Михал Книжник пишет в своем ЖЖ:
Николай Гумилев
(1886-1921)
Для кого как, а для меня свобода началась с Гумилева.
Не было в моей юности поэта запретнее. Даже, когда а каком-то романе из прежней жизни герой упоминал жирафа с озера Чад, я знал и понимающе подмигивал автору.
Его стихи присутствовали листками, перепечатанными на машинке или размноженными на «эре». И только так.
Поэтому, когда в мае 1986-го я увидел разворот гумилевских стихов в «Огоньке», еще софроновском «Огоньке» с большой фотографией работы Моисея Наппельбваума — это был ослепительный удар. Я помню, что многожы за день раскрывал журнал, что бы просто посмотреть на эту невозможную картинку: имя, строчки, портрет. Все, последовавшее за этим, было вариацией того ощущения.
Николай Степанович Гумилев был болезненным слабым ребенком, а хотел быть сильным, мужественным и небрежным. Именно таким он и остался в истории. Путешественником, воином, мастером, человеком для которого честь, оказалась важнее жизни.
Он побывал в Абиссинии и в Турции, в Греции и в Италии, но не в Туркестане. Однако миф туркестанского похода тронул и его. Тютчев, перед смертью, расспрашивавший о взятии Хивы, тоже вплетен в эту ткань.
ТУРКЕСТАНСКИЕ ГЕНЕРАЛЫ
Под смутный говор, стройный гам,
Сквозь мерное сверканье балов
Так странно видеть по стенам
Высоких старых генералов.
Приветный голос, ясный взгляд,
Бровей седеющих изгибы
Нам ничего не говорят
О том, о чем сказать могли бы.
И кажется, что в вихре дней,
Среди сановников и денди,
Они забыли о своей
Благоухающей легенде.
Они забыли дни тоски,
Ночные возгласы: "к оружью",
Унылые солончаки
И поступь мерную верблюжью;
Поля неведомой земли,
И гибель роты несчастливой,
И Уч-Кудук, и Киндерли,
И русский флаг над белой Хивой.
Забыли? Нет! Ведь каждый час
Каким-то случаем прилежным
Туманит блеск спокойных глаз,
Напоминает им о прежнем.
"Что с вами?" — "Так, нога болит". —
"Подагра?" — "Нет, сквозная рана".
И сразу сердце защемит
Тоска по солнцу Туркестана.
И мне сказали, что никто
Из этих старых ветеранов,
Средь копий Греза и Ватто,
Средь мягких кресел и диванов,
Не скроет ветхую кровать,
Ему служившую в походах,
Чтоб вечно сердце волновать
Воспоминаньем о невзгодах.