вам от меня нужно? Вы ведь знаете, я теперь вам не по зубам, — перебил Талиб, чувствуя, как взвинчен полковник.
— Скажи, кому нужна смерть прокурора Камалова, кто охотится за ним?
— Откуда я могу знать? — теряя интерес к разговору, ехидно улыбнулся Талиб, и его постоянно срывающиеся в бег глаза вдруг застыли.
— Ты знаешь, я редко обращаюсь к вашему брату за помощью и дважды прошу редко, поэтому подумай, чтобы не пожалеть потом.
Джураев, повернувшись спиной к хозяину, направился к двери.
— Ты, наверное, забыл, к кому пришел. А вдруг не выйдешь из ворот этого дома?.. — сказал вкрадчиво Талиб.
Полковник услышал слабый щелчок хорошо смазанного выкидного ножа и в ту же секунду, несмотря на свою грузность, ловко, словно в пируэте, развернулся,-- в руке у него поблескивал ствол.
— Брось сюда нож! — скомандовал гость. — Время вскружило тебе голову, а зря. С этой минуты можешь считать, что жизнь твоя не стоит и копейки! — и, подняв брошенную финку, двинулся к лестнице.
— Что ты можешь мне сделать, мент поганый? Да у меня друзья лучшие адвокаты города, и повыше кенты есть! — закричал истерично Талиб. — Вот тебе сегодняшний день не пройдет даром, это точно...
Джураев молча спускался по крутой лестнице, а Талиб следом кричал в истерике:
— Ничего ты не можешь! Нет у вас власти, на понт берешь... Просить прощения еще у меня будешь, у ног валяться...
Полковник вдруг резко развернулся и, в два шага одолев расстояние, разделявшее их, схватил Талиба за грудки:
— Заткнись, падла, отныне ты приговорен. Забыл, как восемь лет назад ты сдал мне Фаруха и он получил на всю катушку? Сегодня Фарух тебе не чета, хотя и ты не последний человек в городе. Такое никогда не прощается. Предательству нет срока давности, кажется, так гласит одна из главных воровских заповедей? — Он повернулся и не спеша двинулся к дверям.
У самого порога его достал голос Талиба:
— Постойте! Мы оба погорячились. Я не знал, что этот прокурор ваш друг. Но мы не имеем к нему отношения, дело, похоже, пахнет политикой, борьбой за власть...
— Кто? — обернувшись, жестко спросил Джураев.
— Миршаб...— тихо прошептал хозяин дома.
Едва Сенатор покинул кабинет, Артур Александрович вызвал секретаршу и попросил свежего чаю,-- отчего-то мучила жажда, а сам, подойдя к окну, выходящему на площадь перед парадной дверью, распахнул створки, и сразу шум города ворвался на третий этаж. Неподалеку от банка находился авиатехникум, старейшее учебное заведение Ташкента, и стайки молодых девушек в ярких национальных платьях направлялись то туда, то оттуда, словно приливная и отливная волна одновременно. "Отчего вдруг местные девушки потянулись к авиации?" — мелькнула и тут же пропала мысль. Он еще весь был во власти недавнего разговора и автоматически продолжал рассуждать: что же следует извлечь из поспешного бегства Сенатора? Выходило, что Сухроб Ахмедович своим поведением сам подсказал решение проблемы: если он по возвращении из Москвы не вернет документы, то придется действительно поставить в известность людей, чьи тайны оказались в руках у Акрамходжаева. В первую очередь надо обратиться, конечно, к тем, кто и ныне у власти, и можно быть уверенным, что они больше никогда не дадут Сухробу Ахмедовичу подняться — на Востоке такие трюки не прощают, особенно слабым, а сегодня Сенатор не на коне. Ведь даже Тулкун Назарович, обмолвившийся неделю назад, что Сухробу вряд ли ныне подняться из-за Камалова, не знал, что у того имеется еще достаточно компромата на него самого, вороватый братец Уткур -- лишь эпизод, и шантаж из-за вакантного места в ЦК партии в свое время — не последнее, что может выкинуть тщеславный Сенатор. Ух и взовьется Тулкун Назарович, когда узнает, как коварно обставил Сенатор всех.
Человека, сидящего на пороховой бочке с горящим фитилем, стоило ликвидировать, не дожидаясь взрыва. Чтобы снова вернуться к власти, Сенатор никого не пожалеет. И если Сухроб Ахмедович не покается и не вернет документы, заинтересованные лица могут без колебаний отдать его «на съедение» Камалову,-- на Востоке любят расправляться с врагами чужими руками, найдут для этого подходящий повод — так рассуждал Шубарин, не обращая внимания ни на журчащий внизу фонтан, ни на подъезжавшие к банку и отъезжавшие роскошные иномарки. Вернет, не вернет документы — ясно одно: Сенатор оказался человеком ненадежным и вряд ли с ним стоит иметь дело в будущем, большой бизнес все-таки строится на порядочности. И тут неожиданно, у распахнутого окна, ему пришло и решение насчет ресторана: рвать так рвать сразу, по всему фронту, не жалея о выгодах от доходного дела. Как-то неловко быть вместе с "сиамскими близнецами" совладельцем курочки, несущей золотые яйца, и вместе с тем желать отмежеваться от них окончательно и навсегда. Какие бы доходы ни приносил "Лидо", принципы для него всегда были важнее, да и деньги никогда не заслоняли жизнь, к тому же с открытием банка они увеличивались в геометрической прогрессии. Желающих купить его пай найдется сколько угодно, нынче и в Ташкенте появились официальные миллиардеры, но опять же он свою долю не всякому уступит. Он мог предложить пай Коста, если тот захотел бы заняться делом, но ресторан Джиоева не привлекал, по его понятиям, "барыга" — не столь достойное занятие для настоящего мужчины, а ведь для многих это нынче венец мечтаний. Скорее всего он уступит свой пай, между прочим самый крупный, Наргиз и Икраму Махмудовичу, они многое сделали для "Лидо" и вряд ли забудут его щедрый жест, понимают, что это такое — уступить ни с того ни с сего контрольный пай в доходах лучшего ресторана столицы.
Неожиданное решение покончить дела с рестораном подняло настроение, и он с удовольствием откликнулся на приглашение секретарши, что чай готов, мысли о Сенаторе, так долго преследовавшие его, улетучились мгновенно. Бывали у него такие минуты, когда он так твердо мог поставить точку в долгих рассуждениях и переключиться сразу на другое, впрочем, тоже мучавшее его. Попивая ароматный чай, он вдруг подумал: почему так легко и даже радостно расстается и с "Лидо", и с Сенатором, и с Миршабом? Он действительно ощущал какую-то приподнятость в душе, но сразу не понял отчего, отгадка пришла чуть позже, случайно, когда минут через десять зазвонил телефон и ему пришлось вернуться за рабочий стол.
Дата, обведенная красным фломастером в календаре, приближалась стремительно, вот-вот должны были поступить официальные приглашения и выездные визы в Италию, и надо было заняться билетами и заграничным паспортом для жены. Но прежде следовало заручиться поддержкой Хуршида Камалова, теперь-то он знал, что маятник его интересов, да и человеческих симпатий, резко качнулся в сторону Генерального прокурора. Откладывать встречу уже не имело смысла: Талиба в Ташкенте нет, с "сиамскими близнецами" все ясно. Вдруг Камалов отбудет куда-нибудь в командировку, надо было спешить... Шубарин потянулся к телефону, но в самый последний момент положил трубку. Он вспомнил, как, уходя из этого кабинета, Камалов сказал: "Если вы захотите вдруг со мной встретиться, шофера моего зовут Нортухта, он мой доверенный человек, он организует свидание хоть днем, хоть ночью, можете ему доверять. Запомните, парня зовут Нортухта...".
Да, звонить, конечно, не следовало. Он ведь знал, что Сенатор уже однажды организовал прослушивание телефона прокурора Камалова, да тот оказался на высоте, не только разгадал трюк противников, но даже задержал некоего инженера Фахрутдинова с центрального узла связи, откуда следили за его разговорами. Знал Артур Александрович, что Сенатор имеет своего человека, осведомителя, и в стенах прокуратуры, ведал и о том, что хан Акмаль в свое время подарил Сухробу Ахмедовичу прослушивающую японскую аппаратуру. Нет, звонить нельзя было ни в коем случае...
В тот же день, ближе к концу рабочего дня, когда водитель светлой, не бросающейся в глаза "Волги" протирал задние стекла машины возле прокуратуры, неожиданно объявившийся рядом молодой мужчина, обращаясь по имени, попросил:
— Нортухта, дай прикурить.
Водитель цепко оглядел незнакомца и молча протянул тому коробок спичек. И тут Нортухта, не сводящий глаз с прохожего, заметил трюк, достойный иллюзиониста: за то мгновение, пока открывался коробок и вынималась спичка, в него была аккуратно вложена записка, свернутая в трубочку. Прикурив, незнакомец поблагодарил и тут же пропал из виду. В машине Нортухта прочитал следующее: "Сегодня, в полночь, буду у телефонного автомата на углу вашего дома, готов встретиться с вами, где посчитаете нужным. Важные обстоятельства". И вместо подписи две буквы — А. А. Шофер понял, что это гонец от Шубарина, хозяин предупреждал, что через него могут выйти на экстренную встречу с ним, видимо, час пробил. Не дожидаясь Камалова, он поспешил наверх, возможно, стоило для свидания захватить какие-то бумаги.
Ровно в полночь на Дархане напротив центральных касс Аэрофлота появилась машина с бесшумно работающим двигателем, хотя это была на вид самая заурядная "Волга" мышиного цвета, за рулем которой находился Коста. Как только Шубарин вышел у пустой телефонной будки, из темноты двора напротив шагнул навстречу ему молодой, спортивного вида парень. Не приближаясь, он тихо, но внятно сказал:
— Меня зовут Нортухта, мне велено проводить вас. Шеф ждет вас у себя дома... — И на всякий случай, после паузы, добавил: — Место встречи вас устраивает?
— Вполне, — ответил Шубарин и пошел вслед за водителем Камалова в глубь двора.
Когда вошли в подъезд, темный, как и повсюду в нынешнее кризисное время, хотя дом считался престижным и находился в респектабельном районе, сопровождающий сказал:
— Третий этаж, дверь налево, — а сам остался в подъезде, видимо, он получил приказ подстраховать встречу.
Выходило, разговор с глазу на глаз страховали и с той, и с другой стороны, где-то рядом тут находился и Коста.
Едва открылись створки лифта, Шубарин увидел, как слева распахнулась дверь, и Камалов, стоящий на пороге, жестом молча пригласил в дом. Войдя в квартиру, Артур Александрович сразу почувствовал отсутствие женской руки, хотя кругом царили чистота, порядок, но это был мужской порядок, казарменный. На столе стоял не только традиционный чай, но и бутылка коньяка "Узбекистан" с закуской, и две пузатые рюмки-баккара из тонкого цветного стекла. Цепкий взгляд Шубарина выхватил на письменном столе у окна и пишущую машинку "Оливетти", и разбросанные бумаги; чувствовалось, что хозяин дома работал, по всей вероятности, он был сова, ночной человек. Хуршид Азизович поздоровался за руку, сразу пригласил за стол и сказал как-то по-свойски:
— Чертовски устал сегодня, тяжелый день выдался. Не желаете ли пропустить по рюмочке, одному как-то было не с руки, хотя и хотелось. — И после небольшой паузы с улыбкой продолжил: — Я думаю, нам не повредит, разговор, как чувствую, предстоит непростой, хотя, признаюсь, я ждал этого…
Артур Александрович согласно кивнул,-- от хозяина исходила искренность, не свойственная людям его круга, Шубарин ведь хорошо знал высших лиц в правовых органах. Выпили, молча закусили. Хозяин дома разлил чай и, взяв свою пиалу, как-то выжидательно откинулся на спинку стула, словно приглашал гостя начать, и Шубарин заговорил, понимая, что ночь не резиновая, а обоим завтра, как обычно, предстоял до предела загруженный день.
— Меня к вам привело одно обстоятельство чрезвычайной, государственной важности. Дело, которое я задумал, в которое оказался вначале случайно втянут, на мой взгляд, должно получить ваше одобрение и поддержку, иначе бы я не обратился к вам. Но я боюсь, что одних ваших полномочий, как бы они ни были высоки, может оказаться недостаточно. Возможно, сообща мы и найдем какой-нибудь вариант, гарантирующий поддержку задуманной мной операции. Дело в том, что я со дня на день должен получить официальное приглашение на юбилей одного старейшего банка Италии...
— Оно уже сегодня пришло в МИД, можете отталкиваться от этого факта, — мягко прервал Камалов, устраиваясь поудобнее, понимая, что разговор будет долгим и серьезным.
Шубарин чуть вскинул глаза, не выказывая ни удивления, ни растерянности из-за неожиданной реплики прокурора, и продолжал:
— Я не знаю этого банка, никогда не имел с ним дел, но меня ждут на этом юбилее больше, чем любого другого гостя, хотя юбилей настоящий, просто так удачно совпало. Не буду вас интриговать, скажу сразу: дело касается тайных валютных счетов партии за рубежом. Сегодня об этом в печати уже появляются кое-какие инсинуации, не больше, фактов почти никаких. Да и я, оговорюсь сразу, мало что знаю, но мне предназначается не последняя роль в судьбе этих денег. Не будем тратить зря времени -- когда, где, как появились эти суммы, но то, что они есть, — реальность, и примем это за аксиому. Беда оказалась в другом. Огромные средства партии, а по существу государственные, народные капиталы и значительная недвижимость за границей, в силу разных причин, оказались в собственности иностранных граждан, в свое время увлекавшихся марксизмом-ленинизмом или прикидывающихся таковыми, в общем, у людей, грешивших в молодости левацкими идеями. Сегодня с крахом коммунистической идеи повсюду, на Западе и на Востоке, с концом эры холодной войны, откровенной конфронтации деньги КПСС за границей могут пропасть бесследно. Уже есть случаи, когда хранители этих денег ликвидировали дело, сняли со счетов миллионы и исчезли в неизвестном направлении. И сегодня особо доверенные люди партии и ответственные сотрудники из спецслужб озабочены этим всерьез. В конце концов, подарить Западу ни за что ни про что миллионы долларов могут только совсем беспринципные или вороватые люди. И они разработали довольно-таки реальный план возвращения хотя бы части средств на родину...
— Так вот, оказывается, зачем навещал вас в Мюнхене пребывающий в лагере Анвар Абидович Тилляходжаев? — от души рассмеялся прокурор. — А я ломаю голову, почему и как ему удалось вырваться из заключения «в увольнительную» и что ему от вас надо?
Вот тут настал черед удивляться Шубарину, и он не удержался, все-таки спросил:
— Вы, значит, давно знали о нашей встрече в Мюнхене?
— Да, давно, но только об этом и ничего больше, уверяю вас. Продолжайте, пожалуйста, извините, я не удержался, прервал вас. Слишком неразрешимая была для меня загадка.
— Люди, владеющие тайнами валютных счетов партии, каким-то образом прознали про мой банк, ориентированный на западных вкладчиков и рассчитанный на обслуживание этнических немцев, проживающих в пределах бывшего СССР. Германия готова оказывать им всяческую помощь, лишь бы остановить их массовый исход на историческую родину, что создает огромные проблемы для обеих сторон. В местах компактного их проживания, а еще лучше при восстановлении автономии немцев в Поволжье, как неоднократно обещал президент Ельцин, Германия готова финансировать не только массовое строительство жилья и всей инфраструктуры, необходимой для жизни, но и возведение современных промышленных предприятий и перерабатывающей отрасли в этих районах, в общем, программа на долгие годы и миллиарды и миллиарды марок. Видимо, они разузнали, что я некогда был близок с секретарем Заркентского обкома партии, ныне отбывающим срок в уральском лагере,-- лучшего посредника они, конечно, найти не могли…
Прокурор Камалов с интересом слушал гостя, подозревая, что этот разговор приоткроет многие тайны, мучившие его. Шубарин между тем продолжал:
-- Дело в том, что Анвар Абидович является один из тех немногих людей, бывших доверенными лицами партии. Бывая за рубежом в составе государственных делегаций, он выполнял конфиденциальные поручения КПСС, возил наличными миллионы долларов для заграничных коммунистических движений, для фирм и компаний, контролировавшихся левыми в разных странах. Эту работу не всякому доверяли. Мой периферийный банк по всем параметрам подходит, чтобы потихоньку, при каждой удобной возможности, перегонять валютные средства из Европы, Америки, Африки, Бразилии, Мексики, Ближнего Востока, Японии, Южной Кореи. Им нужен был не только солидный банк, но и надежный человек, кому они могли бы доверять гигантские суммы, чтобы потом, дома, так же легко их изымать для нужд партии, упраздненной ныне во всех республиках и переставшей быть ведущей в главной ее цитадели — России. Анвару Абидовичу устроили многочасовой допрос, выспрашивая все обо мне, и тот, смекнув, в чем дело, понял, что это его шанс выйти на свободу. Хотя, может быть, он вполне искренне хотел помочь партии, искупить перед ней свою вину. Тут оказалось весьма кстати, что я не вышел из КПСС, нигде публично и печатно ее не хаял и не хулил, хотя я не разделял и не разделяю убеждений коммунистов, ввергнувших Россию в 1917 году в десятилетия хаоса и горя. В общем, Анвар Абидович, в надежде уговорить меня и воспользоваться шансом спасения, поручился за своего друга Шубарина. Конечно, он догадывался, что поставил на кон свою жизнь, вы ведь знаете нравы и порядки партии и зоны -- несчастный случай в лагере не редкое явление, да и самоубийство организовать не проблема. Заручившись согласием Анвара Абидовича, они срочно доставили его в Мюнхен и организовали встречу со мной прямо среди бела дня, в русском ресторане, где я имел привычку обедать по воскресеньям.
Артур Александрович, попросив разрешения закурить, достал сигареты, но, не зажигая огня, словно боясь упустить время, продолжал говорить:
— Анвар Абидович обстоятельно ввел меня в курс дел, он все-таки по образованию экономист и неплохо знает банковское дело. Можно сказать, что я согласился сразу, ибо выбора не видел: на другом конце этого предложения, как на картах, стояла его жизнь, я это хорошо понимал. Впрочем, не согласись я, наверняка и моя бы жизнь оказалась под угрозой, спецслужбы не любят шутить, тем более цена такой тайны — миллиарды...
Но это лишь первопричина моего добровольного согласия. Позже, еще в Германии, я стал собирать сведения о наличии таких денег в немецких банках и успел напасть на их след, хотя это стоило мне немалых личных средств,-- на Западе информацию, тем более такую конфиденциальную, даром не получишь. Там же, в Мюнхене, я все чаще и чаще возвращался к беседе с Анваром Абидовичем в отеле "Риц", куда я вывез его специально, чтобы оторваться от спецслужб, и до сих пор жалею, что не записал наш разговор на диктофон. Тогда Анвар Абидович подробно ответил на все мои вопросы, и главный из них заключался в следующем — как образовались эти средства за рубежом? Он не скрывал, что при всевластии КПСС государственные средства было трудно отличить от денег партии, коммунисты все считали своей собственностью. Постепенно я пришел к твердому и единственному убеждению, что эти деньги принадлежат вовсе не КПСС, а обобранному и обманутому народу, и мой долг вернуть их на родину.
Прокурор Камалов вдруг встал и нервно прошелся по комнате, потом, вернувшись к столу, глядя на Шубарина в упор, спросил:
— А вы представляете, что может случиться с вами, если они почувствуют подвох, я уже не говорю о том, если вам удастся эта операция?
— Я понимаю, что задумал и чем придется заплатить при любом раскладе, но отступать не намерен. Слишком высока ставка, чтобы думать о себе. Вам ли объяснять, что редкому мужчине выпадает такой шанс -- послужить народу, Отечеству...
— Ну, что касается вас, вы уже рискуете во второй раз на моей памяти, Артур Александрович,— ошарашил вдруг хозяин дома.
— Почему во второй? — не сообразил сразу Шубарин, все его мысли были заняты предстоящей встречей в Милане, он рвался в бой.
Камалов снова вернулся на место, взял предложенную Шубариным сигарету и, разминая ее в пальцах, объяснил:
— Разве ваше письмо, адресованное мне в прокуратуру, в котором вы сообщали о конкретных хищениях, экономической диверсии и валютных операциях в Москве, Прибалтике, в портах Дальнего Востока и у нас в Ташкенте, когда чуть было не похитили через подставных лиц три миллиарда рублей, предназначенных на развитие Кашкадарьинской области, было меньшим риском, чем ваша новая затея? Ведь мы тогда успели принять жесткие меры, и результат вам известен. И в первом, и во втором случае расплата одна — головой. Я помню ваши слова в начале письма, вы говорили, чтобы я не обольщался, вы, мол, человек из противоположного лагеря, просто не можете спокойно видеть, как разворовывают державу, и что наши пути в определенных обстоятельствах могут сойтись. Я верил в нашу встречу и рад, что вы решились сделать ответный шаг. Мы с вами одинаково смотрим на судьбу Отечества…
Шубарин, протянув огонек зажигалки прокурору, спросил:
— И о том, что я написал письмо в прокуратуру, вы тоже знали давно?
— Нет, представьте себе, об этом я догадался только сейчас. Я уже лет десять, если не больше, не встречал человека, который бы с волнением произносил слова «Отечество», «держава»… В письме вашем тот же тон, те же интонации, что я слышу сейчас, та же боль за Отечество, державу, и слова эти вы написали с большой буквы...
— Наверное, об этом можно было бы еще поговорить, — продолжил Шубарин, — но ночь коротка, а мне еще долго рассказывать, так что и продолжу, с вашего позволения...
Теперь я перехожу к сложностям, нравственным и политическим, возникшим неожиданно. Разговор в Мюнхене произошел до известных августовских событий в Москве, или форосского фарса, как вам будет угодно, до парада суверенитетов, образования СНГ. Сегодня выясняется, что нет никакого СНГ, мы все предоставлены сами себе. Нравственная сторона ситуации для меня немаловажна, ибо не из-за денег я ввязался в эту историю. Когда в Германии я пришел к окончательному выводу, что постараюсь вернуть деньги на родину, я имел в виду всю огромную страну — от Балтики до Тихого океана. Но как теперь поделить эти деньги, принадлежащие всем, если сегодня на территории бывшего СССР появилось столько суверенных государств? В любом случае справедливо не получится, ибо наша жизнь политизирована до крайности. Мой банк находится на территории суверенного Узбекистана, и я должен считаться с его законами, с его авторитетом, и международным в том числе. Верни я деньги в Узбекистан и попытайся разделить их справедливо, это все равно вызовет раздражение в каких-то регионах, что навредит нашему молодому государству. Я долго ломал над этим голову и даже хотел отступиться от задуманного, но оставлять зажиревшему Западу миллиарды, украденные у обнищавшего народа, мне тоже не по душе, не по-мужски это, не по-русски, и я искал и искал пути. Куда направить деньги в случае удачи, чтобы это послужило на благо обществу, интересам максимального количества жителей бывшего СССР? Иначе меня не поймут нигде, особенно в Узбекистане, где живет уже пятое поколение Шубариных. И я, кажется, нашел выход, который должен получить поддержку...
Шубарин видел, с каким интересом слушал его Камалов, видимо, и не предполагавший такого поворота в чисто финансовой операции.
— Я решил в случае удачи все деньги направить на восстановление погибающего Арала, его судьба конкретно касается более семидесяти миллионов человек, живущих в регионах и зависящих от этого уникального внутреннего моря, а последствия его гибели уже отражаются на климате всей территории бывшего СССР. В Ташкенте, оказывается, уже несколько лет существует комитет по спасению Арала… Я немедленно связался с ними, получил обстоятельные материалы, доклады, подготовленные для ЮНЕСКО, заключения международных экспертов, особенно в той части, что касается финансирования программы спасения. Положение настолько серьезно, что я, не дожидаясь результата задуманной операции, уже перевел им четыре миллиона рублей на текущие дела, на привлечение экспертов. Это нравственная часть проблемы, возникшая в ходе подготовки операции…
Другая проблема — можно назвать ее технической — уже вне моей компетенции, мне одному с ней не справиться. Возникла она из-за политической ситуации, изменения границ. Раньше существовала единая банковская система, и рычаги ее находились в Москве. Сегодня я живу в другом государстве, с собственной банковской концепцией, которая еще не устоялась, да что там — еще не сформировалась. Идет поиск, законы принимаются и тут же отменяются, все делается путем проб и ошибок. А мое дело не должно зависеть от случая, и откладывать его нельзя, наверняка у заказчиков есть запасной вариант, и не один, при малейшем моем колебании они поставят на мне крест. При такой нестабильности банковской системы мне необходима надежная страховка на государственном, правительственном уровне, причем поддержка тайная, негласная. Повторяю, дело идет о миллиардах долларов. Как вы понимаете, первый же ревизор-взяточник засветит всю операцию...
Шубарин замолчал и потянулся к чайнику. Молчал и прокурор, делая быстро какие-то записи на клочке бумажки.
— Хватит ли у вас полномочий, Хуршид Азизович, чтобы подстраховать такую операцию, и насколько это будет законно? — спросил Артур Александрович после затянувшейся паузы.
Камалов встал, взял пустой чайник и, прежде чем направиться на кухню, сказал с улыбкой:
— Ну и крепкий арбуз вы выкатили к середине ночи, господин банкир, без нового чайника да, пожалуй, и рюмки, не разобраться. Я сейчас…
Он исчез на кухне, где на маленьком огне у него кипел чайник, а вернувшись за стол со свежим чаем, прикрыл чайник бархатным колпаком, на манер русской чайной бабы. Плеснул в бокалы еще немного коньяка, и они выпили молча.
— Что касается моих полномочий — их явно недостаточно, — прервал молчание прокурор. — Насчет законности… Уже будучи полковником, отслужив семь лет в угрозыске, проработав прокурором и в Ташкенте, и в Москве, защитив докторскую диссертацию в закрытом учебном заведении КГБ, я год стажировался в Интерполе, в главной штаб-квартире в пригороде Парижа. На Западе — и во Франции, и в Италии, и в Германии — с согласия генеральной прокуратуры страны иногда ведутся игры с наркомафией или иными криминальными структурами, пытающимися отмыть неправедно нажитые деньги. Там ведь иметь деньги — еще не все: чтобы вложить их в дело, надо подтвердить, откуда они к вам попали и учтены ли в ваших декларациях о доходах. Мало кто знает, что в США, например, любая покупка свыше десяти тысяч долларов автоматически фиксируется и для ФБР, и для налоговой инспекции. Вот отчего у них казна не пустует, ничто не проходит мимо налоговой инспекции, хотя и нарушений сколько хочешь, но попался — заплатишь сполна. Как вы выразились, мы молодое государство, и все у нас в стадии становления, нет пока законодательной базы, и, видимо, долго еще каждый конкретный случай будет рассматриваться отдельно. Ваше предложение неординарное, и оно заслуживает не только внимания, но и поддержки. По крайней мере меня ни уговаривать, ни убеждать не нужно, я уже сторонник вашей идеи. Но нас мало, вы правы, нужна поддержка на государственном уровне, но как ее без шума заполучить?
— Вы не вхожи к президенту? — попытался сразу взять быка за рога Шубарин.
— Нет, не вхож, — спокойно ответил прокурор. — Думаю, на этом этапе он запретил бы и мне, и вам проведение подобной операции. Он думает о престиже молодого государства, а эту вашу инициативу могут истолковать по-всякому. Вот если бы нам удалось провернуть возвращение крупных сумм из двух-трех стран, возможно, тогда и следовало поставить его в известность. Особенно если будем располагать документами, что бывший генсек Горбачев до последнего дня пребывания в Кремле финансировал из тайной кассы все левацкие движения в мире, вплоть до самых одиозных, и это в то время, когда собственным пенсионерам не хватает денег для физического выживания. Видя, как приуныл Шубарин, он сказал веселее: — Не вешайте носа, я ведь не сказал, что вы затеяли безнадежную игру. Ясна только наша с вами судьба: в случае провала вы рискуете лишиться жизни, а я, к радости многих, должен буду уйти в отставку. Давайте думать, может, у вас есть другое предложение, чтобы не обременять президента…
— Говорят, новый отдел по борьбе с мафией, который вы организовали, как появились в Ташкенте, полностью укомплектован работниками КГБ, и это, мол, вам удалось лишь потому, что почти все руководители этой могучей организации в прошлом ваши студенты, или, точнее, курсанты...
— Да, отделы по борьбе с организованной преступностью — одна из тем моей закрытой докторской диссертации. Она имела гриф "Совершенно секретно" и дальше Политбюро и высших чинов МВД и КГБ не пошла, хотя я защитился в 1975 году, столько лет мы упустили,-- в голосе Камалова прорвалась горечь. -- На стажировке в Интерполе, о которой уже упоминал, я уже тогда обнаружил следы нашей мафии на Западе и описал это в обстоятельном докладе, направленном по тем же адресам. Нельзя сказать, что мои работы остались совсем не замеченными, меня стали включать в комиссии по разработке стратегических программ по борьбе с организованной преступностью. В общем, признали специалистом по мафии. Внимательнее всех с моими работами ознакомился Андропов, я с ним встречался дважды с глазу на глаз, думаю, КГБ кое-что использовало из моих разработок. Когда в Москве, работая районным прокурором, я наступил на хвост одному из кланов, приближенных к Брежневу, и у меня были крупные неприятности, спас меня именно Андропов. Отправил в Вашингтон руководителем службы безопасности нашей миссии в США, оттуда меня и вытянули в Ташкент. Да, я короткое время вел курс специальных дисциплин в закрытых учебных заведениях КГБ, был единственным преподавателем-узбеком, и, естественно, слушатели из Узбекистана тянулись ко мне, бывали дома. Так случилось, что нынешний шеф службы безопасности республики генерал Бахтияр Саматов и оба его зама — мои студенты, и я пользуюсь их поддержкой. Только благодаря Саматову в свое время я арестовал хана Акмаля... Впрочем, какое имеет отношение служба безопасности к нашим баранам? Ведь по конституции я стою выше службы безопасности, она поднадзорна прокуратуре.
— Чувствуется, что вы долгое время не жили на родине, — улыбнулся гость. — По моим данным, Саматов и президент выходцы из одной махалли, одногодки, учились в одной школе и даже закончили один и тот же факультет экономики известного транспортного института. А англичане говорят, что школьный галстук выше родни... И шефом КГБ Саматов стал раньше, чем его однокашник президентом, так что двигались они параллельно и своими путями, оттого у них добрые отношения...
— Я понял, на что вы намекаете, но на этом этапе нельзя подключать президента, иначе загубим задуманное вами... — Камалов помолчал, потом задумчиво сказал: — А что, зерно в вашем предложении есть. Поступим, как и в случае с ханом Акмалем: проигнорируем высшую власть, сделаем вид, что это в нашей компетенции. Думаю, генерал Саматов поддержит нас, и мы вдвоем возьмем ответственность на себя, сославшись на тайну операции. Для этого вы уже сегодня с утра должны изложить письменно на мое имя и на имя шефа службы безопасности все, о чем сейчас рассказали, и приложить все документы, полученные от комитета по спасению Арала, теперь они вам не нужны. Это будет секретный документ, которому мы дадим ход, и, сославшись на государственную тайну, изолируем от любопытных все то, что вы посчитаете нужным. У входа в прокуратуру для граждан висит особый почтовый ящик, которым, кстати, активно используются, ключ от него хранится у Татьяны Сергеевны Шиловой из отдела по борьбе с мафией. Если я получу документы к обеду, я тут же встречусь с генералом Саматовым и найду возможность поставить вас в известность о принятом нами решении. Не исключено, что он лично захочет встретиться с вами, уточнить какие-то детали, дело вы затеяли непростое, и оно требует продуманной страховки. — Потом после некоторой паузы Камалов задумчиво произнес: — А я и не знал, что генерал Саматов однокашник с нашим президентом, он никогда не говорил об этом. Теперь понятно, почему мне иногда позволяется самодеятельность и, по существу, не вмешиваются в дела прокуратуры... — И сразу вернулся к прежнему разговору. — Встретиться с Саматовым надо обязательно. Не исключено, что вам нужно будет вывезти семью в какую-нибудь страну, да и самому при случае придется отсиживаться там и год, и два, а без содействия службы безопасности это нелегко. — И тут же, без подготовки, словно залп, последовал вопрос: — А зачем приезжал к вам в Мюнхен вор в законе Талиб Султанов? Вы увлеклись лишь партийными деньгами, а отсюда вам уже исходила реальная угроза.
— Ну, с этим я разберусь как-нибудь сам. Приезжал Талиб за тем же, что и бывший секретарь обкома Анвар Абидович, — с предложением отмывать через мой банк деньги европейской наркомафии и доходы от преступности. Нынче в Европе и Америке проводить подобные операции становится все труднее и труднее, Интерпол повсюду наступает им на хвост. В нынешнем году и в Англии, и в Италии попалось на этом несколько крупных банков. Да и деньги за это берут немалые, поэтому они потянулись сюда к нам, на Восток, хотят воспользоваться ситуацией, когда молодые государства рады любым долларовым инвестициям и не будут тщательно копать их прошлое. Верный расчет, между прочим, многие банки в Прибалтике поднялись на этом…
— И как же вы решили поступить с этими деньгами в случае удачи? — настороженно спросил Камалов, подумавший на мгновение, как и всякий прокурор, что Шубарин в благодарность за возвращение партийных денег попросит индульгенцию на незаконные операции с деньгами преступного мира, и казна государственная от этого только выиграет.
Впрочем, незаконность таких операций подтвердить трудно. Для безопасности нужно, чтобы власти смотрели на деятельность банка сквозь пальцы, тогда и овцы будут целы, и волки сыты, так поступают во многих слаборазвитых странах, чтобы любыми путями оживить приток валюты.
— Я поступлю с ними так же, как и с партийными деньгами, — они осядут здесь, в Узбекистане. Вы наложите официальный арест, так поступают во всем мире, я консультировался, — ответил, не задумываясь, Шубарин.
— Да, крутые дела замыслили, отчаянный вы человек. Собираетесь с мафией в одиночку воевать? А знаете ли вы, что Талиб вчера из Москвы по подложному паспорту вылетел в Германию? -- Видя, как встрепенулся Шубарин, прокурор продолжил: — Наверняка и вы следите за его передвижением, но мне это удобнее, и у меня шансов не упустить больше. И нынче он не в Мюнхен отправился, за ним присмотрят, как и в прошлый раз. Я ведь говорил, что мой долг оградить вас и ваш банк от уголовных посягательств, что я и делаю. Не возражаете, Артур Александрович?
— Нет, не возражаю. Но хочу пояснить, чтобы не было двусмысленности и не пахло игрой в героя. Я не искал ни партийных денег, ни воровских, так случилось, что пути наши пересеклись. И по-мужски, и по-человечески я не могу отступиться, я хочу выполнить свой гражданский долг...
Впервые за время встречи Шубарин разволновался и осекся, он очень хотел, чтобы его правильно поняли.
— Хорошо вы сказали — гражданский долг, — прервал затянувшуюся паузу прокурор. — Слова эти уже становятся музейными, архивными, к сожалению. Но и я вернулся из Вашингтона на родину только по одной причине — так я понимал свой гражданский долг... — И вдруг сразу, без перехода, как случалось не однажды за эту ночь, спросил: — А почему, если у вас была предварительная договоренность, они все-таки похитили вашего американского друга?
Камалов старался разобраться во всем до конца, ведь ему придется подробно, в деталях, знакомить с ситуацией генерала Саматова.
— Они попытались вначале внедрить на одну из руководящих должностей в банке своего человека, чтобы быть в курсе дел.
— Они назвали фамилию? — спросил с надеждой прокурор.
— Нет. Сказали, назовут, если я дам принципиальное согласие о назначении. На другой день они предложили другой вариант — снабжать их регулярными сведениями о богатых вкладчиках, о крупных денежных потоках, куда они движутся, в какие дни изымаются. Я не согласился, хотя и угрожали. Но я сказал, что разговор, начатый в Мюнхене, я готов продолжить, и это, мол, представляет для меня интерес. Тогда они и выкрали Гвидо, чтобы взять меня на испуг.
— Если у Талиба, а точнее, людей, стоящих за ним, долгосрочная программа, вам, Артур Александрович, одному на два фронта не справиться, вы где-то можете дать осечку. Мне ясно, что в Италию вас должен сопровождать человек Саматова, там есть толковые ребята со знанием языка. Он посмотрит со стороны, кто и как будет осуществлять за вами догляд, заснимут всех, кто будет прямо или косвенно связан с вами и Анваром Абидовичем. Имея портретную галерею, мы проверим всех по картотеке и очертим круг лиц. Возможно, выстроим еще два-три круга, туда войдут люди, с кем будут общаться ваши компаньоны после встречи. Эта работа для нас не в новинку. По таким крупным операциям мы сотрудничаем со всеми бывшими коллегами по СССР, потому что понимаем, чем грозит сращивание преступного мира Запада и наших мафиози. У вас своеобразная биография, уважаемое в разных слоях общества имя, а сведения, полученные нами совместно, позволят вам в дальнейшем увереннее вести игру. Теперь вернемся к Талибу. Когда он прилетит из Германии, то наверняка встретится с вами, ведь они, кроме предложения, никаких карт перед вами не раскрыли. Как только появятся варианты по деньгам наркомафии, я вызову из Москвы нескольких специалистов, они на таких операциях собаку съели. Возможно, их придется взять в штат, они хорошо знакомы с работой в банках, будут всегда при вас, и при необходимости вы сможете, не вызывая подозрения, брать их с собой в командировки и даже за рубеж. Если вы, конечно, не возражаете?
Хуршид Азизович невольно глянул в окно и сказал удивленно:
— Уже светает. Действительно, оказывается, ночь не резиновая, но нам удалось многое обговорить. Что ж, удачи вам в задуманном деле. Жду днем официального обращения... — И, встав, протянул на прощание руку.
У самой двери в тесном коридорчике, когда они стояли вплотную друг к другу, Шубарин вдруг неожиданно сказал:
— Я должен поставить вас в известность, что в прокуратуре есть предатель и идет утечка информации. К сожалению, я не знаю кто, но за то, что он есть, ручаюсь головой.
— Я знаю. Сейчас идет интенсивный сбор материала на него. Человек ведет двойную жизнь, мы хотим взять его с поличным и сохранить как главного свидетеля, вместо ушедшего в мир иной Артема Парсегяна. Кстати, повторное, тайное расследование, проведенное по моему настоянию, установило, что он был отравлен, но как и кем, остается загадкой до сих пор.
— Да, чуть не забыл. У предателя есть японский прибор для прослушивания разговора сквозь стены и для перехвата телефонных бесед.
— Вот это уже серьезно, спасибо. Надо бы и застукать его с этой штукой в руках.
И прокурор распахнул дверь в темноту лестничной площадки, выпуская гостя.
1991 г.