АН Podrobno.uz. Российская компания «Трансмашхолдинг» намерена принять участие в процессе модернизации состава Ташкентского метрополитена, сообщает Sputnik со ссылкой на представителя компании.

Делегация «Трансмашхолдинга» ведет переговоры с узбекской стороной по вопросам дальнейшего развития сотрудничества. В частности, россияне планируют предложить для использования в Ташкентском метрополитене новейшие вагоны серии 765, получившие название «Москва».

«Мы готовы к развитию разностороннего сотрудничества с Узбекистаном. На встрече в Ташкенте будут обсуждены вопросы взаимодействия и возможной поставки наших инновационных вагонов 765-й серии для ташкентского метро, которое сейчас активно развивается», – отметил представитель компании.

Новые вагоны ориентированы на потребителя с точки зрения комфорта и удобства. Здесь установлены современные системы кондиционирования, вентиляции и обеззараживания воздуха при помощи ультрафиолетовых ламп, ведется видеонаблюдение. Особенно новые составы пригодятся ташкентцам в часы пик – дверные проемы шире, чем в предыдущих моделях, на 12 процентов, также есть сквозной проход между вагонами.

Кроме того, здесь установлены сенсорные информационные мониторы. На интерактивной карте метро можно найти нужные станции, проложить маршрут и рассчитать время в пути.

Еще один подарок для пассажиров – количество поручней увеличено на 30 процентов, а сами они оборудованы «теплым» покрытием. Отметим, что всего сегодня в парке столичного метрополитена насчитывается 198 вагонов. Средний возраст вагонов – 25 лет.

Одной из самых известных достопримечательностей Ташкента является комплекс «Хазрати Имам»,  потому что там хранится самый древний оригинал Корана Османа.

В комплекс «Хазрати Имам» входят медресе «Баракхан», мечеть «Тилла шайх», медресе «Муйи муборак», гробница «Каффал Шоший», мечеть «Намозгох», а также соборная мечеть «Хазрати Имам» и новое административное здание Управления мусульман Узбекистана.

В медресе «Муйи муборак», являющейся частью комплекса «Хазрати Имам», расположена библиотека Управления мусульман Узбекистана, в фонде которого хранится «Коран Османа» и редкие рукописи.

Здание, где хранится священная книга мусульман, датированная XII веком, это медресе (мусульманская школа) «Муйи муборак». Сам Коран Османа является первоисточником священной книги в переплете, написанной на шкуре оленя в середине VII века. Всего таких Коранов было написано шесть, но до наших дней дошли лишь четыре экземпляра, и лучше всего сохранившийся экземпляр находится в Узбекистане. Хотя и он не целый. В различные периоды недобросовестные хранители продали некоторые страницы из Корана коллекционерам. В Лондоне, Турции и Каире находятся отдельные страницы упомянутых четырех Коранов.

Версий о том, как Коран попал в Узбекистан, много, но наиболее распространена следующая. Когда великий завоеватель Амир Темур разбил в 1402 году турецкого правителя Баязета, при возвращении на родину путь великого полководца пролегал через иракский город Басра, откуда и был привезен в Самарканд Коран Османа, долгое время хранившийся в мечети Хаджа-Ахрара.

В 1869 году генерал фон Кауфман захватил Самарканд и переправил Коран Османа, по преданию написанный собственноручно третьим халифом Османом (644-656 гг.), в императорскую библиотеку в Санкт-Петербург. В 1905 году было сделано 50 копий этого экземпляра Корана, которые за баснословную цену продавались в восточные страны. В 1917 году Коран Османа забрали в город Уфу, представляющий собой центр ислама в России. Вот как это происходило в документальном подтверждении:

Обращение У. Токумбетова в Наркомнац
4 декабря 1917 г.
Народному комиссариату по национальным делам

В настоящее время в Государственной публичной библиотеке хранится священное сокровище, достояние всего мусульманского мира — Коран Османа.
Священные реликвии мусульман должны находиться в руках самих мусульман — все мусульмане России желают этого.
Во исполнение чаяния всех российских мусульман, краевой мусульманский съезд Петроградского национального округа единогласно постановил:

1) Достояние всех мусульман — священный Коран Османа должен немедленно перейти во владение мусульман.
2) Священный Коран Османа должен быть краевым съездом вручен национальному парламенту мусульман Внутренней России и Сибири, заседающему в настоящее время в г. Уфе.
3) Исполнение настоящего постановления поручается председателю съезда, товарищу председателя Всероссийского мусульманского военного шуро, Усману Гидаятулличу Токумбетову и члену Национального парламента Кериму Мухамедшичу Сагидову.

Председатель Краевого мусульманского съезда
Петроградского национального округа
Усман Токумбетов
Секретарь Ф. Хамидуллин
Резолюции: «Выдать немедленно.
Народный комиссар И. Джугашвили-Сталин.
Председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин). 6/XII».

РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 4902. Л. 1. Подлинник. Машинописный текст.
Подписи и резолюции — автографы.

Сообщение Совнаркома о выдаче Священного Корана Османа краевому мусульманскому съезду
22 (9) декабря 1917 г.

Удовлетворение ходатайства мусульман

В Совет народных комиссаров поступило отношение от краевого мусульманского съезда Петроградского национального округа, в котором, во исполнение чаяния всех российских мусульман, вышеназванный съезд просит выдать во владение мусульман «Священный Коран Османа», находящийся в настоящее время в Государственной публичной библиотеке.

Исполнение настоящего постановления съезд поручил председателю съезда, товарищу председателя Всероссийского мусульманского военного совета Шуро Усману Гидаятулличу Токумбетову и члену национального парламента Кериму Мухамедшичу Сагидову.

Совет народных комиссаров постановил немедленно выдать краевому мусульманскому съезду «Священный Коран Османа», находящийся в Государственной публичной библиотеке³⁵.

Председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин)
Управляющий делами Совета Бонч-Бруевич
Секретарь Горбунов

РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 4930. Л. 1.
Заверенная копия. Машинописный текст.
Подпись Н. Горбунова — автограф.

Позже  об этом узнали в Узбекистане и написали письмо правительству, чтобы его вернули истинному хозяину. В 1924 году, по решению Ленина, Коран Османа в специальном вагоне спецпоезда через Оренбург привезли в Ташкент, где он хранился в Музее истории народов Узбекистана. В 1989 году Коран был передан на постоянное хранение Духовному управлению мусульман Узбекистана. Сейчас он хранится в саркофаге, привезенном из Германии, где автоматически поддерживаются оптимальная влажность и температура. Стекла саркофага бронированные и их невозможно сломать или подорвать.

В настоящее время именно из-за Корана Османа Ташкент ежегодно посещают сотни тысяч верующих и туристов из многих стран мира, в особенности мусульманских.

Источник.

Камиль Еникеев: Частенько меня спрашивают:
-А какая станция твоя самая любимая?
Тошкент, это станция полностью отражает моё представление о моём городе, светлое голубое небо, уходящее в даль. А панно? Вы видели панно на станции Тошкент? Дружба народов, голубь как символ мира, девушки, наука, здания и даже национальные музыкальные инструменты... Создателям этой станции, как и всех остальных, низкий поклон!

Мавлон Шукурзода:

Дед Нигины — основатель футбольной династии, легендарный футболист Берадор Абдураимов. Советский футболист, нападающий, тренер. Мастер спорта СССР. Заслуженный тренер Узбекстана. Чемпион Азиатских игр 1994 года. В 90-х за разные клубы Узбекистана и Азии играли три его сына из пятерых — Азамат, Джасур и Баходыр. Отец — Джасур Абдураимов, тренер сборной Узбекистана Ю19. Дядя Азамат Абдураимов — известный в прошлом узбекский футболист, чемпион Азиатсикх игр 1994г, также был тренером сборной U-23.

Биография Нигины Абдураимовой. Родилась теннисистка Нигина Абдураимова 07.07.1994 года в Ташкент. Впервые пришла на корт в 7 лет, по настоянию бабушки, однако вскоре бросила занятия. В 9 лет у Нигины вдруг снова появился интерес к теннису, и с тех пор она не расстаётся с ракеткой.

В 2009 г. в основной состав девушку приняла женская национальная сборная страны по теннису. Нигина Абдураимова неплохо показала себя на Тashkent open – 2009, где впервые, по её словам, поверила в себя.

В 2010 г. на Уимблдонском турнире спортсменка дошла до полуфинала в одиночном и в парном разрядах. В том же году, на турнире в Турции, Абдураимова одержала победу в парном разряде.
В 2011 г. в Таиланде, в составе узбекской сборной, заняла 2-е место на Кубке Федерации. Успешно играет в Намангане, Фергане и Карши, занимая призовые места.
В 2012 г. Нигина участвует в турнире в Южной Корее и побеждает в парном разряде вместе со своей партнёршей из Гонконга. На турнире в Турции, в сентябре 2012 г., удача изменяет спортсменке, и в одиночном разряде она терпит поражение. Не везёт теннисистке и на состязаниях в Шымкенте и Стамбуле в парном разряде.
Впрочем, уже в 2013 г. Абдураимова одерживает победу в турнире в Фергане (одиночный разряд) и в Стамбуле (парный разряд). Только в Бухаре Нигина уступает своей противнице в одиночном разряде. В 2013 году спортсменка достигает своей высшей позиции в рейтинге в одиночном разряде – 209.

Farida Charif:

Анием. Сегодня моей мамочке, Мубаракшиной Вагизе, исполнилось бы сто лет. Кто как, конечно, вспоминает советскую жизнь, некоторые даже были счастливы.
Для моей мамочки самый лучший период ее жизни был, как она говорила, "айрым хужалык" - период до коллективизации. "Тот хорошо жил, кто хорошо работал в своем хозяйстве", рассказывала она. - "А бедняками были обычные лентяи". Т.е. период до 1928 года.

Мама справа, в валенках. Это еще довоенная фотография
Мама даже успела отучиться четыре класса в школе, в селе Уч-Нарат. Правда, в то время татары писали и читали на арабской графике. Эту грамотность мама сохранила до конца своей жизни, до 5 июня 2000 г., когда с ней случился инсульт, после чего она нас покинула. До конца жизни она свободно читала Коран, а подружкам и родственникам, пока те были живы, она писала на арабице.

В 1928-29-30, как известно, ленивым беднякам дали власть, и они начали отнимать добро и скотину у зажиточных крестьян исключительно для обеспечения равноправия. Ведь чтобы уравнять богатых и бедных, надо уничтожить богатых.
В Поволжье начался голодомор. Почему, Nurulla Garif-абый, татары не поднимают этот вопрос? Ведь был же голодомор, тот знаменитый "ачлык" в Поволжье? Почему украинцы и казахи говорят о Голодоморе, а татары молчат?
У мамы тогда вымерла половина семьи: мама, брат и сестренка. Школу пришлось бросить и пойти в колхоз на на работу. В колхозе денег не давали, а писали "сутый". "Сутыйга эшлэдек бит, сутыйга....."
Маме пришлось уехать в Казань, поступить в училище, но и его пришлось бросить, т.к. из-за очередного голода в училище закрыли столовую. И понесло маму по заводам-фабрикам-шахтам..... работала на самой черной работе, лишь бы кормили.

Мама, папа и мой брат
Потом война.... Работа на военном заводе..... Мама с такими же девушками пилили огромные сосны в районе Алабуга, винтовкам на приклады.
Тем временем татарский алфавит стремительно менялся. Ушедшему на фронт мужу маме пришлось писать на латинице, которой она овладела самостоятельно. Потом пришлось учить, опять же самостоятельно, кириллицу, чтобы писать по всем военкоматам в ответ на равнодушное "ваш муж без вести пропал ".
Самое страшное для мамы был тот незабываемый Ачлык, голодомор, поэтому целью ее жизни было кормить свою семью. "Аша, балам, ачлыктан улэрсен бит!" - приговаривала она. Кушай, дитя моё, а то ведь умрешь с голоду!
"Кен ризык бер", - просила она у Аллаха в своей ежедневной молитве, т.е. дай, Аллах, хорошее житье. Веру мама сохранила. Когда ее отец, указной мулла, в страхе перед надвигающимся идиотизмом - советским строем - уничтожал все книги на арабском, мама успела выхватить из огня несколько страниц. И как дедушка не бранил ее, она всегда держала те несколько страниц под подушкой.
Случившаяся с ней неграмотность, в силу конвульсивных колебаний линии партии, а так же прямолинейный характер невзирая на лица (она даже пророку не могла простить многоженства - "Карале, пәйгамбәремездә бузык адам булган икән" - куда уж там всяким советским бонзам было рассчитывать на ее благосклонность....) , не позволили ей подняться по социальной лестнице. Милостей от советского правительства не ждала, а работала не покладая рук: вязала на продажу носки и перчатки с одним отдельным пальцем для солдат, служивших на Севере, шила пальто на продажу, выращивала фрукты и овощи в нашем саду....
"Укы, балам, укы. Укыган кеше юкка чыкмас", говаривала она. Типа, учись, моё дитя, учись, учёный человек не пропадет.
Укыйм индэ, анийем....

Опубликовал А. Волостин. Можно посмотреть в большом разрешении.

Я видел выдающихся людей. Встречал и чудаков. За первыми – успех и признание, за вторыми – мечты и проекты. Петр Стальбовский похож и на тех, и на других…

Мы встретились в одной из кофеен в центре Ташкента. На террасе было по-осеннему свежо, но холод его не брал. А я утеплялся, как мог.

Впервые я услышал о Петре год назад. Мой друг Помидор вернулся с гор Чимгана пораженный. Его рассказ не укладывался в моей голове: фотограф и скульптор Петр с друзьями сажает лес в Чимгане, в 80 км от Ташкента.

Весной я пошел на встречу энтузиастов Чимганского леса. Нас оказалось четыре человека – в трехмиллионном городе.

Летом мы случайно пересеклись на забеге на Большой Чимган. Петр победил с результатом 1час 46 минут, уступив мировому рекорду одну минуту. Мы с Помидором добежали до вершины за четыре с половиной часа.

А этой осенью в компании гроссмейстера из Франции и других шахматистов я отправился в Чимган копать лунки для будущего леса. Молодых деревьев там было немного, людей тоже.

В то утро в горах выпал снег. Мы с друзьями поднимались вверх, одетые в зимние куртки и ботинки. Нас встретил Петр в футболке, шортах и сандалиях на босу ногу.

Активно поработав полдня, мы дня три-четыре отходили от усталости. Пахать землю руками – хорошо забытое дело.

И вот наш разговор:

– Город, где мог бы пригодиться, я еще не нашел. Как и занятие.

Первой же этой фразой Петр меня огорошил. Я пришел брать интервью у героя, а тут…

– Мне интересно сажать лес. Я хотел бы поработать на природу.

За соседним столиком курят, и Петру немного неуютно.

– Сколько тебе лет?

– Мы переходим к анкетированию. Это рамки. Человека определяют цели и опыт. Желание жить. Напиши, что мне, допустим, 25 лет. Жизнь на стуле – она очень старит. Стараюсь не сидеть.

– А бег?

– Он старит меньше. Тем более ходьба. А лес – наиболее благая среда для человека.

– Откуда возник проект «Возрождение Чимганского Леса»?

– Этот вопрос отсылает нас к Ильясу Тухватуллину и Ивану Лобанову (узбекистанские альпинисты, погибшие в Гималаях в 2012 году. – М.К.). Мы проходили сборы в горах, и мечта о лесе под ногами запомнилась как последняя воля старшего тренера.

Лес – мой единственный способ отдать долг уважения товарищам. Скоро вспоминать этих людей будет нечем. Для памяти современному человеку нужно что-то вещественное, поэтому – надо что-то создать.

Вторая причина – экологическая. Я хочу сделать Чимган зеленым и показать, что в наших силах – не только забирать, урывать, – но и возвращать, класть на место.

– Ты сажаешь лес уже три года?

– Да. Смысл нашей затеи – воссоздать дикую природу. Для человека, для ташкентца. Хотя бы ментально, как опыт, что человек может не только брать. Я пока в том возрасте, когда могу что-то сделать для людей

– А ты не боишься, что и через двадцать лет там ничего не будет?

– Боюсь. Переживаю, что мое поражение может дискредитировать идею. Но, как говорят, трус умирает сто раз. Делай что должен, и будь что будет.

…Наш лес – это город. Для птиц, мелкой живности и даже для крупного зверя. Но он и для людей.

– Сколько дней в году ты в горах?

– Немного. Эту работу можно делать наездами на посадках. Вот поливальщик там должен быть июль, август и сентябрь. Сейчас в горах уже лежит снег. Высадки этой осенью не будет.

– Что нужно для прорыва?

– Поменять менталитет, чтобы такой замысел выглядел нормой. В Европе это не было бы горячей темой. Там государство занимается экосферой, люди работают за плату.

Проект требует усилий. Де-юре Чимган – заповедный. Это природный парк. Де-факто – его разворовывают, думая только о ближайшей выгоде.
Дерево трудится, растет, переживает зиму. Это дикая природа. Но хватает пяти минут, чтобы его ободрать, как липку. Конь оботрет свои бока, полные паразитов, – и все. Отношение людей что к растениям, что к животным – одинаковое: мы только потребляем. Много проектов, которые ничего не дают, кроме нескольких фотографий. Авторитет у экологов еще ниже, чем у юристов. И это бьет по тем, кто заботится о природе.

– Ты вегетарианец…

– Убивать кого бы то ни было – плохо. В отличие от животных, мы добываем столько еды, сколько не съедаем. Не хочу что-то советовать, но я просто недоумеваю. Животное – такой же гость на планете, как и мы. Если нет природного конфликта, когда «или-или», то убивать животных – преступление.

В Индии восемьдесят процентов жителей – вегетарианцы. И если бы они ими не были, их скот съел бы всю зелень под ногами, и Индия давно стояла бы на песчаной, каменистой гальке. И для нас опасность преуменьшать нельзя. Мы теряем наши горы и пастбища. Например, в этом году я сам видел, какие массы ферганского скота пришли к нам.

– Но, кажется, за последние сто лет мир сильно продвинулся в плане экологии?

– Конечно. Хотя мы не сделали революции – мы просто стали немного щадить природу.

– У тебя есть план?

– Не знаю. Я щедро разбрасываюсь временем, и это очень плохо. Деньги вкладываю, пусть и небольшие. Был бы миллионером, мы бы уже что-то сделали.

…Противоречие: я, русский, кубанский казак,– сею в Узбекистане, а пожну ли? Имею ли я отношение к этой мельнице?

– Но ты ведь сажаешь?

– Если я один, то этого мало…

Мы простились. А вопросов осталось не меньше, чем ответов.

Муртас Кажгалеев.

Источник.

Опубликовал в комментариях к статье про Новомосковскую Сурен Каприелов

Виктор Фесенко

Топоним Ниязбек
В начале XIX века за Кашгарскими воротами старого Ташкента начиналась пыльная дорога, по которой через 25 километров пути на северо-восток можно было добраться до крепости, стоящей на берегу Чирчика. Неподалеку от крепости располагалось небольшое селение и одинокий бугор. И селение и бугор и крепость назывались Ниязбеком, а дорога, ведущая к ним из Ташкента, Ниязбекской. До революции 1917 г. при Ташкентском уезде существовала Ниязбекская волость, а улицу русского Ташкента, появившуюся на месте старой дороги, назвали Ниязбекской. Кривые улочки и тупички старого селения сохранились на территории современного поселка Ниязбек, расположенного по другую сторону путей станции Чирчик, а предшествующая ей железнодорожная платформа называется сейчас Ниязбек. В долине Чирчика существовало несколько прибрежных селений, почему же топоним Ниязбек нередко присутствует в материалах по истории Средней Азии?

Причин на это несколько: человек по имени Ниязбек являлся, по информации из ряда источников, сыном одного из троицы биев казахского народа, он и построил в последней четверти XVIII века крепость на берегу Чирчика, рядом с которой появилось одноименное селение. До постройки крепости и образования селения в этом же районе появилась полевая резиденция Толе бия, отца Ниязбека, и не случайно. Изгнанный из Ташкента Толе бий поселился там, где от Чирчика отводился канал Бозсу. Перекрытие канала было одним из способов воздействия на непокорный Ташкент и получения от него дани. Крепость Ниязбек стала широкоизвестной и потому, что ее пришлось осаждать и завоевывать нацеленному на Ташкент генералу Черняеву для обезвоживания Бозсу перед осадой города.

Эта статья является иллюстрированным отчетом о предпринятой автором попытке получения ответа на следующие вопросы:
- каким образом со временем менялась правая деривация воды Чирчика для обеспечения Ташкента;
- где располагалась полевая резиденция Толе бия;
- где на берегу Чирчика сыном Толе бия была построена крепость, контролировавшая доступ воды в Ташкент.

Первоначальные версии автора по вышеизложенным вопросам были кратко изложены в статье «Чирчик. Река, люди и город» и за время после ее публикации подверглись существенной корректировке после ознакомления с другими источниками информации.

Переменчивая Голова Бозсу
Сейчас считается, что канал Бозсу начинается от нижнего бьефа гидроэлектростанции Аккавак 1, введенной в эксплуатацию 15 марта 1943 г. и расположенной чуть восточнее чирчикского мемориала «Журавли»:

До попадания на гидротурбины этой станции чирчикская вода проходит через Газалкентский головной узел, верхний деривационный канал, Тавакскую (Таваксайскую) ГЭС, средний деривационный канал, Чирчикскую (Комсомольскую) ГЭС и нижний деривационный канал, называемый чирчикцами каналом Зах. Пропускание воды через отстойники Газалкентского головного сооружения придает ей чистоту и характерный цветовой оттенок:

Возможно, что в современный начальный участок Бозсу попадает совсем незначительное количество воды от его предшествующего начального участка. Об этом можно судить по современным Интернет-картам. Но гуглснимки это предположение не подтверждают. Мало того, указанный предыдущий начальный участок на современных картах все еще обозначается как канал Бозсу. Немного выше по его течению от того места, где он подходит к современной голове Бозсу, в древности, вероятно, начинался канал Правый Карасу. Сейчас же Правый Карасу берет свое начало от нижнего бьефа гидроэлектростанции Аккавак 2 и каждый направляющийся в город Чирчик автомобиль проезжает в этом районе по т.н. Красному мосту через современную «голову Правого Карасу»:

Определение «правый» при обозначении канала Карасу появилось потому, что существует еще и канал Левый Карасу, отводимый по левому берегу Чирчика перед мостом-плотиной в районе Юмалак. Общая схема современных право и левобережной дериваций чирчикской воды выглядит вот так:

Предшествующий современному начальный участок Бозсу, о котором упоминалось выше, сохранился практически по всей своей длине, а вода в него поступает через боковой бетонированный водосброс после нижнего бьефа Чирчикской (Комсомольской) ГЭС, построенной к осени 1940 г. Через этот водосброс еще в конце 30-х годов прошлого века были перекинуты железнодорожный и автомобильный мосты.

Топографическая карта 1978-1983 г.г. показывает, что в тот период в предыдущий начальный участок Бозсу поступала вода и из самой реки Чирчик. На современных картах это не подтверждается наличием небольшой перемычки, скорее всего, искусственного происхождения:

Если предшествующий начальный участок Бозсу до некоторого времени запитывался непосредственно от русла Чирчика, то сразу напрашивалось предположение, что этот участок являлся и первоначальной головой Бозсу. Однако это предположение опровергает следующая информация из книги Добромыслова «Ташкент в прошлом и настоящем»:

… В Ташкенте, говорит городской голова Н. Г.Маллицкий, всецело удержались туземные ирригационные приемы, выработанные тысячелетней практикой. Только в отношении к головным сооружениям орошающей ташкентский оазис боз-суйской системы уже начала применяться отчасти европейская техника, сперва исключительно теоретически в виде обмера количества воды и сметного учета работ, производившихся ирригационным техником Д. Л. Яшиным. В течении 1907 и 1908 годов Яшин произвел две съемки Головы Боз-су с нивелировками и промерами глубин, причем составил на основании своих изысканий оригинальный проект обеспечения Боз-су водою посредством прокопа нового канала. Предприятие это стоимостью около 6 ½ тысяч рублей было одобрено думою. Работы благополучно закончены и, несмотря на низкое состояние чирчиковских вод (на 2-3 аршина ниже ординара для этого времени), город вполне обеспечен водою.

Книга Добромыслова вышла в 1912 году, а значит, прокладка новой головы Бозсу осуществлялась в период между 1908 и 1912 г.г. Несомненно, для повышения уровня воды в Бозсу Яшин предложил производить деривацию чирчикской воды выше по течению реки, чем это осуществлялось ранее. Еще 70 лет назад канал Яшина выглядел совсем иначе, чем сейчас. На двух фрагментах карты города Чирчик 1947 г. можно увидеть несколько плотин и дамб на протоках Чирчика, заставляющих часть его воды протекать по другой местности также в виде нескольких проток. На первом из фрагментов красным прямоугольником отмечен некий объект, подписанный как Ниязбеккала и о котором будет рассказано в третьей части статьи, а на втором фрагменте показано расположение бугра Ниязбек, ликвидированного при прокладке железной дороги:

На следующей фотографии показана, вероятно, одна из плотин, сооруженных на русле Чирчика в рамках проекта Яшина:

Инициативный ирригационный техник Яшин не мог предполагать, что через десяток лет после прокладки новой головы Бозсу появится новый масштабный проект деривации чирчикской воды, о котором изложено в книге академика Александрова, вышедшей в 1923 году:

Этот проект был реализован к 1943 г. с существенными дополнениями - постройкой электрохимического комбината, потребляющего электроэнергию от гидростанций на правом деривационном канале.

Если место отвода от Чирчика канала Яшина определилось с большой точностью, то место его подхода к старому руслу Бозсу оставалось большой загадкой, как и расположение участка этого русла от реки до канала Яшина. Несомненно, что для исключения перетекания воды канала Яшина в начальный участок Бозсу гидростроителям пришлось их изолировать друг от друга береговой дамбой. Помимо этого, поступающая в начальный участок чирчикская вода могла создать серьезную проблему. Поэтому начальный участок Бозсу подлежал обязательной полной засыпке или обезвоживанию.

Общая картина первоначального отвода Бозсу от Чирчика начала проясняться после ознакомления автора с копией фрагмента старой карты (схемы), любезно предоставленной автору Абдуманнопом Зияевым:

Вероятно, что эта карта была нарисована сразу же после взятия Черняевым крепости Ниязбек или через небольшое время после этого. На ней отчетливо проглядываются протоки Чирчика и отходящий от одной из них Бозсу, причем не одним руслом, а локальными протоками, огибающими маленькие островки. Более того, на фрагменте четко отмечена и сама крепость Ниязбек!

Совместить поначалу фрагмент старой карты с современными картами и гуглснимками не удавалось, что вполне объяснимо – русло Чирчика за полтора века должно было поменяться не раз, на нем образовывались и исчезали протоки и острова. Значительная часть чирчикской воды проходит сейчас через деривационные каналы, построенные к 40-м годам XX века. К тому же имеют место существенные сезонные колебания уровня воды в Чирчике.

Решающей подсказкой при поиске расположения первоначальной головы Бозсу оказалась вышеупомянутая топографическая карта 1978 – 1983 г.г., на которой отмечена ныне несуществующая протока Чирчика:

Следы этой протоки обнаружились при более внимательном изучении гуглснимка интересующего района:

Протока на топографической карте 1978 г., расположенная в трех километрах ниже по течению Чирчика от места отвода канала Яшина, оказалась весьма близкой по форме к протоке на фрагменте старой карты XIX века. Похожими, но в меньшей степени, оказались и островки на русле Чирчика. Другие протоки Чирчика в этом районе с подобной формой на картах различных периодов не проглядываются. Все вышеизложенное позволяет предположить, что изначально канал Бозсу отводился от бывшей протоки Чирчика юго-западнее поселка Ниязбек, а одноименная с поселком крепость стояла в начале той же протоки на ее правом берегу.

Если протока, от которой изначально отводился канал Бозсу, еще существовала к концу 70-х годов XX века, то напрашивался вывод, что она была наполнена водой и во все предшествующие времена. Однако это не так. На топографической карте конца 60-х годов протока отсутствует:

Предлагается следующее объяснение этого факта: наименее трудоемкой операцией по обезвоживанию первоначальной головы Бозсу при прокладке канала Яшина было перекрытие протоки Чирчика, от которой отводился древний канал. А при формировании большого пахотного поля восточнее исчезнувшей протоки Чирчика сухое русло первоначальной головы Бозсу было засыпано, что позволило в сухое русло протоки вновь направить чирчикскую воду. На месте первоначальной головы Бозсу сейчас находятся еще промплощадка «Капролактама» и широкий водосброс от канала Яшина в Чирчик. По этой причине следы на местности от начального русла древнего канала в наше время полностью отсутствуют.

Если верно предположение об отводе старого Бозсу от означенной протоки, то канал Яшина мог пересекаться с руслом Бозсу примерно в пятистах метрах южнее начала широкого водосброса в Чирчик:

В этом месте присутствует явный изгиб русла Бозсу. При графическом продолжении русла Бозсу от этого изгиба по направлению к реке Чирчик оно подойдет к середине исчезнувшей протоки, так же, как это отмечено и на фрагменте старой карты XIX века.

В статье о городе Чирчике автор обращал внимание читателей на странную застроенную частными домами площадку неправильной многоугольной формы посреди большого поля:

На месте этой площадки и могла два с половиной века назад находиться полевая резиденция Толе бия. Размеры площадки относительно велики, что вполне объяснимо: святой покровитель Ташкента не мог довольствоваться одной юртой, у него были жены и дети, помощники, работники и небольшой вооруженный отряд. В ряде статей отмечалось, что среди помощников Толе бия числился и Юнус ходжа, будущий правитель первого и последнего в истории независимого Ташкентского ханства. Необходимы были также постройки для зимнего содержания скота, хранения кормов и т.д. Форма площадки в плане могла или сформироваться стихийно или являться следствием расположения небольшого арыка, отведенного для хозяйственных нужд от канала Зах, протекавшего тогда чуть севернее кишлака Ниязбек. Предполагаемые автором места расположения крепости Ниязбек и полевой ставки Толе бия а также одноименный с крепостью поселок расположены примерно по вершинам равностороннего треугольника со сторонами порядка 500 метров. А предполагаемая полевая резиденция Толе находилась в трехстах метрах восточнее места отвода Бозсу:

В книге А. Зияева «Ташкент» приведена старая фотография, показывающая древние технологии перекрытия арыков и каналов с помощью деревянных треног, сплетенных из камыша матов и наваленных камней. Такие технологии широко применялись в Индии, а треноги из столбов деревьев получили там название сипаев.

Автор усмотрел на этом фото не одну, а две плотины. Возможно, что так же выглядели водяные плотины, обеспечивающие подъем уровня воды в протоке Чирчика и ее отвод в два малых рукава канала Бозсу. Следующая старая фотография иллюстрирует гидротехнические работы на полноводной реке с использованием сипаев. Место съемки пока не определено.

Исчезнувшая крепость Ниязбек
Место расположения крепости Ниязбек определилось с удовлетворительной точностью, осталось только ознакомить читателей со всей имеющейся у автора информацией по самой крепости и ее истории.

Видный кокандский историк Мухаммад Хакимхан-тура о крепости написал следующее:

Она находится у истока воды Ташкента, являясь ключом его вилайета, известна чрезвычайной прочностью и устойчивостью, совершенство ее неприступности и укрепленности отмечается острием [пера] и устами, быстрокрылые птицы бессильны подняться до ее башен, аркан помыслов далек от достижения ее сияющих зубцов.

Несмотря на такую лестную характеристику, пока не обнаружены свидетельства того, что когда-либо крепость успешно выполнила свое главное предназначение – обеспечивать контроль за поступающей в Ташкент водой в виде противодействия попыткам со стороны недругов перекрыть Бозсу или, при других обстоятельствах, в виде противодействия попыткам обеспечить доступ воды в город. В 1808 году кокандцы, решившие подчинить себе Ташкентское ханство и потерпевшие неудачу при штурме города, взяли с боем крепость Ниязбек и, грозя городу перекрытием воды (или осуществив перекрытие), принудили Ташкент к капитуляции. Через 67 лет самих кокандцев постигла участь покоренных ими защитников крепости, когда генерал Черняев овладел крепостью перед осадой Ташкента. Правда, русскому генералу все же пришлось потом штурмовать город, предварительно перекрыв доступ в него воды.

Наиболее подробно взятие Черняевым крепости Ниязбек описано в книге Макшеева:

27 апреля, свернув с прямой ташкентской дороги влево, генерал Черняев на другой день подошел к крепости Ниязбек, расположенной на открытой и совершенно ровной местности левого берега р. Чирчика в 25 верстах (26,7 км) к северо-востоку от Ташкента. Крепость имела вид неправильного четырехугольника саженей около 40 (85 м) в боку, с высотой стен в 3 сажени (6,4 м), с башнями по углам и со рвом вокруг. Предложив беку сдать крепость и получив отказ, Черняев поручил овладеть ею своему помощнику, генерал-майору Качалову, который в ту же ночь заложил батареи, одну против северного угла в 215 саженях (460 м) и другую против западного в 170 саженях (360 м), и вооружил первую ½ мортирами и вторую двумя батарейными орудиями. С рассветом 29 апреля батареи открыли огонь и в несколько часов заставили неприятельские орудия, а затем и фальконеты, замолчать; но на вторичное предложение о сдаче осажденные отвечали отказом, в надежде на помощь из Ташкента. Действительно, около 3 часов пополудни, получено было известие, что к Ниязбеку тянутся, со стороны Ташкента, войска, в числе до 3 т., при двух орудиях. Генерал Черняев вышел из лагеря с 2 ½ ротами при четырех орудиях и, пройдя три версты (3,2 км), встретил неприятеля, занявшего близлежащие сады. Артиллерийским огнем он сбил его с позиции и быстрым преследованием, на расстоянии 6 верст (6,4 км), обратил в бегство. Между тем бомбардировка крепости была усилена, и по прошествии нескольких часов северо-западный фас был совершенно разрушен. Не ожидая более помощи и предвидя близость штурма, крепость сдалась в 10 часов вечера. Трофеями были: 370 человек военно-пленных, 6 орудий большого калибра, 7 фальконетов, 315 ружей и проч. Потеря наша состояла из 7 легко раненных и 3 контуженных нижних чинов.

Подобная информация с небольшими дополнениями и уточнениями присутствует в книге Терентьева:

Крепость представляет неправильный квадрат с фасами в 35, 38, 39 и 47 саженей длины (75, 81, 83 и 100 метров) и в 3 сажени высоты(6,4 метра), с башнями по углам. С трех сторон крепость обнесена рвом в 3 сажени (6,4 метра) ширины и глубины, а с четвертой примыкает к р. Чирчику, куда имеется крытый ход из ворот….

… Имея главною целью усиление влияния на Ташкент и наблюдение за происходившими смутами в ханствах, Черняев отвел в Ниязбеке 2 главные рукава Чирчика, снабжавших Ташкент водою…

Почему Макшеев указал на левобережное расположение крепости, непонятно. Такая же неточность присутствует и в книге Добромыслова.

Вызывают также небольшое недоумение геометрически некорректные словосочетания «неправильный четырехугольник 40 саженей в боку» и «неправильный квадрат». По длинам стен крепости, указанным Терентьевым можно построить бесконечное количество четырехугольников, но самым лаконичным из них всех будет симметричная трапеция с основаниями 100 и 75 метров и боковыми сторонами порядка 82 метров. Весьма вероятно, что крепость таковой и была в плане, причем ее самая длинная стена была обращена к протоке (руслу) Чирчика:

Вышеизложенной информации о крепости противоречат сведения о ней из книги Ю. Ф. Бурякова «Археологические памятники Ташкентской области», в которой под номером 187 отмечен следующий памятник:

Ниязбеккала.
Расположена на правом берегу р. Чирчик, в 4 км к югу от Турткультепе, в голове канала Бозсу. Отмечена В. Д. Жуковым в 1935 г. Крепость прямоугольной формы, размером 150х100 м, окружена валом высотой до 2м и рвом. Западный край разрезан железной дорогой. Материал – поры Кокандского ханства. Раскопки не производились.

Все вроде бы у Жукова совпадает: и построенная в 1935 г. железная дорога, наиболее приближающаяся (на 150 метров) к руслу Чирчика в районе водосброса за Комсомольской (Чирчикской) ГЭС и расположенный в этом же месте отвод Бозсу и охраняющая этот отвод крепость. Но означенный отвод появился по инициативе Яшина всего лишь за 25 лет до исследований Жуковым верховий Чирчика. Если у обнаруженной археологом крепости сохранился ров по внешнюю сторону стен, то ее размеры в плане существенно превышают размеры крепости Ниязбек, отмеченные Терентьевым. Не могли также шестиметровые стены крепости Ниязбек за 70 лет естественной эрозии превратиться в двухметровые валы «Ниязбек калы», обнаруженной Жуковым. Если северо-западный фас крепости и был разрушен артиллерийским огнем генерал-майора Качалова, то остальные ее фасы при осаде остались нетронутыми. На приведенном гугл-снимке отмечено место, где Жуков обнаружил остатки крепости и это место располагается не в 4-х километрах южнее холма Турткультепа, а в 5,7 км юго-западнее него. На части территории бывшей «Ниязбек калы» сейчас располагается православное кладбище:

Не описал ли Жуков неизвестную в истории крепость?

Под двумя рукавами Чирчика, обезвоженными генералом Черняевым, надо полагать, подразумевались канал Бозсу и его ответвление - Правый Карасу, который снабжал водой не Ташкент, а пригородную местность южнее города. В связи с этим несколько уточняется боевая обстановка при столкновении Черняева с Алимкулом 9 мая 1865 года – отряд генерала у берега обезвоженного Карасу мог испытывать трудности с водой, а арык Турт (Турк), разделяющий перед боем противников и являющийся правым отводом Карасу, был также обезвожен ( http://mytashkent.uz/2013/08/06/polevoe-d-lo-s-kokantsami-9-maya-1865-goda/ ). Возможно также, что под вторым «рукавом Чирчика» Терентьев подразумевал не Правый Карасу, а канал Зах, который обеспечивал водой местность к северу от Ташкента.

В книге А. Зияева «Ташкент» о крепости Ниязбек можно узнать дополнительные интересные сведения:

Несмотря на малые размеры, крепость Ниязбек по фортификационным качествам считалась сильнейшей в Ташкентском оазизе. Гарнизон укрепления состоял из 370 человек и имел шесть артиллерийских орудий и много другого вооружения…

Крепость была укреплена в 1850-х годах…

При площади около 0,7 га самый длинный фасад равнялся 96 метрам; толщина стен у основания доходила до 10 метров, а высота достигала 6 метров.

Крепость была обнесена с трех сторон глубоким рвом шириной и глубиной 6 метров. Четвертый фасад, обращенный к каналу Бозсу, сливался с его крутым берегом и был практически недоступным для захвата штурмом.

По углам крепость укреплялась широкими башнями с барбетами (площадками) для орудий и широкими амбразурами. Цитадель крепости, квадратная в плане, примыкала к юго-восточной стене и была укреплена мощными стенами с двойными бойницами и угловыми башнями.

Изложенная выше информация дополнена в этой же книге видом крепости в плане и сечениями но ее стенам:

Численность гарнизона крепости, указанная Зияевым точно совпала с количеством ее защитников, плененных генералом Черняевым. Если это так, то никто из кокандцев при ее бомбардировке не погиб, что мало вероятно. Вызывает вопросы и информация о том, что крепость стояла на крутом берегу канала Бозсу. Может быть тому человеку из отряда Черняева, который нарисовал в 1865 г. схему расположения головы Бозсу и крепости относительно русла Чирчика, не было возможности точно разобраться, что является протокой реки, а что отведенным от нее каналом.

Толе бий, вероятно, для прекращения доступа воды в Ташкент разбирал насыпную каменную плотину на протоке Чирчика чуть ниже по течению от того места, где от нее отводился Бозсу, при этом уровень воды в протоке оказывался недостаточным для ее перетекания в канал. В книге Добромыслова «Ташкент в прошлом и настоящем» можно прочитать, что генерал Черняев, преследуя такую же цель, поступил по-другому:

… в числе первых распоряжений генерала М. Г. Черняева, двигавшегося к Ташкенту со стороны Ниязбека, было распоряжение о разрушении ирригационных сооружений. С уничтожением ирригации ожидалась скорейшая сдача города. Крепость Ниязбек, имевшая специальное назначение охранять плотины Боз-су и Зах-арыка, после нескольких выстрелов сдалась на капитуляцию и была занята нашими войсками. Разрушение состояло в том, что берег Зах-арыка близ Киргиз-кулака (против Ниязбека) был прорван и вода из этого канала направилась частью в арык Боз-су, частью в Чирчик. Арык Боз-су, будучи не в состоянии выдержать всего напора воды, должен был также размыть свои берега. Ниязбекские плотины были разрушены отдельно и, таким образом, вся ирригационная система правого берега реки Чирчика была испорчена.

Эта информация от Добромыслова порождает некоторые сомнения: кишлак Киргиз-кулак располагался в районе чирчикского района Нижний комсомольский, что достаточно далеко от кишлака Ниязбек. Арык Зах отводился ранее в 15 километрах выше по течению Чирчика и как крепость Ниязбек могла контролировать этот отвод, непонятно.

Ни в одном из источников информации о штурме Ташкента генерал-майор Качалов не упоминается. Возможно, что этот генерал был назначен Черняевым начальником оставленного в крепости русского гарнизона и он же руководил работами по обезвоживанию Бозсу.

Завершая рассказ о крепости Ниязбек, можно добавить, что «знакомство» русского военного отряда с ней могло состояться за год до взятия Ташкента. Захвативший Аулие-ату полковник Черняев для уточнения военной обстановки направил своего помощника подполковника Морица Лерхе разведать кратчайший путь от Аулие-аты до Намангана через перевал Карабура на Таласском хребте. Сам Лерхе станет впоследствии главным (после Черняева) участником взятия Чимкента, а в его разведотряде, состоявшем из двух стрелковых рот, взвода конных стрелков, взвода горной батареи и сотни казаков, были офицеры, ставшие также известными в истории завоевании Россией Средней Азии: поручики Александр Абрамов и Гилярий Сярковский, штаб-ротмистр Чокан Валиханов. Весьма интересным является факт, что в этом же отряде был и артиллерии поручик Виктор Мединский, являющийся прадедом Татьяны Вавиловой, автора многих интереснейших статей, опубликованных на сайте mytashkent.uz. Отряд Лерхе за 12 дней преодолел по сложной горной местности путь в 308 верст, один из участков которого был правым берегом Чаткала. Лерхе, по всей видимости, намеревался вернуться к Черняеву в Аулие-ату через долину Чирчика и в обход Таласского хребта, но полученная им информация о возможном выдвижении войска Алимкула к Аулие-ате обусловила изменение маршрута похода.

Прогулка по берегу Чирчика
При более детальном изучении гугл-снимка исчезнувшей чирчикской протоки в ее районе обнаружился некий пустырь, размеры и форма которого приблизительно совпадают с формой в плане и размерами крепости Ниязбек:

Проверить на месте, что из себя представляет этот пустырь, побудило не только любопытство, а и близость дома автора и этого загадочного пустыря от железнодорожных станций на пути следования электрички из Ташкента в Ходжикент. 10 сентября с.г. автор совершил небольшое путешествие по тому району, где когда-то стояла крепость Ниязбек и начинался когда-то Бозсу.

Маршрут рекогнисцировки был заранее намечен на гуглснимке. Позднее на этот же снимок были нанесены места фотосъемки с направлениями объектива фотоаппарата:

Пешая прогулка началась от железнодорожной платформы Ниязбек по улице Железнодорожная. С большой уверенностью можно утверждать, что этот снимок был выполнен точно с того места, где ранее возвышался бугор Ниязбек:

Свернув налево на улочку поселка Ниязбек, ведущую к самому берегу Чирчика, через сотню метров можно оказаться на мосту через канал Яшина. Самым интересным для автора оказались поперечные размеры канала. Только он сотню лет назад обеспечивал водой и старогородскую и русскую части Ташкента. А до появления канала Яшина Бозсу был менее полноводным.

Часть дороги к реке проходит по большому полю, а по правую сторону от нее виднеется «хутор», на месте которого по версии автора находилась полевая резиденция святого покровителя Ташкента – Толе бия:

Потом дорога продолжается по дачному участку и заканчивается у первоначальной цели прогулки – загадочного пустыря, который оказался, к сожалению, не некой возвышенностью на месте оплывших стен крепости, а незастроенным дном исчезнувшей протоки:

Пустырь был сфотографирован с относительно высокого берега бывшей протоки и, возможно с того места, где стояла крепость:

Определить точно бывшее расположение крепости не представляется возможным, ну разве что упросить хозяев нескольких участков произвести на их территории археологические раскопки…

Следующим участком маршрута был берег Чирчика, который три десятка лет назад являлся юго-восточным берегом большого острова на его русле. Среди миллиардов скругленных камней и камешков присутствует миллион довольно интересных по форме и расцветке:

Следующие два снимка показывают виды русла реки с самой южной оконечности бывшего острова:

От бывшей протоки, на берегу которой стояла крепость Ниязбек и от которой ранее отводился Бозсу, осталась только наполненная водой ее южная часть и эта вода попадает сюда после прохождения через большое поле и дачные участки. У конца протоки установлена довольно высокая труба, к которой от химкомбината подведен горизонтальный трубопровод довольно большого диаметра:

На следующем снимке все тот же конечный участок бывшей протоки и подходящий к ней водосброс от канала Яшина к Чирчику:

Водосброс с бетонными берегами, построенный до появления предприятия «Капролактам», имеет поперечное сечение в десяток раз превышающее сечение канала Яшина, что довольно странно. От водосброса ранее отводился небольшой канал, проходящий по территории будущего «Капролактама» и через очистные сооружения к Чирчику. Этот канал отмечен на топографической карте начала 70-х годов. По мосту через водосброс в виде уложенных в один ряд коротких бетонных труб можно было бы пройти к предполагаемому месту ставки Толе бия, но сейчас интересного там мало.

Две плотины с вертикальными задвижками позволяют частично или полностью направить воду канала Яшина в водосбросный канал:

Мост через канал Яшина у предприятия «Капролактам» более солидный, чем в поселке Ниязбек, а сам канал после этого моста более широкий:

Планы рекогнисцировки были выполнены, оставалось только по улице Железнодорожной вернуться к платформе Ниязбек, а далее, чтобы долго не ожидать электричку, пройти к центру Чирчика по улице, упирающейся в бывший кинотеатр им. Навои:

Заключение
Предложенные в статье версии и предположения автора основаны на анализе имеющихся у него материалов. При выработке версий автор руководствовался элементарной логикой и принципом «бритва Оккама». В различных архивах наверняка покоятся документы по истории и, возможно, проекты гидротехнических работ, в т.ч. и материалы по проекту Яшина, ознакомление с которыми позволило бы уточнить и дополнить авторские версии, реконструкции и другую информацию из статьи. Автор надеется, что в дальнейшем эта работа будет кем-либо проведена.

Автор выражает большую признательность Абдуманнопу Зияеву за содействие при работе над статьей.

Виктор Фесенко
Ташкент 16.11.2016 г.

Использованная информация:
http://mytashkent.uz/2014/09/12/chirchik-reka-lyudi-i-gorod-chast-pervaya-nachalo/

http://mytashkent.uz/2013/08/06/polevoe-d-lo-s-kokantsami-9-maya-1865-goda/

http://webkamerton.ru/2011/03/snezhnyj-xrebet-karabura/

http://uzcapital.uz/ocherk-envera-xurshuta/ustanovlenie-pravleniya-kokandskogo-xanstva/

1. Ф. И. Макшеев «Исторический обзор Туркестана и наступательного движения в него русских» СПБ 1890
2. М. А. Терентьев «История завоевания Средней Азии» Т1. СПБ 1906
3. Ф. И. Добромыслов «Ташкент в прошлом и настоящем» СПБ 1912
4. И. Г. Александров «Орошение новых земель в ташкентском районе» Издание ТЭС. Москва 1923.
5. Ю. Ф. Буряков, М. Р. Касымов, О. М. Ростовцев «Археологические памятники Ташкента» Издательство «Фан» Узбекской ССР. Ташкент 1973.
6. А. Зияев «Ташкент» Часть II. Издательство журнала Саноат. Ташкент 2011

Олег Николаевич:

Что то, давненько не озадачивал я почтенную публику интеллектуальными задачами не на угадывание, а на знания и эрудицию. Время пришло и любители могут показать, что у них в багаже. Первый из трех предполагаемых тестов перед Вами. МББ означает всего лишь Мужчины Без Бороды – так что не вздрагивайте от незнакомой аббревиатуры. Вопрос не сложен – кто изображен на фотографиях?

Время на размышления навалом – 72 часа… потом по ответам в комментариях подобьём итоги… форма ответа простая:

01 – Иванов
08 – Петров

Правильно ответивший на все вопросы – ОТЛ, на 7 – похвально, 5 или 6 - хор, 4 – уд, 3 – так себе, 1 – 2 – у Вас проблемы, уважаемый!

Итак, у Вас шанс проявить свой интеллект… желательно играть по честному без поисковика Гугля, самому – обманывать некого, мне по барабану…
Как говорят на Востоке – Алга!

Пишет Бахтиёр Насимов в своём блоге Агентство НОН. Выставка еще продолжается, можете посетить. ЕС.

Б. Насимов опубликовал в своём блоге Агентство НОН

Наталья Шулепина пишет на своём сайте:

Августа Вулиса, когда-то работавшего в «Правде Востока», я знала не газетчиком, а профессором. Запомнила его веселым и жизнерадостным, несмотря на то, что приходил в гости к нам в редакцию с … кашей. Вероятно, из-за проблем с желудком он нуждался в частых перекусах. По этому поводу он шутил, и ел свою кашу в нужный момент. Приходил он, как и многие другие выдающиеся посетители, к заведующему промышленно-экономическим отделом УзТАГ Юрию Кружилину.

Знакомы они были еще с пятидесятых годов, когда студент филфака ТашГУ Кружилин стал публиковать в «Правде Востока» свои первые заметки, а потом и работать. Тогда Вулис возглавлял в газете отдел культуры. Но в журналистике расстояния между мэтром и студентом не очень велики. В общем, они подружились. Тепло этой дружбы через десятилетия, в восьмидесятые, доставалось и нам, молодым журналистам промотдела Узбекского информационного агентства.

До поры до времени мы не знали о роли Августа Вулиса в публикации «Мастера и Маргариты» Булгакова. Ну, жизнелюб, ну, профессор. Живет на два города - Москву и Ташкент. Здесь, в Ташкенте, читает лекции в университете. Когда надвигается его лекционный курс, тогда и появляется в УзТАГе, элегантный, обаятельный и смешливый. Это так, общая информация.

Но потом-то из любопытства к неординарной личности мы порасспросили Кружилина про Вулиса. История о том, что Вулис встречался с Еленой Сергеевной Булгаковой и причастен к публикации романа Михаила Афанасьевича Булгакова, казалась невероятной. Он читал друзьям страницы из «Мастера и Маргариты» на крыше гостиницы «Ташкент». То, что они слышали… Сейчас мне трудно подобрать слова для передачи той атмосферы на крыше. Я при прочтении на крыше «Ташкента» не присутствовала. Но не забыт восторг, с которым Юрий Григорьевич Кружилин вспоминал эти чтения. Это открытие тайны, это сокровище, к которому им вдруг удалось приблизиться!

Наконец роман опубликован. Все читали его в журнале «Москва» в шестидесятые, а потом и в отдельном издании. В восьмидесятые годы нам эпопея c публикацией виделась фантастической, а сам профессор Вулис представлялся отчасти частью романа, может быть, одним из невидимых его героев, прописанных между строк.

Когда УзТАГ переехал в новое здание у Сквера (сейчас на этом месте воздвигнут Дворец Форумов), Вулис на какое-то время исчез, видимо, курс лекций отчитал и уехал в Москву. Отправляюсь как-то на задание - так это у нас называлось, когда шли "копать" материал для очередной заметки – встречаю неподалеку счастливого Вулиса. Не преувеличиваю. Он это счастье излучал. «Наташа, вы меня проведете к Юре?» - «Конечно». В конце восьмидесятых годов не было нынешних страхов и высоких заборов. Вход в Узбекское информационное агентство – УзТАГ – беспрепятственный. В вестибюле сидел дежурный, которому достаточно объяснить, к кому идешь, и вперед, иди в нужный отдел. Но как не проводить Вулиса?! Провожая, получила свою порцию счастья, и помчалась "копать".

Было весело, когда Вулису отмечали день рождения. Жил он с семьей в Москве, а его день рождения выпал на время пребывания в Ташкенте. Кажется, заканчивался август или начинался сентябрь. Отмечать собираются у Кружилина, окна квартиры которого аккурат смотрят в окна нового УзТАГа. Я тоже получаю приглашение, но отказываюсь: сестра уезжает в далекие края, и у нее тоже сбор. Однако в десятом часу вечера звоню Кружилину из телефонного автомата: «Я рядом. Вы еще празднуете?» - «Ждем». Перехожу через дорогу, поднимаюсь на второй этаж. Не все разошлись. Общие друзья – Анатолий Кудинов с женой, Александр Файнберг, отец Григорий Виссарионович, все прилично одетые. Один Вулис гуляет по квартире в шортах. Мне так все равно, кто во что одет, тем более, в день рождения профессора. Но он мило извиняется: «Я же не знал, что вы придете». Честно говоря, не помню, в чем он уходил. В шортах ходить по улицам Ташкента было не принято. Вулису можно.

Годы работы Августа Вулиса в «Правде Востока» точно не укажу. Поспрашивала коллег старшего поколения, говорят, что надо в памяти порыться. Вроде бы пятидесятые – начало шестидесятых. В начале шестидесятых он жил в Ташкенте и работал над диссертацией. Отправился в Москву в командировку. Ну, а как он познакомился с Еленой Сергеевной Булгаковой, как прочел роман и как пробивал его в печать, лучше всего узнать из первых рук. Об этом Август Вулис рассказал в одной из глав своей книги «Вакансии в моем альбоме».

Книга опубликована в 1989 году в Ташкенте, сейчас - библиографическая редкость. Галина Александровна Костикова (Чебакова), журналист с большим стажем, немало сделавшая для развития журналистики в Узбекистане, лично знавшая и Вулиса, и Кружилина, и Файнберга, многих-многих других замечательных представителей эпохи, предложила вспомнить через полвека выхода в свет романа «Мастер и Маргарита», как это случилось. Она сняла с полки книгу Вулиса «Вакансии в моем альбоме» и отправилась с ней в редакцию газеты «Правда Востока». Здесь главу «перевели» в электронный формат, и теперь у читателей есть шанс приобщиться к истории публикации.

Более четверти века роман ждал своего часа. Кто знает, сколько еще лет мир мог его не знать, если бы однажды не набрал номер телефона Елены Сергеевны Булгаковой ташкентский журналист и литературовед Август Вулис.

Наталия ШУЛЕПИНА

Итак, читаем главу из книги Вулиса «Вакансии в моем альбоме».

* * *

БЛИЗ «МАСТЕРА»

В десятых числах мая 1962 года Институт литературы Академии наук Узбекистана предоставил мне месячную командировку для работы в библиотеках и архивах Москвы. «Если понадобится, - сказали, правда, мне, - сиди там хоть три месяца, только предупреди нас телеграммой». Сколько мне понадобится времени на сбор материала, я не знал, но догадывался, что месяцем, пожалуй, не обойдусь. Очень уж загадочно - для всех и для меня самого - звучала тема: «Советский сатирический роман».

А в Москве пошла работа. Третий научный зал библиотеки имени Ленина с десяти утра до десяти вечера. Основному чтению - сатирических романов - предшествует затяжной период чтения предварительного, рекогносцировочного. Дело, на первый взгляд, скучное, но, с такой точки зрения, скучно и занятие Джима Хокинса, изучающего карту острова сокровищ. Я читаю многостраничные библиографические справочники, как сумасшедший из распространенного анекдота читает телефонную книгу.

Этим стивенсоновским (или даже конандойлевским) поискам сопутствует ознакомление (или углубление уже сложившегося знакомства) с общепризнанной сатирой. С особым интересом оформляю заказ на «Роковые яйца» М. Булгакова.

Всякого рода мемуаристы упоминают «Роковые яйца» и ее автора с многозначительными умолчаниями. «Роковые яйца» производят на меня сильное впечатление. И необычное. «Роковым яйцам» присуще важное достоинство - на них лежит, что называется, неизгладимая печать таланта. Некоторые страницы написаны с пластической силой классики. Прочитав «Роковые яйца», нельзя не задаться вопросом: а что еще сделал Булгаков на сатирическом поприще? Каталоги на этот вопрос в начале шестидесятых годов почти ничего не отвечают. Библиографические указатели тоже молчат. Но — бывают же совпадения — как раз к началу шестидесятых годов относится первое упоминание «Мастера и Маргариты» печатью: об этом романе говорит В.Каверин, напутствуя булгаковского «Мольера» в серии «Жизнь замечательных людей».

«Мастер и Маргарита»! Как звучит! И, конечно же, я спрашиваю свою добрую знакомую, которая редактировала в то время собрание сочинений В.Каверина: где хранится рукопись «Мастера». Знакомая берет у меня отсрочку на ответ. А день-другой спустя называет не только Елену Сергеевну Булгакову — вдову писателя, но и номер ее телефона.

К столичным телефонам у меня отношение двойственное. Недавний газетчик, я высоко ценю сей способ общения между деловыми людьми. Это — с одной стороны. С другой стороны, провинциал оказывается вдвойне провинциалом, когда он, на расстоянии втолковывает незнакомому, человеку, что хочет записаться к нему в знакомые. Не очень твердой рукой я набираю номер, и когда там, на другом конце Москвы, снимают трубку и отвечают очень-очень, как мне тогда представляется, светским голосом — голосом дамы со шлейфом, — я едва заставляю себя произнести нужное: будьте любезны, пригласите, пожалуйста, к телефону Елену Сергеевну.

— Елена Сергеевна вас слушает.
Я бормочу заранее сочиненный монолог, что-то очень бравурное и вместе с тем робкое. За подробности не ручаюсь, но суть воспроизведу точно, ну, разве что чуть-чуть шаржированно.
— Добрый день, Елена Сергеевна. С вами говорит такой-то. Беспокою вас по очень серьезному для меня поводу. Или, вернее, даже не поводу, а делу. Я - ташкентский литературовед. Сейчас нахожусь в командировке, собираю материал для монографии. О советском сатирическом романе. Эта тема мне давно близка: я - автор книги об Ильфе и Петрове, выпущенной два года назад Гослитиздатом. Только что познакомился с повестью Булгакова «Роковые яйца». Судя по этому произведению, Булгаков тоже — как и авторы «Золотого теленка» — талантливый писатель, хотя, понимаю, моя оценка может показаться вам преувеличенной. И вот мне сдается, что после Булгакова должны были остаться интересные рукописи. Если это так, я постараюсь выкроить время, чтобы с ними познакомиться. Надеюсь, вы, Елена Сергеевна, пойдете мне навстречу и оцените мою решимость совершить для неопубликованного Булгакова все возможное. Например, принять участие в подготовке его сочинений к печати.

Последовавший за этим монологом диалог принял совершенно неожиданный для меня оборот.
— Скажите, пожалуйста, вы состоите в Союзе писателей?
— Состою. Два года назад принят, — ответствую с гордостью.
— Значит, вы состоите членом Союза... Может быть, вы один из тех, кто ровно ничего не делает, чтоб воздать должное памяти великого русского писателя Булгакова. Не печатает сочинения Михаила Афанасьевича... — И так далее, и тому подобное.

Я, разумеется, не знал, как кто относится к памяти и имени Михаила Афанасьевича. Я вообще ничего не знал и ни о чем не думал, кроме как о перспективе найти неопубликованный роман Булгакова. Легко представить, как поразили меня слова Елены Сергеевны. Я лепетал некие извинения. Но было ясно: нет, не примет меня вдова писателя Булгакова — как Михаила Афанасьевича я его не воспринимал и еще долго вздрагивал от неожиданности и недоумения, когда при мне произносили это имя-отчество.
— Позвоните через несколько дней, — очень неохотно согласилась Елена Сергеевна. — Но ничего определенного я вам не обещаю. Никаких рукописей у меня для вас нет. Сатирических романов после Михаила Афанасьевича не осталось. «Мастер и Маргарита» — это философский роман.
— Но ведь каждый философский роман — сатирический...
— Не знаю, не знаю... Позвоните через два-три дня.

Этот разговор обескуражил меня — насколько вообще телефонные отповеди могут обескураживать самоуверенных провинциалов. То есть денек-другой я поеживался при мысли об Елене Сергеевне, о том, как буду краснеть и елозить под ее пронизывающим заочным взором. А потом взял да позвонил опять. Новый разговор по сути своей ничем не отличался от прошлого — ничем, кроме развязки, которая могла бы сойти за хэппи-энд, кабы не была пока еще только неопределенным началом. Меня согласились принять, и через какое-то время, думаю, еще через день-два — Елена Сергеевна не терпела опрометчивости в булгаковских делах — я стоял на лестничной площадке второго этажа в доме на Суворовском бульваре у Никитских ворот.

Подъезд был темноватый, с кухонными запахами, но по мне, будь он даже выстлан коврами персидской работы, это нисколько не прибавило бы обстановке торжественности: Елена Сергеевна встречала меня в прихожей с великодушием и достоинством королевы какого-то фантастического мира.
Последующие впечатления этого дня не складываются в сквозной сюжет. Пятна света чередуются с тенью. Однако общая, усредненная атмосфера сохранилась в памяти отчетливо. Я сдавал экзамен. С того самого первого момента, когда переступил порог квартиры и, верно, еще целый месяц или полтора — до самого отъезда из Москвы.

— Рассказывайте! — повелительно изрекла Елена Сергеевна, едва мы оказались с ней лицом друг к другу в комнате. «Рассказывайте» Елены Сергеевны носит ритуальный, я бы даже сказал, религиозный характер: священнослужитель призывает нераскаявшегося грешника исповедоваться. Пробный камень исповеди, ее главный и единственный мотив (при всем многообразии тем, затрагиваемых собеседниками) — Михаил Булгаков. Как вы относитесь к автору «Дней Турбиных»? Помните ли знаменитый спектакль МХАТа? А «Роковые яйца»? Вопросы задаются завуалированно, они могут выглядеть и как ответы, и как советы, и как воспоминания, однако во всех этих стилистических редакциях остаются по сути своей вопросами, целой системой ловушек, экспериментов, испытательных ситуаций. Интервью — только малая составная часть общения, хотя невидимыми импульсами вторгается в каждую часть разговора. Вам протянута приветственная рука, и вы ее пожимаете. Будьте уверены, что вы только сейчас провалили испытание на галантность, и позже, если представится подходящая минута, Елена Сергеевна, смеясь, изобразит вашу солдафонскую манеру здороваться.

В назначенный час Елена Сергеевна ведет гостя на кухню, и круглый столик (мне он всегда представлялся мраморным) в мгновенье ока оказывается сервированным. Широкое московское хлебосольство! Но и за ним, как за каждой фразой Елены Сергеевны, ощутима некая главная идея. Это по-прежнему он, Булгаков. Как он воспринял бы и принял этого человека?«Бы», «бы», «бы» — искажение истинной картины. Диалог с Булгаковым для Елены Сергеевны — не фантастическая гипотеза и не игра на зрителя, которой сам актер не верит нисколько. Булгаков для нее — живая сегодняшняя реальность. По-видимому, мои фразы и поступки не содержат кричащих диссонансов, Елена Сергеевна продолжает разговор. С другой стороны, эти фразы и поступки не свидетельствуют о моей специальной изощренности в булгаковедении, и Елена Сергеевна держится на просветительской ноте. Несколько раз упоминает мхатовскую постановку «Турбиных». Сообщает, что в Ленинграде поставлен «Бег». Связывает (для меня!) «Турбиных» с «Белой гвардией».
Да, откликнуться на ее «рассказывайте» мне по существу нечем: знание материала у меня не лучше, чем у студента, который к экзамену выучил один-единственный билет.

— Как любителя сатиры вас должны привлечь фельетоны Михаила Афанасьевича. Читали вы их?

Через минуту я сижу за другим круглым столиком (этот кажется мне сделанным из красного дерева), поглядываю на овальный портрет иронически настроенного Булгакова, на трюмо, отражающее тот же портрет, передо мною лежит, ожидая научного внимания, толстый переплетенный томик. У меня впереди считанные недели. Чтобы использовать их рациональным образом, я должен мыслить крупными категориями, вроде повестей или романов, а здесь фельетоны, коим несть числа, и в перспективе - пыльные газетные подшивки, бесконечные, как коридор библиотеки, а в финале — отыскание одной доселе не идентифицированной булгаковской заметки. Я нехотя перелистываю фельетоны, заполняя минимальную протяженность времени, какая, на мой взгляд, отведена Еленой Сергеевной под это занятие! Освобождение наступает скоро. Вдова великого юмориста обладает прекрасным чувством юмора. Почувствовав, как я маюсь, Елена Сергеевна улыбается и отбирает у меня книгу.

Чтение — разговор. Разговор — чтение. Этот ритм моих приходов к Булгакову был задан Еленой Сергеевной с первого дня. После фельетонов мы вернулись в разговор, который весь — от первого слова Елены Сергеевны до последнего - являл для меня откровение.
На следующий день я опять пришел к Елене Сергеевне. Мы прошли к «моему» круглому столику красного дерева, на столике лежал фолиант малого формата, так же, как и недавние фельетоны, забранный в кожаный переплет.
- «Записки покойника», — сказала Елена Сергеевна.

Заглянув в титульный лист, я прочитал подзаголовок «Театральный роман» и вопросительно поднял глаза. Она рассмеялась:
- Театральный роман ведь тоже может быть сатирическим, — и совсем неожиданно сменила тон: — Вы обещали показать мне вашу книгу, не забыли? — Книгу-то я принес и, конечно же, тотчас отдал ей, но внутреннего покоя, столь нужного при первой встрече с рукописным булгаковским наследием, мгновенно лишился. Мой взгляд блуждал по строкам «Театрального романа», а мысли то и дело забредали в смежную комнату, где, погрузившись в кресло (так и хочется сказать, вольтеровское, хотя я вовсе не убежден, что оно было именно вольтеровским), Елена Сергеевна листала «меня».
Но когда Елена Сергеевна приглашает меня к себе в комнату («на суд!» — мелькает у меня в голове), о моей монографии речи нет, она как бы и не существует. Просто продолжается экспертиза: способен ли этот литературовед оценить Булгакова? Настолько ли порядочен, что ушел от соблазна сталкивать Булгакова с Ильфом и Петровым? Мимоходом лягнуть произведения, коих никогда не читал? И вообще, стоит ли пускать его (то есть меня) дальше?

Мнения моего о «Театральном романе» она не спрашивает. Мой сдавленный смешок, видимо, представляется ей красноречивой оценкой. Больше ее интересуют частности: как мне понравились такой-то эпизод, такой-то диалог, такая-то реплика, ситуация, фраза? Кого из героев с кем из действительно существовавших режиссеров и актеров я связываю? Заметно ли портретное сходство? И так далее и тому подобное. А потом вдруг очередной подвох.
— А с кого списан Бомбардов?
Если помните, Бомбардов — это актер, сопровождающий Максудова во всех перипетиях, резонерствующая тень центрального персонажа. И у меня нет ни малейшего сомнения в том, что Бомбардов фигура вымышленная, шутник-обозреватель, присутствующий чуть ли не в каждом сатирическом романе. Неужто Елене Сергеевне знаком реальный претендент на сию эфемерную должность?

— Бомбардов, — говорю я обреченно, — Бомбардов — это никто. Бомбардов, вроде Вергилия у Данте, поясняет своему попутчику все, что они видят, нет у него никакого прототипа. — Умолкаю. Жду отповеди, потому что на отповеди (если собеседник их заслуживает) она куда как горазда. И вдруг слышу смех.
— Подумайте! Наконец-то — трезвый человек... А они в театре до сих пор Бомбардова делят. Этот говорит: «Я Бомбардов!» А другой в ответ: «Ничего подобного, Бомбардов — это я!» Браво!
С этого момента, как мне почудилось, я завоевал доверие Елены Сергеевны. Во всяком случае, при прощании она сказала:
— Завтра будете читать «Мастера и Маргариту».

«Мастер и Маргарита» тысяча девятьсот шестьдесят второго года — это ни с кем не разделенный мир художника и его подруги, Михаила Булгакова и Елены Сергеевны. Распахивая перед посторонним, перед чужеземцем двери в эту никем не виданную страну, Елена Сергеевна испытывает праздничное чувство, род экстаза, владеющего щедрым человеком, когда он дарит.

Перед вами на том же круглом столе те же томики домашнего собрания сочинений, те же переплеты, что и для фельетонов или «Театрального романа». Но Елена Сергеевна не позволяет себе задержаться в сосед¬ней комнате или хотя бы даже в кухне. Человек, читающий «Мастера», имеет право на полное уединение. И Елена Сергеевна уходит — на полдня, на целый день, перед уходом оставляя (или даже доставляя) вам горячий кофе и изящные, вкусные бутербродики.

Устремился я в роман легкой фланерской стопой человека бывалого—и там он успел прогуляться, и здесь достопримечательности осмотрел. Эка невидаль — предзакатный зной на Патриарших прудах, раскрашенная будочка с надписью «Пиво — воды» да абрикосовая, которая дает обильную желтую пену, пахнущую парикмахерской. Сатирические повести двадцатых годов знавали и не такие картины. Но уже на второй или третьей странице, когда из знойного воздуха соткался прозрачный гражданин престранного вида, повеяло замыслом необыкновенным. Это чувство усилилось с началом спора между Берлиозом и Иваном Бездомным, окрепло с появлением Воланда и переросло в удивление на грани растерянности, когда «в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской поход¬кой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».

Роман бушевал вокруг меня, надо мной, во мне, точно могущественная непонятная и непокорная стихия, вроде тех гроз, которые ходят взад-вперед по «Мастеру и Маргарите», раскалывая мир на свет и тьму, добро и зло, и я ничего не мог поделать ни с собой, ни с романом. Я намертво утратил способность анализировать... А роман жил своей особенной таинственной жизнью, не поддаваясь никакому анализу. Вынутый из времени своей неординарной творческой судьбой — без напутственных писательских правок перед выходом в свет, без редакторских пометок и придирок и без читателей-современников — роман предъявлял себя как монолитную данность. Он такой, каков он есть, и другим быть ему не дано и не нужно.
Отрывая взгляд от пожелтевших страниц, я в первый миг с трудом понимал, что за окнами Суворовский бульвар шестьдесят второго года, а не Садовая тридцатого и не Ершалаим времен Понтия Пилата. Старое трюмо у противоположной стенки волшебным образом приобретало головокружительную глубину, и мне чудилось, что вот сейчас там, обрамленные витым деревом, возникнут глумливые кот и Коровьев.

Возвращалась и опять уходила Елена Сергеевна — то ли в этот день, то ли на следующий, точно не помню, потому что «Мастер» струился единым сквозным сном. О чем-то мы с ней говорили, и, наверное, я выражал свои восторги по поводу романа, но, в чем уверен, очень осторожно, все время стараясь объяснить неизвестное известным. Произносил великие имена — Гоголя, Гофмана, Достоевского. И ничего не спрашивал, чтоб не попасть впросак. Зато всякую подробность, позволявшую взглянуть на роман изнутри, увидеть его развитие (с кого писал Булгаков вон ту фигуру, а с кого — эту, когда взялся за первую главу, а когда — за вторую), напряженно выслушивал, боясь вспугнуть Елену Сергеевну, стараясь даже не моргнуть лишний раз. Потом уж понял, что страхи мои на тему «вспугнуть — не вспугнуть» совершенно напрасны. Елена Сергеевна говорила только то, что считала необходимым сказать, и ни полслова больше, говорила ровно столько и именно тогда, как это предусматривала ее скрытая, отчасти подсознательная, отчасти продуманная программа, которая называется совестью подруги, соучастницы и сподвижницы.

Все-таки кое-что из ее лаконичных замечаний я выяснял. Что некоторые шутливые фразы Бегемота отражают мальчишеский репертуар ее сына. Что буфетчик, торговавший тухлой осетриной, существовал на самом деле, что Елена Сергеевна была во время войны эвакуирована в Ташкент и что там с «Мастером» познакомилась Ахматова. Этот первый, «пристрелочный» круг разговоров о «Мастере» завершился просьбой:
— Елена Сергеевна, можно мне сделать выписки из романа? Писать о «Мастере» я буду в Ташкенте. Сами понимаете, придется цитировать. Трудно цитировать, не имея цитат под рукой.
— Я никогда и никого не допускала к роману, — раздумчиво говорила Елена Сергеевна, противореча своим недавним рассказам об Ахматовой или Каверине. — Право же, не знаю, что вам ответить. Да, кстати, оставьте мне вашу тетрадку. Конфузясь, я выложил на кухонный столик свою тетрадку.

Конечно, я преувеличивал интерес Елены Сергеевны к моей персоне. Ее мало волновали чьи бы то ни было литературные способности. Она просматривала тетрадку под строго определенным углом зрения: есть ли там хоть намек на недружественное или даже просто критическое отношение к Булгакову. Отыщись среди записей хоть одна неосторожная, и Елена Сергеевна со мной распрощалась бы. Но тетрадка декларировала и декламировала одни только восторги — сдержанные, корректные, с оговорками, но — восторги.

Никаких специальных слов не было сказано, никакие допуски к дальнейшей работе над текстом не оформлялись. Однажды я, словно бы без спросу, украдкой, начал конспектировать роман, а Елена Сергеевна словно бы этого не замечала или, замечая, смотрела на мои занятия сквозь пальцы, как воспитанный человек смотрит на невинную бестактность невоспитанного.

Не могу сказать, что моя бестактность по отношению к «Мастеру» оставалась в тех же благопристойных границах и позже. Довольно скоро, на второй или третий день переписывания — а длилось оно неделю, — я придумал какую-то историю про своего больного дядю, который сейчас только об одном в жизни и помышлял: как бы ему прочитать «Мастера», наскоро, пускай за одну ночь. Дядя у меня на самом деле был и болел он тогда на самом деле и, наверное, «Мастера» прочитал бы с радостью. Коварство же моего плана заключалось не в фальшивости деталей, детали, напротив, были как раз подлинные, а в подмене истинной цели. На квартире у дяди в ванной комнате мои двоюродные братья, студенты, оборудовали в честь «Мастера» настоящую фотолабораторию. И стоило роману очутиться у них в Новых Черемушках, как назавтра же была бы готова копия. Она избавила бы меня от необходимости заниматься изнурительным конспектированием. Но Елена Сергеевна положила конец моим ухищрениям просто, с удивительным лаконизмом и благородством.

— Я бы дала вам рукопись, но посоветовалась с Ним, — она посмотрела на портрет. — А Он не велит.
Так я и не получил полный текст «Мастера и Маргариты» в тот раз — и, вообще, до шестьдесят шестого года не получил. И выдала мне роман «на дом» Елена Сергеевна только после того, как журнал «Москва» начал переговоры о публикации булгаковской рукописи, а мне поручил подготовку вступительной статьи.

Позиция Елены Сергеевны во всем, что касалось читательской жизни «Мастера», была сухой и четкой— ни с оглаской, ни с утечкой, ни с кустарным тиражированием оригинала Он не согласился бы, а раз Он этого не желал, то и она не могла оставить открытой для неожиданностей хоть какую-нибудь, даже чисто теоретическую, что называется, вероятностную лазейку.
Я продолжал конспектировать «Мастера», постепенно приближаясь к пониманию его лирического автобиографизма, научаясь видеть булгаковское и в порывистой, проникновенной «сегодняшней» прозе, и в золотой чеканке библейских глав.
Яркие краски романа продолжались в пестроте жизни, протекавшей под крышей этого дома. Хотя Михаил Афанасьевич никогда не жил в квартире у Никитских ворот, его вдова сумела вдохнуть в нее булгаковское мироощущение, а еще особую напряженную мемориальную ноту, чувство, что писатель ушел в небытие именно отсюда, встав из-за этого секретера или выйдя из этой спальни.

Часто звонил телефон, Елена Сергеевна помногу разговаривала с невидимыми собеседниками, обычно, как явствовало из ее последующих замечаний, по булгаковским делам. Чем дальше, тем больше назначала аудиенцию людям, мечтавшим причаститься — или хотя бы прикоснуться — к булгаковскому наследию. Всю эту — для меня закулисную — деятельность она вела с высочайшим искусством, неукоснительно проводя принцип: каждый имеет право встречаться с Булгаковым один на один. Бывал я у Елены Сергеевны, начиная с этого лета, довольно регулярно, порой два-три раза в неделю, но сталкивался с другими поклонниками Булгакова, да и вообще с другими, лишь в исключительных случаях — ну, если забывал предупредить о своем визите сам или кто-то еще проявлял такую же забывчивость.

Кто с кого списан? Что под чем подразумевается? Мастер? Маргарита? Воланд? Автобиографизм романа Елена Сергеевна считала чем-то само собой разумеющимся, почти непроизвольно рассуждала об истории Мастера и Маргариты, как о метафорической версии своей собственной — и булгаковской — судьбы, причем в этом случае факты романа и жизни были для нее настолько равнозначны, что могли меняться местами.
— Булгаков на самом деле сжег роман, — говорила она и клала передо мной тетрадку с вырванными, вернее, оборванными до середины страницами. — То, что осталось, — доказательство: роман на самом деле был.

Многие лирические подробности романа — первая встреча Мастера и Маргариты, их мечта о вечном покое, не говоря уже о самой любви, великой, запретной, победной, являлись для Елены Сергеевны поэтической и одновременно репортажно-дневниковой записью того, что было на самом деле.

О том, когда и как будет издан «Мастер», Елена Сергеевна говорила с мечтательным упоением, но не без деловитости.
— В этом году — «Мольер». Потом — пьесы. Потом — «Записки юного врача». Потом — «Белая гвардия». Потом — «Театральный роман». И тогда я предъявлю «Мастера».
За ее «предъявлю» — ручаюсь. По-иному она не обозначала свои грядущие действия, только так: предъявлю. То есть приду, положу на стол — и пусть устоят!

Впрочем, Елена Сергеевна была трезвой реалисткой, вернее, жизнь приучила ее к трезвому реализму. Трудности, связанные с публикацией тех или иных произведений Булгакова, она понимала и предвидела; здесь — инерция предубеждений, тут — нетрадиционный подход к МХАТу, там — неплакатное изображение русского офицера. И посему каждую ступеньку приближения к высшему булгаковскому триумфу — к изданию «Мастера» — исчисляла двумя, а то и тремя годами. Таким образом, у нее получалось, что «Мастера» напечатают в начале семидесятых годов.

Через Булгакова она воспринимала всех и все. Первые наши с ней разговоры о Константине Михайловиче Симонове протекали всегда по одной схеме. Я говорил о том, как много он делает для пользы литературы — и несправедливо забытых писателей особенно. Она щурилась:
— Председатель комиссии по литературному наследию Булгакова мог бы сделать для Булгакова больше.
Этот диалог повторялся изо дня в день и принял иной характер только потом, когда Елена Сергеевна убедилась на фактах в горячей приверженности Симонова булгаковскому делу. А уж тогда трудно стало найти в Москве или, может быть, даже в целом мире человека, который почитал бы Симонова щедрее и искреннее, нежели Елена Сергеевна.

Чем ближе к моему отъезду, тем чаще посещала нас с Еленой Сергеевной тема: как и когда будет издан «Мастер»? Сейчас этот вопрос выглядит странным и праздным. Разве применима формула «как издать» к великим произведениям, к шедеврам, к классике? Но не стоит забывать, что имя Булгакова еще и в начале 60-х годов, и много позже было окружено ореолом предвзятости. Да и сам роман способен был озадачить любого издателя, даже весьма широко мыслящего и эрудированного. А уж догматика, с ее тематическими представлениями «одно — отражено, другое—недоотражено, третье — упущено» так и вовсе повергала в ужас.
«Как будет радостно, когда настанет этот неописуемо прекрасный день и перед вами. Елена Сергеевна, ляжет на стол фолиант, пахнущий свежей типографской краской!» (О, этот святой шаблон и эта неизменно волнующая деталь литературной жизни!).

Июль подошел к концу, а вместе с ним подошла к концу и моя командировка. Когда полупустой ИЛ-18, выполнявший ночной рейс в Ташкент, оторвался от земли, все обязательные летные волнения стали вдруг необязательными, призрачными, и единственной осязаемой реальностью показался конспект «Мастера». Там, в чемодане, у ИЛа в брюхе. И никакие казусы не были страшны, точно самолет несла по небу неодолимая сверхъестественная сила, точно защищал его от напастей и катастроф сам Воланд, а вернее — человеческий гений, равно воплотившийся и в булгаковском творении, и в этих электрических огоньках внизу, и в спокойном гуле мотора.

Московские духовные дары я раздавал налево и направо. «Звезде Востока» — «Записки покойника», театру имени Горького — «Ивана Васильевича», Татьяне Сергеевне Есениной и Юре Кружилину — пересказы «Мастера», родному институту — отчеты о моих научных поисках. В этой лихорадочной деятельности незаметно промчался месяц, еще сколько-то времени поглотил отпуск, и тут набежала осень, и стало очевидно, что пора снова в Москву: добирать материал, согласовывать тему, думать о «Мастере».
Я никак не мог успокоиться и сочинял издательские планы. Наконец, остановился на варианте, который, во-первых, выглядел и практичным, и осуществимым, а во-вторых, приводил к общему знаменателю мои научные интересы — они ведь были обращены не только к Булгакову, но и ко всей нашей большой сатире. Так в очередной аспирантской тетрадке появился набросок: «Библиотека советского сатирического романа в 12 томах. Проспект».

Украшением проспекта, а потенциально — и всего издания являлся восьмой том, куда определено было войти «Мастеру и Маргарите». С проспектом в руках я более не ощущал себя безоружным. Проспект самим фактом своего существования призывал действовать — и задавал некую программу действий.

Первым делом я очутился в «Новом мире» у Александра Григорьевича Дементьева —он тогда был заместителем главного редактора, а редактором был А.Т.Твардовский, и казалось, что уж на этом пути ждут меня заманчивые развилки, уводящие напрямую к реализации самых честолюбивых планов со сказочным замком в финале. Но никакой такой замок в «Новом мире» меня не ждал.

— А-а, разбойник! — обычным своим приветствием встретил меня Дементьев и, выслушав с добродушной рассеянностью, погрузился в чтение преамбулы к проспекту. Потом, забросив очки на лоб, сформулировал свою стратегическую теорию. Как он считал, проспект должен был сначала обрасти подписями крупных литературных деятелей. Александр Григорьевич решительным росчерком пера положил начало лавине, которая в дальнейшем, конечно, не состоялась. У меня не было ни времени, ни просительского запала Я пошел по линии наименьшего сопротивления. То есть позвонил Константину Михайловичу Симонову, вкратце изложил ему суть дела и попросил приема.

Идея «Библиотеки сатирического романа» в ее первозданном виде, признаюсь, не вызвала энтузиазма у Константина Михайловича. «Почему только романа? — Надо брать шире. Иначе выпадет многое такое, без чего немыслима наша литература. Пускай это будет «Библиотека сатиры и юмора». Два-три тома рассказов. Миниатюры, пародии, эпиграммы.

— Может быть, еще и комедии? — с необъяснимым (и самому мне непонятным) ехидством переспросил я.
— И том комедий! — подтвердил он. — Почему бы нет.
Через несколько дней я приехал к Симонову с новым проспектом. Наскоро составленный, этот проспект, тем не менее, учитывал самые интересные работы советских новеллистов. Попала в проспект бездна имен, и пародия, эпиграмма, стихотворный фельетон тоже не были обойдены.
— Насчет комедий, правда, я — пас, — дерзко объявил автор проспекта Константину Михайловичу.
Симонов положил перед собою лист бумаги и набросал содержание тома. Маяковский с «Клопом» и «Баней», «Чужой ребенок» Шкваркина...
— Может быть, еще и «Стряпуху» включите? — продолжал я ехидничать.
— Конечно, и «Стряпуху» включу. Париж стоит мессы!

Сердце мое радостно билось, Симонову абсолютно чуждо прожектерство. Коли он тратит часы на эти комедии, стало быть, считает нашу затею жизнеспособной. Симонов между тем по-наполеоновски переключался с одного занятия на другое. Разговаривал по телефону, прибавлял строчку-другую к проспекту, бегло, по-орлиному заглянув в мой список, озадачивал меня очередным вопросом. В частности:
— А что это — «Мастер и Маргарита?»
— Это очень сложный роман. Действие происходит параллельно в двух временах... Библейские главы чередуются с современными... Сатана попадает в Москву тридцатых годов...
— Вы мне проще скажите: это за советскую власть или против?
— Это не о том, — начал я неуверенно, приученный, что «за советскую власть» и «о советской власти» — синонимы. Сегодня я безоговорочно ответил бы «за советскую власть», но, чтобы дозреть до такого ответа, мне, да и всем нам понадобилось немало времени.
- Гослит — затяжное дело, — рассуждал Симонов. — Пока они раскачаются, сколько времени уйдет впустую. Давайте ориентироваться на «Огонек». Двадцать четыре тома ежегодного приложения — можно развернуться.
— Толя, — говорил он через минуту в телефонную трубку, адресуясь к А.Н.Софронову, — тут есть одна идея... Вряд ли стоит обсуждать ее по телефону.
Двадцать восьмого ноября все того же шестьдесят второго года я спешил к двум в «Огонек». Софронов сидел за редакторским своим столом. Перед ним, справа от стола, расположился Симонов.

— Чтоб не объяснять долго, прочти вот это, — и Симонов протянул Софронову проспект. Софронов взял бумагу, введение проигнорировал и впился глазами в перечень произведений, расписанный по томам.
- А что такое Булгаков — «Театральный роман», «Мастер и Маргарита»...
Я начал было мусолить спои привычные разъяснительные фразы, но Симонов прервал меня:
— Этот том еще нужно продумать. Возможно, понадобится замена.
Он ручался за то, что знал, и, ручаясь, дрался напропалую. Поручиться за то, чего он не знал, Симонов не мог. Когда прочитал «Мастера и Маргариту», он сделал все, чтоб роман увидел свет. И ничего не боялся. А вот поддерживать своим авторитетом нечитанное не стал.
Софронов отложил проспект и произнес в заключение:
— Замечательная идея. Читателю — наслаждение, издательству — прибыль, а нам — слава!

Приложения к «Огоньку» — книги массовые, они делаются на основе ранее существовавших научных, тщательно подготовленных и продуманных изданий. А замысел «Библиотеки сатиры и юмора» при прочной литературной основе страдал существенным практическим недостатком — слабостью (или, прямо говоря, отсутствием) издательского тыла, сложившейся книжной традиции. «Библиотеку» следовало создавать прочно, на академический манер. По плечу ли такая работа «Огоньку», у которого нет (или, во всяком случае, тогда не было) самостоятельной книжной редакции? Полагаю, что именно по этой причине проспект так и остался проспектом. Еще несколько недель о нем велись в «Огоньке» разные разговоры и переговоры. Интересовался развитием событий, стараясь помочь делу, тогдашний ответственный секретарь журнала Генрих Боровик. И, однако же, колеса замысла вращались как бы на холостом ходу, машина буксовала, ни на шаг не двигаясь вперед. Вскоре я поймал себя на том, что живу уже без всякого «Огонька».

Елена Сергеевна изо дня в день выслушивала мои реляции с превеликим вниманием, заставляя меня чуть ли не в лицах разыгрывать сцены, происходившие в журнальных кабинетах. Она буквально впивала каждое слово о Булгакове, пускай даже мимолётное, шальное, относясь с олимпийским спокойствием к утилитарным деталям. Она переживала посмертную булгаковскую славу с каким-то сверхчеловеческим горением, точно нужно ей было наволноваться сразу за двоих — за себя и за него. «Боже, если бы Миша это слышал!» — говорила она, глядя на овальный портрет и, по-моему, верила, что он и на самом-то деле слышит.

Время шло. Менялись наши с Еленой Сергеевной отношения, делаясь проще и дружественней. Зная, что Елена Сергеевна воспринимает меня по-доброму, я порою нарушал границы дозволенного, — впрочем, как говорится, не корысти ради. Так вышло, например, когда в Москву приехала Татьяна Сергеевна Есенина и я захотел приобщить ее к «Мастеру». Мы пришли в булгаковский дом без предупреждения. Отворив дверь и выслушав мои предисловия, Маргарита шестидесятых годов, по-моему, внутренне ахнула, но виду не подала, обворожительно улыбнулась, сделала шаг назад, и тотчас все завертелось в вихре блистательного гостеприимства. Черный кофе, остроумный обмен репликами по программе-минимум. И — «Мастер».

С сентября шестьдесят второго по февраль шестьдесят третьего я продолжал работать в Ленинке, нанося Елене Сергеевне регулярные визиты. Она меня потчевала новинками своей кухни и булгаковскими новостями: звонили такие-то и такие-то люди, интересовались автором «Турбиных» и «Мольера», а такой-то человек приходил, просил разрешения познакомиться с рукописями, а такой-то журнал через своего сотрудника затребовал непубликовавшийся рассказ. Ветер всеобщего любопытства и доброжелательства уже не просто полоскался в парусах булгаковской ладьи, а надувал их до предела. Когда я впервые появился у Елены Сергеевны, изучать творчество покойного мастера собирался, по ее словам, один-единственный специалист. И только. Теперь к Булгакову — и к его земной представительнице, Булгаковой, устремились многие. Аспиранты. Журналисты. Редакторы. Кинорежиссеры. Почитатели и, главным образом, просто любопытствующие.

Жизнь Елены Сергеевны феерически расцвела. Книжечкой библиотеки «Огонька» вышли «Записки юного врача», замелькали публикации рассказов и фельетонов в периодике. Издательство «Молодая гвардия» заказало ей перевод биографического романа Андре Моруа о Жорж Санд, и вскоре Елена Сергеевна дарила мне очередное издание серии «Жизнь замечательных людей» — булгаковскую работу, но не Михаила Афанасьевича Булгакова, а Елены Сергеевны Булгаковой.

Александра Николаевна Дмитриева взялась за подготовку монтажа «М. А. Булгаков» для очередного тома «Автобиографий советских писателей». Как бы избегая поверять бумаге, и, таким образом, повторять свою печальную жизнь, Михаил Афанасьевич не оставил путного ее описания. Дмитриева со свойственной ей зажигательной энергией уговорила Елену Сергеевну извлечь из домашнего архива письма и т. п. Так был подготовлен биографический очерк, в скором времени опубликованный. В один из своих очередных приездов я был обрадован сообщением Елены Сергеевны: «Новый мир» собирается напечатать «Записки покойника». Тон ее в этот момент являл удивительный сплав спокойной будничности и неистового торжества. «Театральный роман» был напечатан. Кстати, как «Театральный роман», а не как «Записки покойника». Лучше напечатать «Театральный роман», чем не напечатать «Записки покойника», — пошутил Симонов.

Главы, посвященные булгаковским романам, я писал зимой шестьдесят четвертого года в Ташкенте, в спешке, прямо перед сдачей рукописи в набор. Когда мне чуть ли не фельдъегерской почтой доставили из Ташкента контрольный экземпляр книги и я с дрожью в коленках принес его Елене Сергеевне, она, бегло проглядев страницы булгаковского раздела, тотчас воспарила на такие высоты ликования, что огрехи текста даже автору стали казаться микроскопическими мелочами.
— Это чудо! — восклицала Елена Сергеевна, почти задыхаясь в приступе торжествующего смеха — Это просто чудо!!! — Очки ее сползли на нос, а может быть, она просто посмотрела поверх очков, и я увидел, как молодо блестят ее чуть косящие ведьмины глаза. — Это все штуки Воланда!

Позже она присмотрелась к тексту получше и претензии мне предъявила.
Я с благодарностью подарил ей первый — и единственный, имевшийся у меня тогда, — экземпляр книги. Пространная надпись на титульном листе содержала восторженную оценку вклада Булгаковой в булгаковские дела, по сравнению с которым усилия литературоведов мало что значили. Елена Сергеевна — тоже с благодарностью — приняла книгу и показывала ее всем. Может быть, эта реклама и способствовала скорому исчезновению книги: ее украли. Бывает, книгу берут и не возвращают. А «Советский сатирический роман» самым недвусмысленным образом украли. Нечто подобное произошло и с экземпляром в отделе открытого доступа на втором этаже библиотеки им. В. И. Ленина. Не льщу себя предположением, что кого-либо заинтересовал мой труд сам по себе. Подробный пересказ булгаковского романа с обширными текстовыми иллюстрациями — вот, по-видимому, ради чего люди роняли свое достоинство.

Чтоб покончить с книгой, добавлю: ей суждено было еще несколько раз фигурировать на ролях вспомогательного средства при решении булгаковских дел. Так, например, мне рассказывали, что К.Симонов использовал ее в виде позитивного аргумента, когда решался вопрос, включать или не включать статью с рассуждениями о неопубликованном еще «Мастере» в шеститомник В. Каверина.

Комиссия по литературному наследию Булгакова положила мою книгу рядом с рукописью «Мастера и Маргариты» на стол перед редактором журнала «Москва» Евгением Ефимовичем Поповкиным. Поповкин прочитал рукопись. Познакомился с толкованием романа в книге: И сказал:
— О романе так подробно пишут, пора печатать.
Летом шестьдесят шестого года, кажется, в июле мне передали:
— С вами хочет говорить Евгений Ефимович Поповкин. Вот его телефон. Звоните. Я позвонил Поповкину и, не веря собственным ушам, услышал:
— Мы хотим печатать «Мастера и Маргариту». Не возьмете ли на себя труд сделать предисловие? С вашей книгой я познакомился. Считаю, что в романе вы разобрались.
Телефонная будка, в которой я себя обнаружил, положив трубку, показалась мне тогда сказочной каретой — вот-вот умчит она меня к Мастеру и Воланду, к Иешуа и Пилату, живым, реальным.

Я работал над предисловием много: обнаружилось вдруг, что вовсе не так уж готов к этому свершению. Мне опять пришлось сидеть, не разгибая спины, в Ленинке — по десять, по двенадцать часов в сутки. Перерывы тоже использовал для дела. Журнал «Москва» помещался тогда на Арбате, в десяти минутах ходьбы от библиотеки. И я наведывался туда изо дня в день.
«Мастера и Маргариту» вела Диана Тевекелян — она заведовала в «Москве» отделом прозы. С ней-то, а также с Е. С. Ласкиной из «поэзии», обсуждались задачи предисловия, его общий дух, даже его детали. Но это были именно детали. Главное, что меня и их волновало: примет ли редколлегия роман?

В один из августовских дней меня пригласил на собеседование член редколлегии В.М.Андреев. Этот седеющий доброжелательный человек, по виду больше спортивный тренер, нежели кабинетный работник, разговаривал со мной о Булгакове без малого три часа. Его интересовало абсолютно все — от детских затей будущего писателя до его журналистской карьеры, от сценических, актерских экспериментов Михаила Афанасьевича до философской концепции «Мастера». От Владимира Михайловича я узнал, что существует намерение дать в журнале лишь первую, менее сложную часть романа, оправдав это сокращение формой подачи: из архивных материалов. Я по мере сил оспаривал правомерность такого решения. По-моему, и сам Андреев, и Тевекелян, и Ласкина, и, конечно, комиссия по булгаковскому наследию тоже стояли за полный текст. Но редколлегия есть редколлегия, а в редколлегии восторжествовало на первых порах другое мнение. Только в последний момент, когда одиннадцатый номер журнала «Москва» за шестьдесят шестой год, содержавший первую часть романа со вступительным словом К.М.Симонова и моей заключительной статьей, подписывали в свет, у редколлегии созрел вывод: «Мастера» надо печатать целиком. В оглавлении появилась ремарка: «Окончание в № 1 за 1967 год». Послесловие переносить было поздно. Так оно и вклинилось в середину публикации.

Но я опережаю события. Итак, ноябрь шестьдесят шестого еще не настал. В разгаре лето, и я ношу варианты своего предисловия — один, другой, третий — к Елене Сергеевне. И я опять работаю над предисловием. В конце августа Елена Сергеевна говорит мне по телефону примерно следующее:
— Я высоко ценю ваше доброе, искреннее и бескорыстное отношение к булгаковскому наследию. Вы любите «Мастера» и бесспорно принесете во имя романа небольшую жертву. Прошу, откажитесь от вашего предисловия. Предисловие согласился написать Симонов. Вы не можете не понять, что его непосредственное участие в публикации — в интересах дела. Позвоните, пожалуйста, ему.
Кто спокойно воспримет такой удар? Я не чувствую обиды. Я сознаю правоту Елены Сергеевны. Но все равно какой-то ком торчит у меня в горле. Тем не менее, собравшись с духом, звоню Симонову. Так, мол, и так, Елена Сергеевна мне обо всем сказала. Я, конечно, все понимаю, и все в таком роде.
— Знаете что: приезжайте ко мне... Или нет, лучше завтра утром...
Наутро я был у Симонова. Расспросив меня о моих личных делах, литературных и даже бытовых, Константин Михайлович сказал:
— Комиссия просит написать предисловие меня — вроде бы я подходящая пожарная команда. Но я не мог принять предложение, не посоветовавшись с вами. А что, если так: в начале -- мое вступительное слово, в конце — ваш комментарий?

Промежуток времени между первыми разговорами о печатании «Мастера» в «Москве» и выходом одиннадцатого номера в свет представляется мне ныне долгим солнечным днем, наполненным волнениями, событиями, тревогами, но все равно безмерно радостным, весенним. Днем, длинным, как поезд, каждый вагончик которого, в свою очередь, день — только маленький, легко обозримый и со сложностями.

Однажды, уже совсем незадолго до выхода одиннадцатого номера, я зашел в двухэтажный книжный магазин в начале улицы Кирова и увидел на прилавке темно-синий том с серебряным тиснением: «М. Булгаков. Избранная Проз». По простоте душевной я купил два экземпляра, хотя вполне мог бы забрать всю наличность, все девять, и пошел звонить Елене Сергеевне. Елена Сергеевна, еще не получившая, как выяснилось, ни сигнальных, ни контрольных, сразу же задала мне взбучку: «Вы с ума сошли! Всего два!.. Ждите, пока закончится перерыв, и хватайте все остальное!» Увы, после перерыва не было ничего остального. «Булгаков кончился», — сочувственно сказали мне продавцы, когда я растолковал им ситуацию. Елена Сергеевна, одновременно гневная и милостивая, встретила меня на пороге, выхватила книги из моих рук и, перемежая радостные возгласы по поводу издания саркастическими репликами на мой счет, принялась разглядывать нарядные томики — да что там разглядывать — ласкать. Все же она по-братски разделила «Избранную прозу» — один экземпляр оставила себе, а другой великодушно презентовала мне, надписав в знак прощения: «Верному другу...»

И еще один Булгаков был опубликован в середине шестьдесят шестого. На страницах ташкентской «Звезды Востока» вышла с моим коротеньким предисловием комедия «Блаженство» — вариант «Ивана Васильевича», где этот герой с помощью машины времени попадает уже не в прошлое, а в будущее. Авторский экземпляр журналом вдове выслан не был. Во всяком случае, Елена Сергеевна его не получила. И сетовать на ташкентцев было грешно: седьмой номер «Звезды Востока» набирался, верстался, печатался в условиях непрекращающегося землетрясения. В итоге пришлось подкарауливать журнал в киоске на площади Революции. Досталась мне всего одна книжка, которую Елена Сергеевна безжалостно конфисковала в свою пользу, подарив взамен корректуру.

И вот пришел в середине ноября этот долгожданный день. Елена Сергеевна, когда я позвонил ей поутру из библиотеки, отправила меня в «Москву», а часов в одиннадцать к подъезду редакции «Москвы» причалил огромный лимузин адмирала Исакова, и вместе с молодым морским офицером, которому тоже нужен был одиннадцатый номер — там печатались воспоминания флотоводца, мы, то есть технический редактор журнала и я, поехали в типографию «Красный пролетарий». Из брюха (или трюма) старого кирпичного здания в багажник машины хлынул поток сиреневатых журнальных книжек — их, наверное, кто-то считал и учитывал, но мне в тот момент происходящее казалось неким стихийным явлением — извержением вулкана, что ли. А потом пучина захлопнулась, лимузин развернулся и поплыл... Наконец, Никитские... Елена Сергеевна ждала нас на улице. Я перетащил заказанную часть тиража в дом, и там, в комнате, где я впервые читал «Мастера», под овальным портретом, Елена Сергеевна начала, ничего не видя от волнения, перелистывать журнал. Может быть, она спешила показать опубликованное Ему.

Ну а дальше была обычная суматоха, сопутствующая выходу книги, — одновременно и неповторимый праздник, и рутина. Елена Сергеевна раздаривала свои сто экземпляров налево и направо, так что вскоре ей понадобились новые. А я забрал свои двадцать и пошел по друзьям — тоже раздаривать. «Мастер» стал объективной реальностью, открытой и для восхищения, и для брани, и для научного анализа, и для споров.

* * *
Поражаюсь: как меняют возникающие как бы ниоткуда, из ничего, из воздуха вымыслы наш мир и наше мироощущение. Всего только несколько десятилетий назад не было в мировой культуре «Мастера и Маргариты». И мировая культура превосходно обходилась без этого компонента. Вычтите из той же мировой культуры «Мастера и Маргариту» сегодня — и она поблекнет, померкнет, точно живой организм, лишенный какого-нибудь опорного витамина или стержневой химической реакции.

Судьба опубликованного «Мастера» развивалась поистине фантастично. Переводы на разные языки, делавшиеся по следам еще неостывшей публикации в журнале «Москва», низвергались на Елену Сергеевну один за другим — и она, по-моему, относилась к ним, как к чему-то такому, что уже тысячу раз видела, просматривала в безошибочном кинематографе своих пророческих видений.
Меня эта заграничная шумиха тоже удивляла, радовала, но и пугала одновременно. Удивляла мгновенной реакцией: как быстро, однако же, учуяли они там, на западе, что «Мастер», скажем так, произведение неординарное. Радовала молниеносным торжеством справедливости и всемирными масштабами. Пугала комментариями.

Раскаты этих комментариев впервые донеслись до меня посередине паузы между одиннадцатым номером «Москвы» за 1966 г. и первым — за 1967-й, то есть тогда, когда роман полностью еще не вышел. Эхо опережало звук и даже причину звука.

Если объясняться без недоговорок, то надо, наверное, рассказать о том, как остановила меня однажды в коридоре издательства одна очень осведомленная редакторша, по слухам, жена еще более осведомленного ответственного работника. Остановила — и, уводя глаза в сторону, спросила, не могу ли я достать ей вторую половину романа. Был декабрь. До января, а стало быть, до первого номера «Москвы» со второй половиной оставались считанные дни. Я буквально так и сказал ей с наивной прямолинейностью (или, более того, прямолинейной наивностью):
— А уже через неделю журнал выйдет!
— Выйдет ли? — многозначительно сказала она. — Что ж, нет у вас, значит, текста? Жаль, жаль... — И удалилась столь же многозначительно...

Таков был первый намек на сомнения, будто бы появившиеся у каких-то высоких распорядителей печати: следует ли доводить до конца публикацию. А причиной этих сомнений как будто стали зарубежные отклики на одиннадцатый номер.
Долго колебалась где-то за кулисами стрелка барометра, выдававшего погоду на «Мастера». Долго не срабатывал механизм весов с противоборствующими чашами: «за» и «против». Долго балансировала судьба «Мастера» между бытием и небытием на ниточке чьего-то настроения или каприза. Чьего? У меня перед глазами в ответ на этот вопрос возникал образ каменной статуи: античный мужчина с невозмутимым слепым взглядом смотрит в отдаленнейшие дали, а может быть, никуда не смотрит, и все вокруг ждут, когда же он моргнет — и каким глазом, левым или правым.

Много каких-то потайных бесед и схваток выдержала Диана Тевекелян, причем, молча, не рассказывая ничего никому из своих соучастников (вроде меня), тем более, неисчислимому сонму болельщиков. И вот, наконец, стало ясно, что процесс — во всяком случае, типографский процесс — необратим: «Мастер» появится полностью.

И он появился полностью. Если не считать того, что с купюрами. Купюрами наивными и часто необъяснимыми, но, естественно, — при разглядывании со стороны — многозначительными. А раз так — пошли всяческие толки, у нас устные, на западе же — печатные: что, как, кем и, главное, почему выброшено? Самые крамольные идеи нанесли бы зарубежным мнениям о советской печати меньший ущерб, нежели эти немотивированные сокращения.

Собственно говоря, какими-то мотивами инициаторы купюр руководствовались, какими-то внешне целесообразными доводами прикрывались. В том смысле, будто автор — доживи он до наших дней — и сам бы многое изменил в рукописи. Или еще: якобы данная публикация, будучи мимолетным флиртом журнала с архивами, не претендует (да и не может претендовать) на академическую полноту. Человечеству, дескать, вообще повезло: появился как-никак практически весь роман, а ведь могла выйти одна только первая часть или просто отрывки, фрагменты, что очень характерно для ненаучных изданий.

В стенах «Москвы» упоминались еще и другие мотивы. С одной стороны, внешнеполитические: тамошняя реакция на роман спровоцировала якобы команду сверху, чтоб вещь максимально ужали, главным образом, за счет чертовщины, скандалов, безобразий. С другой — чисто внутренние, до смешного утилитарные. Первый номер журнала за 1967 г. печатал пространные путевые заметки одного члена редколлегии. И вопрос стоял так: откуда заполучить недостающий этому впечатлительному автору листаж? Вот и нашелся выход...

Не располагаю сведениями, которые позволили бы мне сделать безоговорочный выбор между вариантами: какой из них обусловил текстологию журнального «Мастера». Думаю, что произошло сложение многих сил: и тех, что названы здесь, и других, возможно, более влиятельных. А результатом стала всем известная равнодействующая.
Мои рассуждения могут показаться критикой журнала. Отнюдь. Если б «Москва» не напечатала «Мастера» тогда, мы вряд ли дождались бы встречи с булгаковской вещью раньше середины восьмидесятых годов. Трудно даже осознать, сколь много потеряла бы от этой задержки наша культура!..

А ведь судьба «Мастера» не раз висела на волоске — задолго до закулисной возни вокруг второй его части. Не будем забывать, что главной фигурой во всей послебулгаковской истории романа была Елена Сергеевна, облеченная высокой властью определять за покойного автора, в каком конкретном текстологическом виде его произведение предстанет людям. Не утверждаю, что Елена Сергеевна вторгалась в текст, сводила одну редакцию с другой и т. п. Но настаиваю на ее решимости во всех деталях согласовать с ним очертания будущей публикации.
Что касается печатных отзывов – их пока не было.

Над романом простерлось тягостное официальное молчание. Потом прошел слух, будто на одной конференции докладчица (или содокладчица) задала аудитории риторический вопрос: «Зачем журнал «Москва» опубликовал роман Булгакова «Мастер и Маргарита»? Вопрос повис в воздухе. Потом в «Юности» появилась маленькая рецензия Е.Сидорова. Потом «Литературка» предоставила слово талантливому аспиранту из города Горького. Как сказал бы известный литературный герой, лед тронулся...

Пока роман нарабатывал себе прессу, быстро складывалась его читательская репутация. Один полюс этого интереса — безоговорочное одобрение с эпитетами в превосходных степенях. Величайший роман века. А значит, его начинают называть в числе любимейших книг, как это сделал С. Юрский, увозить с собой на необитаемый остров, как Т.Доронина, приспосабливать под будущие кинематографические роли, как Клаудиа Кардинале. Свита поклонников «Мастера» так разрослась, что нет ни малейшей возможности хотя бы в общих чертах наметить ее контуры, даже если перечислять одних нобелевских лауреатов, академиков или народных артистов.

Впрочем, перед нами как раз тот случай, когда авторитеты ничего не значат. Ибо лучший читатель — отнюдь не обязательно увенчанный лаврами корифей. И в этом плане «Мастеру» тоже посчастливилось, потому что любовь к роману достигла таких масштабов, что поклонников у него теперь целая армия, а среди множества можно отыскать читателя любой квалификации, ранга, толка, возраста и т. д. и т. п. С другой стороны, у романа существует оппозиция. Есть люди трезвого ума (иногда тоже с учеными степенями, высокими званиями и солидными должностями — последних в оппозиции особенно много), которые ставят вопрос ребром: зачем писать так сложно, если можно писать просто? Я упрощаю их точку зрения — они, надеюсь, не обидятся, поскольку и сами требуют от других простоты и упрощений.

Эта оппозиция настолько сильна в определенных кругах, что ее можно было бы назвать большинством, если бы она не стеснялась или не опасалась выражать свои мнения публично — очевидно, по принципу голого короля. К этой группе читателей примыкают многочисленные вульгаризаторы искусства, ищущие в нем копию сегодняшних иерархий, а не общечеловеческие ценности. Друзья часто упрекают меня в равнодушии к Булгакову как к литературоведческой проблеме. Что я им отвечаю? Научная цель, какую я поставил себе, прочитав рукопись «Мастера и Маргариты», сразу же приняла форму конкретного замысла, неотвязного, как мания: напечатать этот роман. Но вот роман напечатан, я этому как мог содействовал. А иных амбиций с «Мастером» я не связывал — да и не захотел связывать позже, когда вокруг имени Булгакова завязалась борьба литературно-критических самолюбий.

Август ВУЛИС
На SREDA.UZ с некоторыми сокращениями опубликована глава из книги «Вакансии в моем альбоме"

Алла Гажева добавила 29 новых фото в альбом «Анхор».

Собиралась написать много букв по поводу отношения горожан к своим водоёмам.
Привести аналогии с Дунаем в Вене, Днепром в Киеве, Невой в Питере, Сеной в Париже, Тибром в Риме, Нилом в Каире, Рейном в Кёльне, Гудзоном в Нью-Йорке, Онтарио в Торонто, Волгой в Самаре, Курой в Тбилиси...
Уверена, каждый из вас сразу вспомнит либо песни, либо архитектурные сооружения, либо литературные произведения, либо кинофильмы, связанные с этими названиями.

А наш Анхор? Почему наши птицы не летят до середины Анхора, как они пытаются долететь до середины Днепра? Почему по Анхору не плавает экскурсионный кораблик "Тамара-ханум", как плавает по Сене "Катрин Денёв"? Почему ноги не просятся в пляс, заслышав "анхорский вальс", как бегут они, едва заслышав вальс "Дунайские волны"? Почему мы все знаем песню про "плыла-качалась лодочка по Яузе-реке", но про Анхор поём только "пам парайрум", хотя тема одна? Почему мы смотрим "Гудзонский ястреб", но не "Анхорская голубка"? Вот как приятно, что теперь над Анхором величаво возвышается мечеть Минор, как Кёльнский собор возвышается над Рейном...

...Эх. Собиралась. Собиралась о многом ещё написать. Но не напишу.
Потому как гораздо лучше это уже сделал (и не один раз) бешагачский паренёк и маститый журналист Бахтиёр Насимов Новости от Насимова, знающий и понимающий реку определенно лучше.

Но Насимов один. Не может же он и фильмы снимать, и песни сочинять, и кораблики пускать, и строительством заниматься...
А нас у реки так много.

Автор в источнике пишет:
Судя по контексту http://vott.ru/entry/451296, сказка родом из 30-х годов, нечто подобное встречал в настольном сталинском календаре за 1941-й год http://colonelcassad.livejournal.com/20997.html

Забавный момент, орлы побеждающие всех и вся появились тут еще до того, как "Толкиен" написал "Властелин Колец".

Отсюда.

Вот и подоспела традиционная подборка фоточек с сайта http://forums-su.com/ Никаких откровений, но кое-что есть достойного. Имеются даже фотки из Туркестана.

ЧК Бухары. Обратите внимание на череп на щите пулемета.

Тоже Бухара, какое-то мероприятие и слон.

Съезд телеграфистов в Ташкенте. 1920

Командир батальона с кокардой и петличными знаками Главного Управления Артиллерии РККА.

Бронислав Юшкевич, курсант третьего сводного полка. 1921 г.

Май 1920 г. Судя по газет, вероятно, Харьков.

Семен Сальков, команди 1-й сотни 3-го полка Червоного казачества. Год не указан.

Шикарное фото латышских кавалеристов в галифе с леями, френчами с цветными обшлагами и петлицами, не говоря уже о перстнях.

Командир боевого отряда

Надпись на знамени - " Коммунистический батальон Реввоенсовета Туркестанского фронта, диктатура пролетариата ......." Надпись на обороте - "1 рота 3 батальона ЧОН Сирдарьинской области, г. Ташкент"

Краском-пулеметчик

Комиссар легендарного бронепоезда №6 И.И. Газа.

Еще краскомы

Красноармеец. Карельский фронт, район г. Петрозаводска. 1921 г.

Курсанты на параде в Москве.

Роменский ЧОН.

Тоже какой-то ЧОН.

Штаб Кавказского фронта.

Штаб Кавказского фронта. 1920 г. На снимке: З.М. Гиттис, В.П. Трифонов, Н.В. Лисовский, К.В. Куйбышев, Л.Ф. Печерский.

Команда и рабочие поезда председателя Реввоенсовета республики.

Уникальное фото красного матроса с удивительной надписью: "На память Алле, Коммуна № 3, от международного антихриста. До свидания". Причем написано, кажется, на итальянском.

Бронепоезд №9, участвовавший в Волочаевском бою. Домашняя копия фотографии, сделанная для внуков в середине 50-ых годов. (Оригинал был подарен участником сражения музею Волочаевска).

Краскомы

Спецотряд милиции.

Командиры конной сотни милиции в г. Алешке.

Ревтрибунал инженерного батальона РККА. 1919 г.

Ревтрибунал Чангарской кавдивизии

Парад частей Красной Армии в г. Омске. 1921 г.

Фабрициус и, кажется, Вацетис. Еще Фабрициуса - тут.

Буденный после войны.

Парад во Владивостоке. Обращают внимание каски на втором плане.

Генералы Гайда, Дитерихс К.М., Пепеляев А.Н., Богословский Б.П. Станция Оловянная,сентябрь 1918.

Чехи с гранатами и огромными снарядами. Станция Иннокентьевская под Иркутском.

Немножко 1920-х. Краскомы с петлицами Р.8 Б. У одного маузер, у другого - Рот-Стейер.

Курсанты-артиллеристы с учебными пособиями.

Зенитная артиллерия на тракторной тяге на параде в Москве.

Латышские стрелки. По незнанию на форуме их назвали "Армией Юденича. 1918". Потому что так на обороте написано. Ну да, ну да.

Прислала Виолетта Лаврова

 Отсюда.

Кто же эти 14 комиссаров, убитых во время осиповского мятежа и похороненных в парке Кафанова? И изображенных на памятнике привокзальной площади.

Пишет Чиланзарец в комментариях.

Список погибших с указанием должностей:
Председатель ЦИК Туркестанской республики Всеволод Дмитриевич Вотинцев
Председатель СНК Владислав Даминович Фигельский
Председатель ТуркЧК Донат Перфильевич Фоменко

Комиссары:
А. Н. Малков — комиссар внутренних дел
Александр Яковлевич Першин — член горкома РСДРП (б), комиссар продовольствия
Евдоким Прохорович Дубицкий — комиссар путей сообщения
Председатель Ташкентского Совета Николай Васильевич Шумилов
Зам. председателя Ташкентского совета Вульф Наумович Финкельштейн
Партийные, профсоюзные и военные работники:
Семён Павлович Гордев — член Ташкентского городского комитета ВКП(б)
Михаил Самойлович Качуринер — председатель Ташкентского совета профсоюзов, член редколлегии «Нашей газеты»
Георгий Иванович Лугин — помощник начальника охраны города
Михаил Н. Троицкий — редактор газеты «Красноармеец»
Алексей Васильевич Червяков — председатель военно-полевого суда Туркестанской республики
Дмитрий Григорьевич Шпильков — командир партийной дружины.

Тамара Санаева:

Сегодня день рождения большого учёного, известного лингвиста и самого продуктивного лексикографа XX века Александра Николаевича Тихонова – доктора наук, профессора, выдающегося учёного, человека неуёмной энергии и инициативности, преданного науке до последнего дня своей жизни.

В 2010 году оформила блог в сети doira uz, которая, к сожалению, закрылась. В Википедии информация неполная. Главный труд учёного – уникальный двухтомный Словообразовательный словарь русского языка, Школьный словообразовательный словарь, другие словари выдержали не одно переиздание.
Тихонов написал множество научных трудов - монографий, учебников, новых словарей, статей.

Александр Николаевич сыграл значимую роль в подготовке научных кадров для многих республик бывшего СССР, в том числе Узбекистана, где проработал 20 лет и был удостоен звания заслуженного деятеля науки. Он был и моим научным наставником.

16 марта 2003 года А.Н. Тихонова не стало. За 71 год жизни он успел сделать много, но не все свои задумки и планы осуществил.

К 80-летию учёного на филологическом факультете НУУ в Ташкенте прошла конференция, посвященная памяти учёного. Хотелось бы собрать и опубликовать в сети материалы о нём и фотографии.
Откликнитесь, ученики А.Н. Тихонова.

Светлая, благодарная память Учёному и Учителю.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Тихонов,_Александр_Николаевич_(лингвист)