Валерий Овечкин
В марте 1966 года, работая в геологической экспедиции в Кызылкуме, я получил от отца письмо, в котором были такие строки: «…Я три дня прожил в колхозе «Политотдел». Помогали с Узилевским (собкор «Сельской жизни» - В.О.) Хвану и другому председателю колхоза, Адылову, тоже Герою Соц[иалистического] Тр[уда], писать заказанную им из Москвы статью о возрождении Колхозсоюзов: нужны ли они вообще, Колхозсоюзы, и если нужны, то какие? Меня привлекли к этому делу, главным образом, как ветерана колхозного движения, который помнит, какими были Колхозсоюзы на заре коллективизации, а в последующие годы сам работал зам[естителем] пред[седателя] райколхозсоюза. Статья пойдёт в «Сельской жизни». Думаю, что пойдёт. Удалось, как будто, высказать то, что нужно, к тому же в крепкой, решительной форме».
С Хваном я уже был знаком лично, а об Адылове услышал впервые. Позже до меня доходили противоречивые слухи о нём. А через несколько лет выдалось побывать у него в гостях.
Ахмаджон Адылов – председатель колхоза в Папском районе Наманганской области, Герой Социалистического Труда, член ЦК компартии Узбекистана, фигура неоднозначная. Его отца, председателя колхоза, в 1937 году арестовали и расстреляли, а сам Ахмаджон, с клеймом сына «врага народа», был вынужден в 12-ти летнем возрасте начать трудовую деятельность. Имея за плечами всего лишь среднюю школу, дорос до директора крупного агропромышленного объединения, включающего три десятка совхозов и предприятий. К нему возили и министров, и космонавтов, и знаменитых артистов, даже президент Пакистана Айюб Хан побывал в его хозяйстве, не говоря уже о Хрущеве и Брежневе.
У работающих в его колхозе дехкан сложилось о нём два диаметрально противоположных мнения.
Одни говорили, что он тиран и деспот, человек необычайной жестокости и мстительности. Что он создал наводящую ужас на жителей кишлаков вооружённую команду и зиндан, тюрьму, куда отправлял и пытал провинившихся. Что он фактический хозяин всей Ферганской долины. Что никто не вправе обогнать его автомобиль, иначе будет жестоко наказан. Что он вор и расхититель, и в государственный карман лезет, как в свой собственный.
Другие считали его выдающимся руководителем, создавшим одно из лучших в Союзе сельских предприятий, что он облагодетельствовал население рабочими местами и достатком в условиях чрезвычайной перенаселённости Ферганской долины. Что он значительно расширил посевные площади за счет освоения пойменных галечников Сырдарьи, куда завозил и окультуривал ископаемые лёссы из предгорных районов.
Тем не менее, когда его арестовали в 1983 году по «хлопковому делу», народ ликовал и отмечал это событие, как праздник освобождения от тирана. Арест больше походил на войсковую операцию: наряды милиции заблокировали все пути отхода, сверху вертолёты контролировали перемещение транспорта и пешеходов, для захвата «тирана» задействовали спецназ. Арестованного Адылова спецрейсом отправили на самолёте в Москву и поместили в Бутырку, где он просидел восемь лет до распада СССР.
Финансовая проверка колхоза нарушений не выявила, недаром Адылов до своего карьерного взлёта успел поработать бухгалтером и профессионально освоил тонкости такого учёта, чтобы комар носа не подточил. Поэтому следователь так и не смог предъявить обвинение Адылову и передать дело в суд, не смог противостоять восточным хитростям и уловкам, в которых арестант был искушён и явно переигрывал следователя.
Президент Узбекистана Каримов отозвал из Москвы Адылова вместе с многотомными делами и сразу же освободил его под подписку о невыезде. Однако вскоре был арестован и освобожден лишь в 2008 году в возрасте 83-х лет.
Вот с таким человеком познакомил меня и мою жену Нину Узилевский, взяв нас с собой в поездку к Адылову в один из летних субботних дней. На чёрной «Волге» с правительственными номерами водитель Мирза, неизменно облачённый в брюки-галифе и сапоги-ичиги из тонкой кожи, лихо, нарушая скоростной режим, домчал нас через Камчикский перевал в Ферганскую долину, где мы свернули с трассы на боковую асфальтированную дорогу и проехали пару километров в тенистом тоннеле из сваренных аркой труб, густо увитых виноградными лозами. В конце тоннеля располагался скромный дом заурядной архитектуры, а перед ним квадратный хауз размером, примерно, 5 на 5 метров. Над хаузом возвышался айван, сооруженный из деревянных брусьев и реек с брезентовым пологом вместо крыши, деревянным полом и невысокой боковой оградой по всему периметру, кроме входа. В середине айвана – низкий стол-дастархан, вокруг которого расстелены тонкие курпачи со стопками подушек. Всё оформлено в национальных традициях, без шика, без намека на исключительность, всё, что можно увидеть в любой чайхане и даже во дворе рядового колхозника.
В хаузе в хаотическом танце извивалась стая сазанчиков, подплывающих к самому берегу и хватающих на лету с тихим чавканьем крошки лепёшек. Можно отловить руками, не пользуясь стоящими рядом удочками, - забава для экзальтированных гостей.
Нас встретил хозяин, круглолицый, среднего роста, крепкого сложения, в тюбетейке и неброской одежде – не отличишь от обычного дехканина. Высокий широкий лоб, глаза с прищуром, улыбка обнажает белые верхние зубы на смуглом от природы и от загара лице.
Соблюдая местные обычаи и не форсируя деловую часть разговора, он поинтересовался, как доехали, как здоровье и самочувствие, как семья, и не хотите ли отдохнуть с дороги – стандартные ритуальные вопросы.
Узилевский писал статью об Адылове и его колхозе и приехал уточнить некоторые цифры, даты и фамилии, предварительно созвонившись с председателем и договорившись о встрече. Я уловил по тону беседы, что Адылов общается с Узилевским без показного подобострастия, но всё же ставит себя на иерархической лестнице ступеньками ниже, понимая, что тот близок к Рашидову и представляет в Узбекистане не просто газету, а газету ЦК КПСС, т.е. человек высокого ранга и с большими возможностями. От кого, кроме Узилевского, вся страна узнает, что есть в Узбекистане такое хозяйство, а его председатель - Ахмаджон Адылов?..
По крутым ступенькам мы поднялись в айван, предварительно сняв обувь, и расселись вокруг дастархана, а хозяин расположился у входа. Он подал знак стоявшему у стены дома человеку, тот подошёл, молча поприветствовал гостей поклоном, поднеся правую ладонь к сердцу. Адылов что-то сказал ему по-узбекски. Человек скрылся в доме, вышел оттуда с подносом и передал хозяину. На дастархане появились вазы с сухофруктами, коричневатыми кристаллами виноградного сахара, миндалем, фисташками, грецкими орехами, парвардой – местной разновидностью конфет, сваренных из муки на сахарном сиропе. Человек принёс чайник и пиалы. Адылов плеснул в пиалу немного чая и вылил его обратно в чайник. Выдержав паузу, чтобы чаинки осели, наполнил до середины пиалы и раздал гостям, соблюдая иерархический порядок, сначала Узилевскому, потом мне и затем моей жене.
За чаем и восточными сластями протекала беседа. Узилевского интересовало освоение сырдарьинских галечников – общая площадь, откуда брали землю и сколько, как долго шла засыпка, какое качество земли, какие вносили добавки, что высевали, как орошали, какая урожайность, кто отличился. Адылов на неплохом русском языке, хотя и с сильным акцентом, без пауз на размышление отвечал на вопросы, приводил цифры, не заглядывая в шпаргалки, а Узилевский по ходу разговора делал короткие записи в блокноте.
Закончив деловую часть разговора, перешли к новостям из верхов – что нового в Минсельхозе? Какие директивы из Москвы? Какие кадровые перестановки? Что предлагает сельхознаука? Как дела в других районах и областях? Адылов оживился и жадно прислушивался в три уха к каждому слову Узилевского, а знал тот немало интересного.
Многое из того, о чём рассказывал Узилевский, Адылов, судя по его репликам, уже знал, но слушал внимательно, перепроверяя информацию из разных источников. По ходу разговора спросил:
- Правда, Аркадий Наумович, что в «Политотделе» у Хвана пострадали посевы хлопчатника?
- Да, Ахмаджон, ливнями смыло не только посевы, но и плодородный слой почвы на больших площадях.
- Значит, он план не выполнит?
- План-то ему откорректируют, но прошлогоднего дохода «Политотдел» не получит. Пересевать уже поздно, а для восстановления пострадавших площадей надо вложить большие средства практически без отдачи в этом году.
По лицу Адылова пробежала предательская улыбка, не смог он скрыть довольную реакцию на беды главного соперника за звание лучшего колхоза в республике, - его-то хозяйство стихия пощадила, обошла стороной.
Где-то за домом колдовали повара, но к гостям никто не выходил, такой порядок установил хозяин, не допускающий никакой самодеятельности. Молчаливый человек принес наваристую шурпу и горячие лепешки. Был еще шашлык из молодого барашка, сочный, нежный, с ребрышками. Были кумыс и катык, были салаты и фрукты. Для городского человека с нетренированным желудком, привыкшего глотать пищу на бегу, употребить яства в таком количестве было задачей непосильной.
После недолгой передышки Узилевский рассказал об одной истории, явно напрягшей Адылова:
- На прошлой неделе я присутствовал на заседании бюро ЦК. Рассматривали два персональных дела. Первое дело секретаря одного из райкомов Самарканда. Он обложил данью все организации своего района. Если кого-то назначили на должность инженера – заплати 10 рублей, если повысили до старшего инженера – заплати 25 руб. Чем выше должность, тем больше плата за нее. Он выдавал замуж дочку и подчинённые поинтересовались: «Хозяин, подарки подносить или лучше деньгами?». Секретарь коротко отрезал: «Деньги давай!». На передаче денег он и попался. На бюро расплакался, что-то бормотал про ошибки, что такого больше не повторится, упрашивал, чтобы из партии не исключали.
- Что решили на бюро? – поинтересовался Адылов не без сочувствия.
- Исключили и дело передали в прокуратуру.
Узилевский закурил сигарету и вернулся к начатому рассказу:
- Второй деятель – секретарь горкома из Каракалпакии. Тот установил иной порядок – к его отпуску все мелкие и крупные начальники должны были отвалить ему по месячному окладу. Уезжал он в какой-то черноморский санаторий на отдых, крупную сумму собрал, а один средней руки начальник деньги передать не успел и ничего лучшего не придумал, как отправить ему положенную сумму телеграфным переводом в санаторий. И этот секретарь пустил слезы на бюро и тоже умолял, чтобы оставили его в партии. Исключили, а дело ушло в прокуратуру. И того, и другого будут судить.
Поговорили ещё о всяких пустяках, дождались, когда жара начнёт спадать, и тронулись в обратный путь. Зеленая «Нива» Адылова, идущая впереди, свернула с трассы, и по ухоженной просёлочной дороге мы спустились вслед за ней на дно ущелья в верховьях горной реки. На узкой террасе стояло несколько домиков – пионерский лагерь, как нам объяснил Адылов, правда, без пионеров, несмотря на лагерный сезон. Пионеры, видимо, трудились на полях. Склоны ущелья и терраса густо заросли деревьями, сквозь кроны которых не пробивались солнечные лучи, и было прохладно. Речной поток гудел и взметал вверх брызги, упираясь и огибая валуны, и тащил за собой вниз по течению гальки, глухо соударяющиеся в подводной тесноте. Здесь не было тихих заводей, не было места для купания, разве что опустить ноги в студёную воду, сидя на валуне, иначе снесёт и размолотит косточки в этой природной мясорубке.
Мы оказались в другом мире, где не бывает изнуряющей жары и царит живительная, расслабляющая прохлада, где нет раздражающих индустриальных шумов, где человек погружается в гармонию природных звуков, и в нём просыпается первородная чистота, где нет места злым мыслям и намерениям.
После лёгкого ужина мы разбрелись по разным домикам и уснули сном младенца. Утром следующего дня Адылов сопроводил нас до границы своего района, где мы распрощались с ним, получив в подарок два бумажных пакета с орехами, сухофруктами и самсой из слоеного теста. Адылов стоял у своей машины и смотрел нам вслед, пока мы не скрылись за поворотом.
Ни гости, ни хозяин не могли тогда даже в кошмарном сне представить, какие испытания уготованы Ахмаджону Адылову и как в одночасье трагически изменится его жизнь.