Фото Аллы Гажевой. При копировании не забываем указывать авторов фотографий.

Юрий Флыгин:

5 июня, в День Святого Духа, состоялся 15-й выпуск студентов Ташкентской Православной Духовной семинарии. Полку благовестителей на земле среднеазиатской прибыло! Семь толковых, добросовестных, благочестивых парней вступают на жатву Христову!

Парни обучаются на пастырско-богословском отделении (факультете). Это основной профиль семинарии, здесь в течение пяти лет готовят служителей Церкви с высшим богословским образованием (священников и сотрудников епархиальных учреждений). При семинарии есть еще другие подразделения, рассчитанные на девушек, с меньшим сроком обучения, дающие среднее (среднее специальное, говоря светским языком) духовное образование. Это отделения катехизаторское и регентское - они готовят церковных педагогов, других работников, необходимых в социальной работе Церкви и регентов церковных хоров. В последнем случае, ясное дело, нужно определенное музыкальное образование и, как минимум, соответствующие способности.

Фото Д. Чистопрудова.

Камиль Еникеев:
А знаете ли вы,что в Самарканде, помимо древностей известных всему миру, есть ещё здания, оставшиеся от Царской России. Это резиденция Генерал Губернатора, Военное Собрание,Абрамовский-Университетский Бульвар, Русско-Китайский Банк, ПриватБанк, Библиотека и музей, Кауфманская улица и проспект, Женская Гимназия и Георгиевская Церковь.

Tatyana Vavilova

Резиденция военного губернатора Самарканда. Построена для первого губернатора Абрамова на бульваре его имени.

Военное собрание (офицерское).

Русско-китайский банк. Закрыт зданием университета. А раньше выходил прямо на Абрамовский бульвар.

Абрамовский бульвар

Библиотека читальня.

Женская гимназия. Точно такая же была построена в Верном (Алматы). Оба здания по проекту Сваричевского.

Алексеевский храм. Сравнительно новый, в 1915 году построен.

Борис Гольдин, член международной ассоциации журналистов

Ещё той ночью игры снились детям,
Ещё той ночью игры снились детям,
Но грозным рёвом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолёты на восток.

Их строй,
Нёс, притаясь,начало новой ноты,
Что, дирижёрским замыслам верна,
Зловещим визгом первого полёта
Начнёт запев по имени—война.

Той первой ночью, в ранний час рассвета,
Спала земля в колосьях и цветах,
И столько было света, столько цвета,
Что снились разве только в детских снах.

Той ночью птицы еле начинали
Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,
Не ведая, что клювы хищной стаи
Идут, уже совсем недалеки.

Н. Браун

Война. Прощаясь с Киевом.
Рассказывал папа:
Вечером 21 июня 1941 года немецко-фашистские войска и их союзники, Италия, Венгрия, Румыния, Финляндия, которые располагались вдоль границ СССР, получили условный пароль из Берлина - "Дортмунд". Это был сигнал к началу осуществления плана "Барбаросса"- плана нападения на нашу страну. Командование вермахта рассчитывала на проведения "Блицкрига"-"Молниеносной войны": прорыв фронта Красной Армии,окружение ее основных сил и уничтожение их в течение двух недель.

В Киев пришла война нежданно-негаданно с расссветом 22 июня 1941 года. В первый же день войны наш красавец- город подвергся бомбардировке фашистской авиацией и фактически стал прифронтовым. Бомбили заводы, военные аэродромы, мосты.
Срочно на Восток были эвакуированы средние и высшие учебные заведения, крупные промышленные предприятия, научно-исследовательские институты. Шла мобилизация в армию, формировались отряды народного ополчения, сооружалась первая оборонительная полоса.
В первые же дни войны я ушел на фронт. Следом за мной и мамины братья Петя и Нончик. Петя проводил свою молодую жену Олю с родителями к поезду.Их путь лежал в Саратовскую область в город Петровск. Его очень волновало,что она должна была скоро родить.У Ноны перед самой войной родилась миленькая Софочка и его жена Бэба с родителями собирались в Ташкент.
Людей охватила паника.Почти 400 тысяч киевлян прощались со своей мирной жизнью. В основном это были пожилые люди,женщины и дети. Все они устремились на железнодорожный вокзал. Главное направление у всех было одно–на Восток. Путь лежал в глубокий тыл.Стоял плач.Слышались стоны.У одних была надежда на встречу когда-нибудь, другие прощались навсегда. Но все прекрасно понимали одно: попадешь в лапы лютого зверя-фашиста - пощады не будет.

Вспоминала мама:

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.

- Полечка, любимая, я верю, что обязательно вернусь, и мы встретимся, - с волнением говорил ваш папа. - Береги мальчиков и себя. Тут два мешка сухарей и два мешка пеленок.
- Яшенька, родной, за нас не волнуйся,- говорила я. -Береги себя. У нас все есть. Пиши нам на главпочтамт города Ташкента. И мы будем тебе отправлять наши весточки.

Я держала двух орущих во всю мощь малюсеньких пацанов: одному еще далеко было до двух лет, другому-чуть больше полугода.Старшим был ты - Боря, младшим – Ленечка.
По многу раз она с большим волнением ,иногда даже до боли в сердце,вспоминала тяжелые и грустные моменты нашей семейной истории.

Неведомый город
Начну издалека, -говорила мама. – Помните был 1938 год и я вам рассказывала, как у нас начался голод и мои родители, сестры и братья с большим трудом добрались до железнодорожного вокзала в Житомире? Там состоялось настоящее собрание нашей большой семьи. Каждый из нас высказал свою точку зрения. Все были на равных: и большие, и малые.У всех было право голоса. Единогласно пришли к выводу,что лучше рискнуть и поехать в Киев,чем в далекий и неведомый Ташкент.
Мой папа только и сказал:
- Кто знает, как сложилась бы наша жизнь в Ташкенте? Хотите в Киев – поедем! Тут рядом.
У папы и у моих братьев были золотые руки. Одним словом были они краснодеревщиками и быстро нашли работу. Я и Соня , имея свидетельство об окончании бухгалтерских курсов, тоже долго не мотались по Киеву. В отделе кадров Украинской “Лесоторговой базы” мне сказали:
- Нам очень нужны опытные бухгалтеры. Но в данный момент нет вакансий. Предлагаем должность инспектора отдела кадров, а потом, при первой же возможности, переведем на работу по специальности.
Поверила на слово.Уже через несколько месяцев работала в бухгалтерии.
Как-то меня пригласили к начальнику.
- Полина, мы решили вас, как молодую патриотку, направить на курсы ОСОАВИАХИМа. Занятия будут проходить после работы и надо будет освоить одну из специальностей защитника Родины.
Общественно-политическая оборонная организация (ОСОАВИАХИМ) была очень популярна среди молодежи.Там учили стрелять из боевого оружия, прыгать с парашютом, работали и другие кружки оборонного значения.
Отказаться я просто не могла. Посещала политзанятия. Была политически грамотной. Хорошо понимала обстановку.Так стала курсанткой ОСОАВИАХИМа.
На первом же занятии на меня особое внимание обратил наш инструктор Яша Гольдин. Он был приветливым и вежливым.Через неделю и я с него не спускала глаз.
Шутили,что судьба специально организовала нам встречу здесь, в оборонном обществе. Все было одно к одному: родились мы оба в октябре месяце, притом он - на берегу Днепра, а я-на его притоке.
Мы часто встречались на берегу красивой реки. Сегодня Днепр голубой, завтра уже серый, то он вдруг становился синим, как-будто каждый раз своей кистью водил художник. Как об этом красиво написал Николай Васильевич Гоголь:

Тиха Украинская ночь
И Днепр прекрасен и спокоен,
Вода в безмолвьи катит прочь,
А вид был кисти удостоен.
Луна свой свет прольёт с небес
И в глянце зеркала сыграет
Ту музыку, тот дивный блеск,
Что в тишине так поражает .

В один прекрасный вечер,когда мы катались на весельной лодке, я услышала:

- Полечка,я тебя очень люблю и прошу стать моей женой.
Защемило сердце.Я не ожидала так рано услышать предложение.
- Мы так мало встречались.
- Без тебя я не могу просто жить!
- Чем заканчиваются встречи на берегу Днепра под яркой луной и блестящими звездами? Свадьбой!
Яша нравился моим родителям, братьям и сестрам. Они видели, как он меня любит. Мои младшие сестры подсматривали, как мы целуемся. Им было очень интересно и любопытно.
Нас, молодоженов, ждал необыкновенный для того времени сюрприз. Мой старший брат Петя был военным. Командование ему вручило ключи от новой квартиры. Мы за него очень радовались. Служба забирала много сил и времени. Очень уставал. Дома, как говорят, была полна горница людей. Тут уж не до отдыха. Теперь, мы думали, что он сможет хорошо отдохнуть и привести к себе в дом молодую жену. А он возьми, да и на свадьбе передал нам эти ключи. - Я ёще не нашел свою вторую половинку и буду рад, если на новой квартире, зафаршируете моего любимого карпа.
Мы отказывались, но брат нас даже слушать не хотел.Это был графский подарок, выражение крепкой братской любви.
Петя обожал песни Леонида Утесова,- особенно про любовь, да и сам чудесно пел.

Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен!
Но лишь одно из них тревожит,
Уносся покой и сон,
Когда влюблен.

Его сильно тревожило имя Оля и он влюбился раз и навсегда. Их любовь прошла через многие испытания.

Ташкент спас мне жизнь

Когда взлетали к небу города
И дыбом уносились ввысь деревни,
Издалека, величественный, древний,
Сиял Ташкент,как добрая звезда.
Да он и вправду доброй был звездой
И самым щедрым городом на свете:
Великой опаленные бедой,
К нему стекались женщины и дети.

Юлия Друнина.

Поезд мчится во весь дух в Ташкент. Где-то в соседних вагонах вместе с родителями маленький Вова Шаинский, через много лет в окончит Узбекскую консерваторию и станет известным композитором. И семьи маленького Иосифа Кобзона устремилась в Узбекистан.
И вот я с двумя малышами в купе. Вдруг мне стало смешно: не хотела ехать в Ташкент в мирное время, а сейчас без разговора полный вперед. С первых же минут появилась и первая проблема. Белые большие мешки с пеленками лежали аккуратно, а вом мешков с сухарями не было видно. В этой вокзальной суматохе их просто забыли на перроне.Что делать? Надо было искать выход. Хорошо,что были деньги.
Война, как рентгеном, высветила светлые и темные стороны людей. Вместе с нами в купе ехали муж и жена. Им было на вид чуть более 50 лет. Они успели хорошо подготовиться. Запаслись салом и хлебом, банками меда и солений. Всю дорогу до Ташкента, а ехали очень долго, сейчас даже и не припомнишь сколько дней, они ни разу не предложили детям чего-нибудь поесть.

Ташкентский вокзал. Так получилось, что я с маленькими детьми последняя выходила из вагона. Но что это? На полу лежал солидный, увесистый, полный денежных купюр кошелек. Я подняла его и решила передать проводнику. Ёще в детстве нас учили, что чужое не греет. Какое мое было удивление, когда увидела, что возле вагона стоят на коленях мои соседи по купе. Стоят и плачут.

- Люди, дорогие, - молили они,- заберите себе все деньги, а нам отдайте только документы.
Любого без документов могли забрать в милицию.
Кошелек и его содержимое передала в руки этим людям и сказала только одно:

- У скупого больше пропадает.
Прямо с поезда мы попали в больницу.

- Обязательно надо пройти санпропускник, зарегистрироваться, получить хлебные и продуктовые карточки,- сказали в приемной.
Санпропускник был обыкновенной баней, только там было специальное отделение, куда в окошко нужно было отдать одежду, а после, как помоешься, в этой же раздевалке получить из другого окошка свою одежду уже обеззараженной–поджаренной, и на выходе взять справку.
Только, когда представила справку, врач осмотрел моих сыночков и констатировал:
- Все признаки пневмонии: высокая температура,учащенное дыхание, кашель...
Мальчиков трудно было узнать. Стали капризными, плаксивыми, вялыми, отказывались от еды, появилась рвота и пропал сон.

- В детском отделении родителям быть не положено, - сказали мне.
Я еле-еле упросила врача быть рядом с больными детьми. Была там сутками. Больница была переполнена. Врачей и лекарств не хватало. Буквально с плачем, за руку каждый раз приводила врача к своим мальчикам. Кругом детский крик. На себя обращать внимание просто не было сил. Помню,что все время хотелось спать.
Младшего Ленечку спасти не удалось. Плакала,плакала и плакала... Потом взяла себя в руки. Не имела права. Надо выхаживать Бореньку, точнее спасать его жизнь.
- Считается,что у каждого есть свой Ангел-Хранитель: тот, кто его бережет, сочувствует, верит, поддерживает,- говорила одна писательница.- Тот, кто ни когда не откажется от вас, что бы вы ни сотворили в этой жизни...И так до самого последнего дня... Редко кто задумывается, что этот Ангел находится рядом... и зовут его МАМА.
Нас разместили в кабине раздевалки спортивного зала общества “Динамо”. Поставили одну кровать на двоих.
В городе уже был голод. Спасло удостоверение семьи офицера и нас поставили на довольствие в местном военкомате. Так мы были обеспечены минимальной нормой хлеба.
Бухгалтерский учет, баланс и отчетность–это непосредственная работа бухгалтера. Меня приняли на эту должность в медицинско-санитарную часть Министерства внутренних дел Узбекской ССР.
Семьям военослужащих, кто сражался на фронте, выдавали продовольственные карточки. Помню, после работы забирала из детского садика своего Борю, и мы шли в офицерскую столовую. Я смотрела на нашего маленького и думала, когда же наступит время, чтобы он был уже сытым. Очень часто отдавала свой ужин,при этом,улыбаясь, говорила:
- Только недавно был обед и что-то совсем нет аппетита.
В Ташкент приехали мама с папой и мои младшие сестры Соня, Циля и Фаня. У моего папа еще были силы шутить:
- Хотели-не хотели, а все равно в город хлебный приехали. Такова судьба.
Путь Оли, жены Пети, лежал через город Петровск, что в Саратовской области. Там она родила свою первую дочку Инночку, а потом продолжила свое вынужденное “путешествие” через всю страну в столицу Узбекистана.
Встретились с Давидом, тетей Сурой, папиной сестрой, и ее чудесной дочкой Лией.
-Два наших сына, Петя, Нончик, и Полин муж Яша в первые же дни войны ушли на фронт, - поделились Мойша и Бруха. - Мы очень переживаем за наших фронтовиков.

- И я проводила на войну своего любимого сына Берка, - со слезами сообщила тетя Сура. - Не могу ночами спать. На душе очень неспокойно. Он же совсем мальчишка. Увижу ли я его снова?
Она тогда не могла знать,что проводив сына Берка на фронт, она уже больше его никогда не встретит. Берк так и навсегда остался молодым.

Пощечина
С первых же дней в Ташкенте нас, беженцев c Украины, поселили в раздевалке спортивного зала общества “Динамо”. Нет- нет, не во всей раздевалке, а только в одной из ее маленьких кабинок. Там стояла подготовленная для нас кровать и столик. Я, маленький мальчик, часто по вечерам бродил по гигантскому спортивному залу. К спортивным снарядам мне запрещали близко подходить. Но были случаи, когда я запрыгивал с большим удовольствием на гимнастического коня, висел на перекладине, подходил к шведской стенке.

Кольца, лесенки, турник.
Заниматься я привык.
Подтянусь, отожмусь,
По канату заберусь.
Руки мои – цепкие!
Ноги мои – быстрые!
Тренируюсь каждый день.
Лазать, прыгать мне не лень.

Е. Мельникова

Однажды какому-то гимнасту не понравилось, что я сижу на гимнастическом коне. Он дал мне подзатыльник и добавил:
- Чтобы тебя я здесь, малой, больше не видел. Понял?
Я заплакал и ушел в свою кабинку.
Вскоре с работы пришла мама.
- Что случилось?
Я все ей рассказал.
Она пошла со мной в спортивный зал.
-Покажи этого парня.
Мама подошла к нему и сказала:
- У него отец на фронте, а ты, герой, сражаешься с малышами. Не стыдно?
И тут она неожиданно размахнулась и дала гимнасту по щеке. Я обалдел: такая тихая и застенчивая и вдруг - такой герой.
Как-то мы пошли в Дом офицеров.Там шли интересные фильмы. Искали места на первом ряду. Как назло, все были заняты. Вдруг встает молодой офицер и подходит к нам.

- Вы простите меня. Там, в спортзале, я повел себя просто позорно. Вот тут мои два места, пожалуйста, садитесь.
Когда я подрос, каждый старался мне что-то показать или чему-нибудь научить.Мне это нравилось,и я все больше и больше влюблялся в наш спортзал.

На верхней фотографии
1. Слева: мой отец -Я ков Григорьевич Гольдин
2. В центре: мамин старший брат майор Петр Моисеевич Рыбак
3. Справа: мамин младший брат Азриель (Нона) Моисеевич Рыбак

Ещё фотографии:

1. Преподаватель курса Яков Гольдин с киевскими курсантами ОСОАВИАХИМа.

2. Моя мама перед войной - Рыбак Полина Моисеевна

3. Папа автора этих строк перед войной.

4. Мама и папа автора этих строк после войны.

5. Автор этих строк в первые годы войны

БОРИС ГОЛЬДИН,
член международной ассоциации журналистов

Из лап смерти

Очень важное место в планах немецкого командования отводилось захвату в кратчайшие сроки Украины с ее ог­ромными сырьевыми ресурсами и плодородными землями. Этим Гитлер и его клика пытались усилить экономический потенциал Германии, создать выгодный плацдарм для быст­рой победы над СССР и достижения мирового господства. По плану «Барбаросса» в Украину вторглись 57 дивизий и 13 бригад группы армий «Юг». Их поддерживали 4-й воздушный флот и румынская авиация.
Против них сра­жались 80 дивизий Киевского и Одесского военных окру­гов, преобразованных после начала войны в Западный , Юго-Западный  и Южный  фронты. Морскую границу прикрывал Черноморский флот.

 
 Мы изучали,что представляло собой начало войны для нашей страны: грандиозное отступление войск Красной армии, быстрый захват фашистами больших территорий и большого количества военной техники, множество пленных.

- Население не могло этого понять,-  помню рассказывали  на уроках истории. - Люди слушали сводки Информбюро, а в районах, подвергавшихся нападению фашистской авиацией, еще на себе испытывали бомбежки. И не могли не вспоминать хвастливые утверждения нашей пропаганды, что "если завтра война", то воевать мы будем "малой кровью" и "на чужой земле". Несоответствие между пропагандой и действительностью было слишком разительным.
Сейчас известно,что в планах германских спецслужб проект "Цеппелин"  получил приоритетное место. Во всех концентрационных лагерях были созданы отделения и вербовочные пункты, сотрудники которых тщательно подбирали «контингент». Из числа советских военнопленных должны были отбираться тысячи добровольцев, которые после спецподготовки были бы заброшены в тыловые районы Советского Союза.
 - В 1942 году количество заброшенных на советскую территорию тайных агентов абвера, - отмечается в книге профессора С.Остряков “Военные чекисты”, - «Цеппелина», и других немецко–фашистских разведслужб увеличилось вдвое по сравнению с 1941 годом. В  1943 году количество переброшенных через линию фронта агентов противника возросло в полтора раза по сравнению с предыдущим годом войны.
Совет народных комиссаров СССР был вынужден принять очень важное постановление о возложении задач по охране тыла действующей Красной Армии на НКВД. Задачами войск по охране тыла были: борьба со шпионажем, диверсиями и бандитизмом, дезертирством и мародёрством,просочившихся в тыл действующей армии.
Эта проблема для меня была новой. Решил обратиться к некоторым важным источникам.
В работе "Советская разведка и контрразведка в годы Великой Отечественной войны" сообщается, что разведывательные органы противника пытались собрать сведения о войсковых резервах, дислокации, вооружении, численном составе и моральном духе советских войск, о формировании в тылу новых воинских соединений, о местонахождении и производственной мощности предприятий оборонной промышленности, о наличии стратегических запасов сырья.
С этой целью они резко усилили заброску вражеских агентов в тыл страны. Если в 1942 году количество вражеских агентов, заброшенных в советский тыл, возросло по сравнению с 1939 годом в 31 раз, то в 1943 году их число увеличилось соответственно в 43 раза.
  Руководитель военной контрразведки Белоруссии В.Надтачаев дает следующее дополнение:
«Всего за годы войны органы военной контрразведки совместно с войсками НКВД по охране тыла  обезвредили более 30 тыс. шпионов, около 3,5 тыс. диверсантов и свыше 6 тыс. террористов. Более половины из этого числа были задержаны в 1943 г.”.
Tеперь я подхожу к самой сути. Почему  спустя десятилетия я так тщательно изучил эти исторические  факты? Догадались? Правильно,значит есть причина. Мой отец, дядя Нона и дядя Петя, мамины братья,воевали в составе войск НКВД по охране тыла действующей Красной Армии.
 В начале июля 1942 года на одну из железнодорожных станций была произведена выброска группы диверсантов. Разделившись, они взрывали полотно железной дороги и каждый раз уходили незамеченными. Радиослужба НКВД по охране тыла смогла осуществить перехват шифровки,направленной диверсантами в свой центр.Дешифровка показала,что немцы решили эвакуировать группу, причем вывоз должен был осуществить гидросамолет с ближайшего озера.
Немедленно была организована засада из числа войск НКВД, в этой боевой группе находился и мой отец - младший лейтенант Яков Гольдин. Ранним утром из тумана появилась летающая лодка,которая благополучно приводнилась на озеро. Вскоре на берегу появились и неуловимые диверсанты. Они были вооружены. Хорошо подготовлены. Завязался тяжелый бой. С нашей стороны появились раненные.Их срочно отправили в военный госпиталь, что расположился в одной из школ Луганска.
Поражение войск в мае 1942 года на Юго-Западном фронте резко изменило ситуацию. С тяжелыми боями отступали 37-я, 38-я, 9-я, 12-я, 18-я армии, борясь за каждую прядь советской земли. Случилось так,что со специальным заданием в Луганск прибыл молодой лейтенант государственной безопасности Петр Рыбак. Дело шло к отступлению, работы было много.Он встретился с начальником военного госпиталя. Стали просматривать списки раненных военнослужащих. Но что это? Он увидел фамилию младшего лейтенанта государственной безопасности Якова Гольдина.
- Так это же Яша! Полин муж.
Поинтересовался степенью сложности ранения.
- Тяжелое ранение, -ответил начальник госпиталя,- нужна срочная операция. Но у нас, к сожалению,не кому делать. Два хирурга сами лежат раненые.
15 июля 1942 года мoлодой лейтенант отбыл из Луганска.В его машине находились  несколько тяжелораненных военнослужащих, которые участвовали в операции по уничтожению диверсантов, среди них был и офицер Яков Гольдин. Через три дня наши войска были вынуждены оставить город.
Замечательны поэтические строчки из стихотворения  Бориса Пастернака  “Нас всех друг к другу посылает Бог”:

           Нас всех друг другу посылает Бог.
           На горе иль на радость – незвестно...
           Пока не проживем цикличный срок,
           Пока мы не ответим свой урок,
           И не сдадим экзамен жизни честно.
Кто знает? Может быть и так? Все может быть! Мы знаем только одно, что  глава нашего семества, мой папа, которого мы ждали всю войну, после Великой Победы, вернулся домой. Вот и получается,что мамин старший брат Петр оказался настоящим Ангелом- Хранителем.

 Папа принял эстафету

Закончилась война. Я учился в первом классе  ташкентской  пятьдесят восьмой школе. Но домашних заданий нам задавали прилично. Наша учительница, Полина Соломоновна Карчева, была необычная. Всю душу, как говорят, вкладывала в свое дело.  Ходила она в  гимнастерке с орденами и медалями. Она  очень гордилась боевыми наградами. Всю войну  прошла в рядах белорусских партизан. Была строга, но справедлива. И еще. Училась в ташкентском педагогическом институте.

- Я немного во дворе погуляю, а потом сделаю уроки,- сказал маме.

- Только не очень долго. Сегодня воскресенье, скоро папа придет и будем обедать.
Но обед наш не состоялся.
В Доме офицеров часто показывали американские фильмы. Я мог по сто раз смотреть фильмы про Тарзана и Читу (персонаж-шампанзе).  Старался им подражать. Лазил по деревьям и старался прыгать с ветки на ветку.
Итак, залез на высокое, густое и ветвистое дерево. И стал прыгать,как настоящий шампанзе, с ветки на ветку. И вдруг промахнулся и ...больше ничего не помню.
Очнулся в хирургическом отделении 16  ташкентской городской больницы. Рядом с хирургами стояли  мои родители. Папа приехал прямо с работы в военной форме, уставший и взволнованный. Стоял молча и слушал. Я не понимал, о чем они говорили,только запомнил одно слово:
-  Гангрена.
Это потом  уже папа поведал, что врачи назвали мою проблему-нарушение кровоснабжения тканей. Такая гангрена называется ишемической. Это частая причина гангрены в мирное время. Хирурги сказали , что есть только один выход спасти жизнь мальчика- ампутация ноги.
Папа был военным и никакого отношения к медицине не имел, за исключением нахождения в госпитале после  тяжелого ранения на фронте. Но Ангел-Хранитель  есть Ангел-Хранитель. Древние мудрецы учат, что у каждого человека есть свой  Ангел-Хранитель. И не только у каждого человека, но даже у каждого растения есть ангел, охраняющий его.
- Можно мне посоветоваться с главным хирургом Туркестанского военного округа? – спросил отец. Может быть есть еще какой -нибудь метод на вооружении у фронтовых хирургов.
Папа принял эстафетную палочку  Ангела-Хранителя  от отважного дяди Пети.

Не знаю,что случилось дальше, но один из хирургов сказал:

-  Вас понимаем, дорогой фронтовик. Мы тоже с медсанбатом прошли по дорогам  войны...

Ногу не тронули, но долго лечили. Как маленький, заново учился ходить. Но в школе на второй год не остался.
  - Молодец, догнал всех,- похвалила Полина Соломоновна.
Я  часто думаю,что было бы со мной, если дядя Петя не вырвал бы папу из лап смерти. Был бы я, как пират Джон Сильвер из романа Роберта Стивенсона “Остров сокровищ”, с протезом вместо левой ноги и вечно носил бы на плече попугая по кличке “Капитан Флинт”.
Я люблю тебя, папа, так чисто,
Искренне,всею душой!
И молюсь каждый вечер, чтоб было
Самое лучшее только с тобой.

Для меня же мой папа — опора,
Защита от всяческих бед.
Его жизнь же мне служит примером —
Вот так должен жить человек!

Я люблю тебя, папочка, милый,
Для меня ты же лучший всегда.
Только будь со мною ты рядом
Долго, долго… На многие лета!
О.Петров

На верхней  фотографии капитан  Рыбак Петр Моисеевич, отец автора этих строк и офицер Гольдин Яков Григорьевич перед десантированием.

В соответствии с Программой по совершенствованию деятельности учреждений культуры и искусства, утвержденной Президентом Республики Узбекистан Ш.М.Мирзиёевым, здание Республиканского Биржевого центра "Ташкент" передано в распоряжение объединения "Узбекконцерт". Ташкентцы старшего поколения хорошо помнят, что прежде это был концертный зал, на сцене которого в разные годы блистали многие звёзды отечественной и мировой эстрады. Однако мало кому известно, что в начале минувшего века здесь располагался театр-цирк "Колизей", являвшийся самым крупным театральным зданием во всем Туркестанском крае.

Его владелец Георгий Цинцадзе не принадлежал числу самых богатых предпринимателей города, но был в Ташкенте человеком довольно известным и уважаемым. Он родился в 1868 году в Грузии в состоятельной семье Мирзы Цинцадзе и Вардо Шарашидзе. Когда подростку исполнилось 14 лет, его забрал к себе в Ташкент крёстный Давид Лежава. Поскольку у мальчика был красивый голос, крестный отправил его на учёбу в Германию. Однако вскоре юный Георгий вернулся в Ташкент, так как пение пришлось ему не по душе.

Спустя некоторое время молодой человек женился на Софье Накашидзе–Беридзе, девушке из обедневшего княжеского рода. Кстати сказать, её бабушка была некогда фрейлиной при дворе российского царя Александра III. У Георгия и Софьи родилось семеро детей – один сын и шестеро дочерей.

Обосновавшись в Ташкенте, Г.Цинцадзе решил заняться гостиничным бизнесом и вскоре достиг в этом деле заметных успехов. На свои средства он построил две гостиницы – "Европа" и "Бельвю", первая из которых считалась лучшей в городе.

Являясь большим поклонником театрального искусства, Цинцадзе в 1900 году поднимает перед Городской Думой вопрос о необходимости строительства в Ташкенте грандиозного театрального здания для народных масс, предназначенного для спектаклей, концертов и цирковых программ.

Однако городские власти не поддержали предложение мецената, и он в 1902 году начинает строить театр на собственные средства. Продав гостиницу "Европа", Цинцадзе лишь в 1913 году завершает строительство театра-цирка, расположившегося в центре европейской части города.

Тем не менее, здание начало функционировать еще задолго до официального открытия. В незавершенном виде оно представляло собой не театр-цирк, а полустационарный цирк с железным куполом. В афишах он так и назывался – "Цирк Цинцадзе". Первое представление состоялось здесь в 1905 году – на его арене выступала приехавшая из России труппа Назарова.

В том же году ташкентская публика аплодировала искусству знаменитого клоуна-дрессировщика В.Л.Дурова. Газета "Туркестанские ведомости" писала, что "цирк господина Цинцадзе был настолько переполнен зрителями, что, как говориться, негде было яблоку упасть. Толпы народа стояли в проходах, а несколько десятков зрителей, уподобившись птицам, разместились на стропилах или балках над галёркой".

Однако в последующие годы цирк использовался лишь для театральных спектаклей и концертов, которые шли на сцене, примыкавшей к манежу. Театральные антрепризы, приезжавшие на гастроли из России, показывали здесь спектакли по пьесам Шекспира, Мольера, Островского, Чехова.

Начиная с 1910 года в цирке устраивались сеансы кинематографа, а в перерывах между ними выступали, фокусники, акробаты, музыканты, танцовщицы, певцы, жонглёры, факиры, звукоподражатели. Затем стали проводиться чемпионаты французской борьбы, в которых наряду с известными европейскими борцами участвовали и узбекские богатыри – палваны.

Стремясь привлечь внимание театральных и цирковых предпринимателей к новому зданию, Г.М.Цинцадзе в 1913 году, незадолго до открытия театра-цирка, публикует подробный анонс в международном артистическом журнале "Орган", издававшемся в Варшаве. Давая техническую характеристику сооружения и подчёркивая его универсальный характер, он отмечал, что "всё здание и сцена вполне приспособлены для всякого рода зрелищ: оперы, оперетки, драмы, феерии, балета, цирка, кинематографа и т.п."

Здание театра-цирка, получившего название "Колизей" было построено по проекту архитектора Э.Ф.Гофмана в стиле "немецкого ренессанса". Фасад украшал балкон, который поддерживала колоннада входа. Во время празднеств и торжеств балкон использовался как трибуна. Небольшие балконы были пристроены и по обеим сторонам здания.

Интерьер был лишён каких бы то ни было декоративных элементов и отличался простотой и строгостью отделки. Манеж, находящийся в центре зрительного зала, с трех сторон окружали места для зрителей – 15 рядов кресел располагались в 4 яруса. С одной стороны к манежу примыкала сцена. В тех случаях, когда она использовалась для спектаклей, места для зрителей устанавливались и в манеже. Театр-цирк вмещал около 1100 зрителей. В здании имелось электрическое освещение. На крыше располагалось летнее фойе, куда зрители могли подняться во время антракта. При театре-цирке работал ресторан с небольшой сценой для варьете.

Следует отметить, что подобных стационарных зданий, предназначенных и для театральных спектаклей, и для цирковых представлений, в начале 20-го века в России было немного. Они имелись, главным образом, в наиболее крупных городах, таких, как Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Саратов, Харьков и некоторых других. Ташкентский "Колизей", имевший хорошее сценическое оснащение, мало в чем уступал аналогичным зданиям, функционировавшим в России.

Открытие театра-цирка "Колизей" состоялось в декабре 1913 года. Первый сезон здесь выступали театральные труппы. В частности, на его сцене в 1914 году театральной труппой под руководством Абдуллы Авлони была осуществлена постановка первого спектакля "Отцеубийца" М.Бехбуди, положившая начало зарождение узбекского профессионального театра.

Затем партер был переоборудован в манеж и 9 ноября 1914 года здесь состоялось первое цирковое представление. Антрепризу возглавил сам Г.М.Цинцадзе, пригласивший для премьеры лучших артистов, гастролировавших в Туркестанском крае. Через месяц начался чемпионат французской борьбы, который возглавил знаменитый русский борец Иван Заикин.

Как указывалось в газетных объявлениях, представления в "Колизее" шли в этот период в следующем порядке: с 18.00 – сеансы кинематографа, с 20.30 – цирковые представления, с 23.00 – борцовские состязания.

В 1918 году здание "Колизея" было национализировано. А спустя несколько месяцев Ташкент, в котором Г.Цинцадзе прожил интересную, насыщенную яркими событиями жизнь, простился с меценатом: в 1919 году по трагической случайности Цинцадзе был по ошибке арестован вместо своего однофамильца – белогвардейского офицера – и расстрелян.

В последующие годы на сцене бывшего "Колизея" шли театральные спектакли и эстрадные концерты. Ныне в реконструированном здании располагается Республиканский Биржевой центр.

Прошло более ста лет с тех пор, как ташкентский "Колизей" принял первых зрителей. Его владелец Георгий Цинцадзе тогда наверняка и не предполагал, что у этого здания сложится столь интересная судьба, и оно доживёт до нового века. А вскоре под его куполом вновь зазвучит музыка и раздадутся аплодисменты.

Пулат ТАШКЕНБАЕВ, кандидат искусствоведения
Источник.

Галерея находится справа от Русского академического театра.

Для тех, кто в Канаде — не пропустите. Большинство участников «вечеров», как и ведущая Зелина Искандерова, — ташкентцы, наши читатели и авторы. (Дату и время не нашёл, прошу Зелину Искандерову уточнить в комментариях) ЕС

В этот вечер вы приглашаетесь на празднование своеобразного Юбилея - 7 лет Программе  "Вечера Еврейской Культуры" в Бернард Бетель Центре!

Прошедшие семь лет включили в себя более 60 Вечеров, состоящих из лекционного отделения и видео-концертного отделения, посвященных выдающимся деятелям еврейской музыкальной, кинематографической, и художественной культуры из многих стран, в первую очередь, русско-еврейской культуры 20-го века.

За эти годы Программа завоевала истинную популярность, многие члены  Бернард Бетель Центра стали регулярными её посетителями. Она завоевала Премию "Престиж Торонто - 2014" в номинации "Наследие", что, без сомнения, является признанием этой Программы и ее значимости.

На этом юбилейном Вечере Вас ожидает показ кратких фрагментов нескольких особо удачных наших Вечеров, а затем - демонстрация замечательного фильма выдающегося, знаменитого ученого и поэта-барда Александра Городницкого и его творческой команды - "В ПОИСКАХ ИДИША", с которого и начиналась наша Программа! Будет показан вариант фильма с полными субтитрами на английском языке, так что могут быть приглашены ваши друзья и знакомые, говорящие как на русском, так и на английском языке.

Вам будет также кратко представлен новый документальный фильм Александра Городницкого и Натальи Касперович "Портреты на стене" о друзьях Александра Городницкого, большинство из которых - советские евреи, внесшие значительных вклад в культуру нашего времени. 

Лейла Шахназарова:

Негромкое, не загламуренное еще пока для туристов чудо - дом Файзуллы Ходжаева.

"Явившись в назначенный час, мы были введены в большую залу.
– Тысяча и одна ночь! Сокровищница халифа! – воскликнул я.

Весь пол был устлан кучами образцов яшмы, малахита, переливчатого «павлиньего глаза», разноцветных мраморов и других неизвестных мне пород. Они перемежались со столбиками древних узорчатых изразцов из мечетей Бухары и Самарканда, а на столах лежали груды светлых ходжентских аметистов и зеленоватой с темными прожилками персидской бирюзы. По стенам висели полотнища шелка и парчи... ковры...

– Для выбора хватит! Не правда ли?
К нам подходил сам хозяин. Маленькая белая чалма при европейском пиджаке, капризный излом тонких губ, мягкий овал лица, нос с горбинкой..."

Так описывал этот удивительный дом и его столь же удивительного хозяина современник, которого в 1920-х годах Файзулла Ходжаев пригласил в качестве эксперта по выбору материалов для украшения своего кабинета в восточном стиле.

Мне же подарил это потрясающее впечатление одноклассник - Джамшид Саиджанов. Спасибо, Джамшид!

Прислала Л. Шахназарова

Борис ШИРЯЕВ

«Здесь жилось тогда много вольнее...»

Воспоминания о Средней Азии 1920-х – начала 1930-х годов

 («Восток Свыше», № 42, публикация, предисловие и примечания Михаила Талалая)

Путь с крайнего севера на крайний юг необъятной Империи, бывшей российской, а затем советской, совершил в 1920-е годы писатель Борис Николаевич Ширяев (Москва, 1889, – Сан-Ремо, 1959). Путь был вынужденный – с каторги в ссылку.

Борис Ширяев родился в Москве в дворянской семье, учился в университете у Ключевского, затем в Геттингенском университете. Ушел добровольцем на фронт – дважды, сначала на Мировую войну, потом на Гражданскую. Вместе с «белыми» он впервые попадает в Среднюю Азию, под самый эпилог войны, и бежит отсюда в Иран, но неудачно: персы выдали его, за деньги, «красным». Командовавший Туркестанским фронтом командарм Михаил Фрунзе неожиданно помиловал белогвардейца, более того – поручил ему работать в конском запасе Красной армии. Через три месяца Ширяева отправляют из Средней Азии в Москву, где в 1922 году он был осужден на смертную казнь, замененную на 10-летнюю каторгу на Соловках (тогда максимальный срок). Именно соловецкий опыт позднее стал источником для написания его главной книги – «Неугасимая лампада», которая вышла в 1954 г. в США и была не раз переиздана. Задолго до Солженицына Ширяев создал обличительное произведение, но с особой тональностью – христианского смирения.

На Соловках будущий литератор провел пять лет. В 1927 году, при «разгрузке» лагеря, его выслали в Ташкент, где, в условиях послереволюционного сумбура, его приняли на работу журналистом. Именно эти пять лет в Средней Азии и составили материал для его мемуарных очерков, которые он писал уже в Италии и публиковал в монархических газетах «Знамя России» (Нью-Йорк) и «Наша страна» (Буэнос-Айрес).

Эти его эссе, вместе с другими историческими очерками, мы с американским исследователем Андреем Власенко, собрали для будущей книги, которая готовится к выходу в петербургском издательстве «Алетейя».

Как же писатель оказался в Сан-Ремо, в столице итальянской канцоны?

В 1933 г. в родной Москве он подвергается новому аресту и новой ссылке. Скитаясь по российской глубинке, оседает в Ставрополе.

Приход немцев Ширяев воспринимает как возможность легальной борьбы с большевизмом, через основанные им газеты. Конец войны застает его на севере Италии, среди казаков генерала Краснова, которым он преподает русскую литературу в «Пропагандистской школе».

Казаки-красновцы в мае 1945 г. сдались в Австрии в плен англичанам и были выданы СССР, но опытный каторжник и ссыльный Ширяев остался в Италии, где перешел на положение беженца. Именно в Италии, в рядах «второй волны» эмиграции, он и состоялся как писатель. Он опять живет в лагерях, но теперь – «перемещенных лиц», «Ди-Пи». После успеха «Неугасимой лампады» он покупает в любимой Лигурии, на окраине Сан-Ремо, клочок земли и сам строит жилище. Продолжает писательскую деятельность, в том числе составляет антологию «Религиозные мотивы в русской поэзии» (Брюссель, 1962).

Пройдет полвека, и тексты Ширяева начнут возвращаться на его родину. Соловецкий и итальянский период писателя теперь хорошо известны; пришла очередь для ташкентского.

Воспоминания Ширяева не свободны от отдельных неточностей и тенденциозных трактовок, которые поясняются в примечаниях. Все имена и названия, связанные со Средней Азией, даны в авторском написании, которое зачастую отличается от принятого и отражает либо распространенное в 1920-е годы, либо неверно воспринятое автором «со слуха». Например: «чай-ханэ» (вместо «чайхана»), «Ляби-хоуз» («Ляби-хауз»), «Фейзула Ходжаев» («Файзулла Ходжаев») и т.д. Современное написание дается в примечаниях.

Вывихнутые жизни[1]

В кабине сильно потрепанного «Юнкерса» нас четверо[2]: первый секретарь ЦК Киргизии Кульков[3], наркомзем той же республики киргиз Исакеев[4], делегат на сессию ЦИК’а от Каракола (б. Пржевальск) колхозник Семикрасов и я, командированный на ту же сессию сотрудник крупнейших среднеазиатских газет – «Правды Востока», «Советской Киргизии» и всех газет на местных языках, которые будут перепечатывать переводы моих отчетов, платя половину гонорара. Среднеазиатские националы (узбеки, таджики, туркмены, киргизы и каракалпаки) – очень честные люди. Я с ними большой приятель.

Попутчики тоже мои приятели. Я уже второй год кружу в качестве разъездного корреспондента по Фергане, Семиречью и Прибалхашью, мое имя беспрерывно мелькает на страницах газет, я в курсе и «внешней», и таинственной «внутренней» местной политики, я, «нужный» человек, могу стать и «вредным»...

С Кульковым, благодаря которому я и получил место на правительственном самолете, у нас даже общая тайна: я привожу в «христианский» вид его статьи и стенограммы речей. Он член партии с 1917 г., выходец из петербургских рабочих, малограмотен и стыдится этого перед своими товарищами. Мода на малограмотность, рисовка ею уже кончена. Внешний лоск Кульков приобрел, а вот с грамотой неладно...

– Эх, грамматику, грамматику мне надо подучить, – говорит он, смотря на принесенный мною перемаранный текст его статьи.

– Отчего ж не подучишь, Семен Матвеич? – спрашиваю я.

– А где времени взять? Сам видишь, я по двадцать часов в день работаю!

Это правда. Работает он, как мотор. Я это вижу, наблюдая его на службе, и знаю, что дома, вернувшись за полночь, он еще штудирует всякую партийную литературу,

– Надо, брат! Нельзя без этого! Партия – дело ответственное, того гляди уклончик дашь. Тогда – амба!

Довольный выправленной статьей, он сейчас же старается меня угостить. А угостить в то время, в начале коллективизации, в Киргизии было еще чем.

– Марфа, – кричит он, – ташши по первому разряду!

В дверях почти тотчас же появляется Марфа Николаевна с подносом. А на подносе чего только нет. И водки всех видов домашнего настоя, и жареные фазаны, и маринованная форель «салтанка».

Сам Кульков уже мало похож на рабочего, а Марфа Николаевна совсем простенькая. Она ставит поднос на стол и кланяется в пояс, сложив руки на животе.

– Не обессудьте, чем Бог... – она спохватывается и робко взглядывает на мужа, но он сегодня благодушен и милостив.

– Ладно там... Бог или не Бог, а ты еще грибков в сметанке поджарь. Товарищ писатель их очень уважает. Не могут бабы без Бога, – резонирует он, – но революция от этого не страдает, хотя женщина и большая сила, как верно говорит товарищ Сталин... Повторим? Под рыбку!

По должности Кульков – фактический генерал-губернатор всего Семиречья и части Ферганы. Его полномочия даже шире, чем были у генерал-губернатора. Он достиг этого положения в жестокой внутрипартийной борьбе, благодаря необычайно крепкой в нем русской сметке. Часто наблюдая его в работе, я поражаюсь, видя, как туманные, запутанно изложенные предначертания «генеральной линии» разом претворяются в его голове в ясные, конкретные, практические мероприятия. В этом его сила.

Крепка в нем и воля. Все партийцы Киргизии трепещут при его имени. Он знает все грехи каждого из них, и горе тому, кто пойдет против Кулькова. Но пока человек нужен ему, Кульков держит патроны в кармане. Так и со мной. Он прекрасно знает мое соловецкое прошлое, но протежирует мне. Я ему нужен.

– Коли ты соловецкую академию прошел и уцелел, значит, кое-чему научился, а такие, как ты, нам нужны, – сказал он как-то после многих «повторений» домашнего травника.

При проведении сплошной коллективизации Кульков был чудовищно жесток не только по отношению к коллективизируемым, но и к коллективизаторам. За малейшее проявление человечности видные местные партийцы «исчезали». Это и погубило Кулькова. После отбоя, данного Сталиным, он попал в «козлы отпущения». Весь аппарат партии Киргизии разом набросился на него, и разжалованный «генерал-губернатор» загремел в ссылку...

Мой второй попутчик – наркомзем Исакеев – типичный киргиз.

На его круглом и плоском желтом лице ничего не прочтешь. Карие глазки чуть поблескивают в узких щелках, и мне кажется, что они всегда иронически смотрят на нас, русских:

– Что вы там ни вытворяйте, – говорят они, – а мы сами по себе, и вам нас не поймать.

Исакеев считается и пишется в анкетах «батраком», но в степных кочевьях все знают, что он из богатого байского рода, знают, но помалкивают. Помалкивают и о том, что теперь, в период ожесточенной коллективизации, через наркомзема Исакеева можно спасти кое-что из имущества, и о том, что агенты Исакеева скупают у раскулачиваемых, конечно, за гроши, ценнейшие ковры и золото головных женских уборов. Я узнал об этом на горных пастбищах за Иссык-Кулем, но тоже молчу. Он ли, другой ли, не все ли равно? Глядя в его щелки-глаза, я тоже посмеиваюсь, но не угадываю того, что через пять лет этот Исакеев будет расстрелян как национал-уклонист и «агент одной державы».

С моим третьим спутником, колхозником Семикрасовым, мы едем вместе от самого Иссык-Куля. Там я видел его «работу» по раскулачиванию русских поселенцев, из среды которых он сам. Страшна была эта «работа», а посмотреть на Семикрасова, так хоть икону с него пиши: в глазах – ясная синь, улыбка мечтательна и безмятежна, не то что матерного слова от него не услышишь, но все речи его мягки и ласковы.

– Я ж его из детства знаю, – рассказывает он мне в дороге о своих «подвигах», – все родство его мне известно! Трудовые мужики, основательные. По полсотне десятин каждый засевал. Кровью и потом поливали.

– А вы их по миру пустили?

– Значит так надобно, – уверенно возражает Семикрасов, – они батраков-малаек[5] держали? Держали. И половинщиков-чайрикеров[6] эксплуатировали? Значит, я по всей справедливости действовал. А он на меня с ломом...

– Ну и что же?

– Что ж? Выпалил я в него. В живот попал. Однако, еще жив был, когда увозили. Четверо детей осталось. Что ж! Революция на это не смотрит...

Мы летим из Фрунзе[7], столицы Киргизии, в Ош, где собирается сессия ЦИК. Под нами лесистый Тянь-Шань. Для меня это хаос каких-то нагромождений, но Исакеев и Семикрасов знают эти места и прекрасно разбираются в живой карте.

– Сусамыр! – указывает Исакеев на расстилающуюся под нами широкую ярко-зеленую долину.

– Богатеющие летовки! – подтверждает Семикрасов, – не трава тут, а пирог! Я еще в прежнее время с отцом сюда ездил. Скотины-то, скотины-то сколько сюда нагоняли. Прямо Ноев ковчег был, а теперь, гляди, пусто...

– А ты откуда про поголовье Ноева ковчега осведомлен? – откликается Кульков.

– Я, товарищ Кульков, всю леригию очень точно знаю. Смолоду всегда интересовался и духовные книжки читал. Можно сказать, даже и в партию через леригию вступил.

– Вон что! Бывает и так, – соглашается Кульков, – а скажи-ка, у вас в Караколе сейчас много скота через горы в Кульджу угоняют?

– Чтобы русские гнали – не слышно... наш крестьянин со двора не погонит, хотя бы и от коллективизации, а киргизы, те, конечно, гонят.

Я знаю, что гонят в Кульджу десятками тысяч. Исакеев знает это много лучше меня, но мы оба молчим. Замолкают и наши спутники, думая каждый свою думу.

Что было в головах у других, я не знаю. Но, смотря на моих соседей, я задавал себе вопрос: чем стал бы каждый из них, если бы Россию миновала катастрофа революции?

Вот Кульков с его острым практическим умом, огромной трудоспособностью и упорной энергией. Он, слесарь-механик, несомненно, выдвинулся бы, завел бы свою мастерскую, а потом, быть может, и фабрику... такие, ведь, и строили русскую промышленность.

Исакеев? Чем был бы он, киргиз байского рода, воспринявший и усвоивший европейские методы работы? Несомненно, стал бы ловким широким торговцем, посредником между фабрикой и степью, и его агенты везли бы в эту степь звонкие полноценные рубли, а не срывали бы последние из них с родовых женских уборов киргизок.

А Семикрасов? Ну, это совсем ясно. Он был бы хорошим, крепким мужиком-поселенцем. Сам засевал бы десятин 50 и, вероятно, не отошел бы от «леригии» в коммуну, не палил бы в живот своему соседу во имя революционной справедливости...

– Будь проклята эта революция! – думал я тогда, смотря на них. То же проклятие, думаю я теперь, повторил и Исакеев в подвале НКВД, и Кульков в концлагере, и Семикрасов в своем голодном колхозе, обнищавшем поселке богатых мужиков-семиреков...

Служба лжи[8]

Сессия ЦИК Киргизской АССР собирается в г. Оше, в северной Фергане, где еще совсем недавно хозяйничали басмачи. Теперь тут спокойно. Город и район густо насыщены войсками всех родов оружия. Поэтому Ош и избран местом сбора делегатов. Им нужно показать:

– Смотри, мол, как сильна советская власть! Попробуй где-нибудь еще побасмачить!

Делегаты, главным образом киргизы, собраны со всех концов Семиречья. Большинство – неграмотные кочевники, но все же партийцы. Из русских поселков собран «актив». Весь состав делегатов резко распадается на две группы: «головку», в центре которой Кульков, и «массы», т.е. статисты предстоящей комедии.

На сцене городского театра, под огромным портретом «мудрейшего»[9], – покрытый красным сукном стол президиума, слева трибуна, справа, в глубине, стол прессы и за ним человек десять корреспондентов. Кроме меня, все националы: киргизы, казахи, узбеки – комсомольская молодежь. Но я знаю, что работать буду только я, то есть, получив стенограмму, сокращу ее, выберу из речей наиболее осмысленное, продиктую под максимальное число копирок и раздам им копии для перевода на их языки. В накладе я не останусь. Они честно выплатят мне половину своего гонорара. Правила адата (обычая) еще живы в мусульманской среде, а по адату в степях вору отрубали руку. Там и теперь не крадут.

Первыми на повестке дня доклад Кулькова и содоклад Исакеева о проведении сплошной коллективизации. Я только что вернулся из-за Иссык-Куля, т.е. проехал, по большей части верхом, всю Киргизию и видел коллективизацию воочию, теперь слушаю о виденном мною.

Оказывается, что в восточных районах (там, где Семикрасов пустил пулю в живот своему соседу) 90% русских и киргизов с восторгом вступили в колхозы (секретарь зачитывает их благодарственные резолюции), кочевники Сусамыра, над которым мы пролетели и Семикрасов удивлялся его пустоте, коллективизировались полностью, выработав новый тип кочевых колхозов. Они даже прислали подарок своему правительству – два десятка баранов, которыми сегодня нас будут угощать. В Токмаке и зачуйских районах небольшая группа кулаков сделала бешеную вылазку, которая была ликвидирована самим населением. (Там было поголовное восстание русских и киргизов в трех районах. Подавляли его два полка кавалерии и бронеавтоколонна. Районы опустели. Я видел «стада» выселяемых по 300-500 человек с женщинами и детьми, гонимых пешком).

Кульков говорит четко и уверенно, иллюстрируя доклад цифрами, телеграммами, резолюциями с мест... Ни тени сомнений на его энергичном лице... бодро... смело...

Потом начинаются «прения». Отсталые европейцы и американцы, вероятно, предполагают в прениях присутствие полемики, возражений, оспариваний, нескольких точек зрения. Какая отсталость!

В самой «прогрессивной и передовой» стране этого нет. Там все «монолитно», и «преющие» лишь подтверждают в своих выступлениях тезисы основного доклада,

Так и теперь. Оратор сменяет оратора, и все повторяют одно и то же: как разом возросло благосостояние их колхозов. Все приводят цифровые данные. Цифры, вероятно, вполне правильны, но дело в том, что сравнивается имущество прежних колхозов, включавших в себя 3-5 бедняцких семей, и теперешних, захвативших собственность всех поселенцев и кочевников. Но об этой ничтожной детали все молчат. Молчат и о грудах павшего от бескормицы обобществленного скота, которые красуются и смердят около всех поселений Киргизии.

Скучно. И я, и мои соседи, чтобы не задремать, играем «в крестики». Но вдруг мои коллеги-комсомольцы прислушиваются и начинают фыркать в кулаки.

Прислушиваюсь и я, хотя плохо понимаю киргизский язык, а на трибуне старый оборванный киргиз-пастух.

Что это? Я не верю своему знанию туземного языка. Оратор излагает сплошную непристойность. И с каким пафосом! Но хохочет уже весь зал.

– Переведите мне, в чем дело, – толкаю я соседа.

– Его (этого «показательного старика») в Москву с делегацией возили, – захлебываясь смехом, сообщает мне комсомолец, – и там он впервые увидел проводной ватерклозет... Поражен «достижениями советской власти» и сообщает свои впечатления со всеми подробностями!

– Хоть один говорит искренно, от всей души! – думаю я, глядя на старика...

Перерыв, и мы «в кулуарах», т.е. в фойе театра. Мне предстоит еще собрать для газеты страницу «Наше правительство», т.е. фото наиболее ярких делегатов и их короткие реплики. Я выискиваю подходящий «типаж», даю записки к фотографу, коротко опрашиваю, стараясь вытянуть что-либо путное. Нужно 24 фото.

За мной неотступно бегает русский доктор из Фрунзе, партиец из незадачливых. Он, как из пулемета, распинается в восхищении «нашим ростом». Я понимаю, что он хочет попасть в число фотографируемых, но мне в «типаж» он не нужен. Отчаявшись, он отстает, и меня ловит нарком здравоохранения.

– С чем он к вам приставал?

– Все достижениями восхищался.

– Ясно. Он в заместители ко мне лезет. Черта лысого я его пущу, склочника такого!

– Почему, – наивничаю я – ведь он известный активист, всюду выступает и партстаж у него солидный?

– Мало ли что! А Сизов через кого в Нарым загремел? А доктора Маныкина кто слопал? Нет, ему в Наркомате не быть.

Вот он, «монолит», при взгляде на него изнутри!

На мое плечо опускается тяжелая рука. Оглядываюсь. Это начальник пограничного поста в самой глуши Тянь-Шаня. Я гостил у него целую неделю. Он угощал меня охотой на каменных баранов и сногсшибательной китайской водкой. Он партиец и вместе с тем лихой рубаха-парень, прямой потомок старых русских пограничников.

– Какого еще петрушку ты здесь валяешь, товарищ-корреспондент?

– Видишь, собираю фото членов правительства КирАССР. И тебя сниму. Держи записку. Подвиг твой какой-нибудь опишу.

– Ну тебя к черту и с фото, и с подвигом! Без меня вранья хватит!

– Да ведь ты сам тоже будешь выступать с речью.

– Ну, так что ж? У меня служба. Я по обязанности.

– И они по обязанности. У них тоже «служба».

– Так ты раздай им записки, а клещами за душу их не тяни. Сам наври. Это складнее выйдет. Пойдем лучше водку пить.

Но выпить водки со славным парнем мне не пришлось. Кульков вызвал меня срочно выправлять стенограмму его доклада. Мы трудились над ней весь вечер. Я смотрел в его глаза и не видел в них ни малейшей искры стыда за сплошную ложь. Этой лжи требовала партия, узами которой был скован Кульков. Социализм торжествовал.

Сатрапы разных образцов[10]

Первый и бессменно пробывший на своем посту целых 19 лет председатель Совнаркома Узбекской ССР Фейзула Ходжаев[11] выглядел на своих многочисленных портретах точь-в-точь как изящный сын раджи из оперетки «Жрица огня»[12]. Маленькая белая чалма при европейском пиджаке, капризный излом тонких губ, мягкий овал лица, нос с горбинкой... казалось вот-вот заканканирует с своей партнершей-парижанкой.

Фейзула Ходжаев принадлежал к мощному роду Кунград, делавшему внутреннюю политику эмирской Бухары. Его отец был вторым в ней после эмира по богатству и его главным конкурентом в оптовой торговле каракулем, хлопком и кишмишом. Именно на почве этой коммерческой конкуренции Ходжаевы и возглавили возникшую в 1917 году младо-бухарскую партию, оппозиционную еще державшемуся у власти эмиру. Большевики, конечно, их использовали, и, после бегства эмира, младобухарцы, во главе с молодым Фейзулой, влились, мало что в этом понимая, в компартию. Из них было сформировано первое советское «национальное» правительство тогдашней Туркреспублики. Фейзула Ходжаев был поставлен во главе его. Выбор был удачен для большевиков. Как мусульманин из знатного рода Кунград, Фейзула был авторитетен среди местного населения, но, как азиат, глотнувший всех прелестей западной «культуры» и уже отравленный ими, он становился марионеткой в руках Москвы, где он и нахватался этих прелестей, окончив там коммерческое училище. Часть своего огромного богатства Ходжаевы сохранили, и Москва делала вид, что не замечает этого.

Я познакомился с Фейзулой не в политической, а в частной обстановке, в его особняке. Мой приятель, художник К-ий отделывал для него служебный кабинет, и я, много тогда писавший об искусстве Средней Азии, был приглашен в качестве эксперта по выбору материалов для украшения этого кабинета, задуманного в восточном стиле.

Явившись в назначенный час, мы с К-м были введены в большую залу.

– Тысяча и одна ночь! Сокровищница халифа! – воскликнул я.

Весь пол был устлан кучами образцов яшмы, малахита, переливчатого «павлиньего глаза», разноцветных мраморов и других неизвестных мне пород. Они перемежались со столбиками древних узорчатых изразцов из мечетей Бухары и Самарканда, а на столах лежали груды светлых ходжентских аметистов и зеленоватой с темными прожилками персидской бирюзы. По стенам висели полотнища шелка и парчи... ковры...

– Для выбора хватит! Не правда ли?

К нам подходил сам хозяин. Чалмы на нем не было, но блистал идеальный «набриолиненный» пробор. Пиджак сидел великолепно, и брюки были отглажены «в стрелку».

Мы с увлечением углубились в работу, примеряя сочетания образцов к эскизам.

– А если в эти медальоны вставить вместо яшмы бирюзу? – предложил Ходжаев.

– Темные прожилки можно позолотить, и будет очень эффектно, – отозвался К-ий, – но это обойдется не меньше, как в полмиллиона.

– Das spielt keine Role[13], – по-немецки бросил Ходжаев, небрежно скривив губы.

Потом мы были приглашены к ужину. Все вина были только лучших марок, и хозяин знал в них толк. То, что в этом деле понимал кое-что и я, его, видимо, радовало: было перед кем хвастнуть. Как все азиаты, он быстро опьянел, и мы заговорили о прежней Москве. Фейзула впал в дикий азарт.

– Вы у Зона бывали? И у Максима? Помните даже этого самого негра? А Мари-Шери, французскую дизёз[14], помните? Какая женщина? Неповторимо! Сверхъестественно. А Яр? Стрельна? Цыгане? Неповторимо!

Он приказывает принести граммофон, и из трубы раздается подлинно неповторимое бархатное контральто Вари Паниной...

– У меня полная коллекция, – хвастает Ходжаев. – Варя Панина, Вяльцева, Дулькевич.

Он млеет. Но он умеет и работать. Восемнадцать лет он пролавировал в густом сплетении внутрипартийных интриг, угадывая тонким чутьем восточного купца все капризные изломы политического ветра. В своей вотчине Узбекистане он буквально царствовал, пока не поскользнулся. Его расстреляли в 1937... Что ж, пожил, и будет!

Второй сатрап Узбекистана – секретарь ЦК УзКП(б) Икрамов[15] использовал свое время менее «продуктивно». Он всерьез уверовал в построение социалистического рая на Востоке и фанатично отдал себя этому делу. Икрамов жил аскетом, работая, как вол, и именно его знанию Востока обязан Сталин распространением влияния на Персию, Афганистан и Кульджу, созданием системы школ восточных пропагандистов, которые работают теперь в пятых колоннах Азии, ликвидацией басмачества. Ошибка Икрамова была в том, что он, организовав этот мощный агрессивный аппарат Среднего Востока, стал сам слишком силен и, следовательно, опасен. Его расстреляли вместе с Фейзулой.

У обоих этих сатрапов была общая вывеска – председатель ЦИК’а Узбекистана («президент» республики). Их сменил подлинный батрак Ахун-Бабаев [16],  «Калинин советского Востока». Кличку «Калинин» он получил не зря: Ахун-Бабаев был такой же безличностью, таким же покорным <…>, как и его всесоюзный прототип.

Он не умел говорить ни по-узбекски, ни по-русски. А говорить с трибуны ему приходилось по должности часто. <…> И слушали его, и аплодировали ему тоже «по должности», а всерьез его слова не принимали. Даже самые «низовые массы», и те пересмеивались. Однажды в Ташкенте я присутствовал в качестве корреспондента на каком-то торжестве городских пожарных. Ахун говорил им поздравительную речь и был избран «почетным пожарным». На голову ему надели блестящую каску, а в руки дали крюк-топор. <…> Мне захотелось пошкольничать.

– Снимай красавца Ахуна, – крикнул я своему фоторепортеру и после вспышки магния торжественно сказал «президенту»:

– Подождите еще минутку, товарищ Ахун-Бабаев, не снимайте каску, я вам сейчас «почетную кухарку» приведу. Куму-пожарному нельзя без кумы-кухарки.

– Каряшо, – благодушно согласился <…> «президент» и не снимал надетой набекрень каски до самого конца вечера, терпеливо ожидая «кухарку»…

Средне-Азиатский военный округ возглавлял некогда знаменитый «победитель Кронштадта» Дыбенко[17].

Во время каких-то очередных осложнений с Англией я был послан к нему взять интервью о мощности Красной армии на афганско-персидской границе. Цель – припугнуть Черчилля. Я ожидал увидеть статного самоуверенного красавца (ведь должен же быть красивым любовник разборчивой и опытной в этом деле Коллонтай[18]), но меня принял невзрачный, хотя и здоровенный детина. Еще удивительней было, что он явно робел, диктуя мне интервью, и беспрерывно оглядывался на стоявшего за его стулом начальника политуправления округа, кивавшего в знак согласия на каждую фразу,

– Вот во что обратилась теперь «краса и гордость революции», – подумал я тогда, – буйная, жестокая, но смелая и крепкая «братва-клёшники» перемолота в пыль партийным жерновом! «За что боролись, братишки?» Если ваш «вождь» оглядывается на политрука, то что же от вас осталось? И осталось ли что-нибудь?

Но и оглядка на политрука не спасла Дыбенку от общей для всех героев октября и февраля заслуженной ими участи. Собрав остатки своего бунтарского темперамента, он, последним из начальников военных округов, все же примкнул к заговору Тухачевского[19]. Но восстановить в себе пафос бунтарства уже не было сил. Он «оглянулся» на политрука и был в числе выдавших организацию, что, конечно, не спасло его. Расстрелян вместе с прочими. Говорили, что на следствии и суде он, в противовес Тухачевскому, держался позорно малодушно, каялся, плакал и давал обещания исправиться. <…>

Романтика революции[20]

Русский Туркестан, Средняя Азия играет большую роль в моей судьбе, да и не только в моей: в 20-х годах ее просторы и сохранявшие тогда еще свой колорит городá давали приют многим подобным скитальцам. Здесь жилось тогда немного сытнее и много вольнее, чем в Европейской России. Но моя жизнь связана с ней особенно крепко и причудливо.

В первый раз я попал в нее летом 1918 г., командуя конными разведчиками особого Сибирского полка армии ген. Деникина. Этот полк был сформирован из возвращенных из Франции русских солдат, полностью распропагандированных большевиками. Он почти целиком сдался в бою под Казинджином 23 ноября 1919 г. Но мои разведчики не сдались, а прорвались в горы и потом прошли весь крестный путь отступления вплоть до Каспия – второй фазы замечательного, но мало известного «знойного похода» преданной англичанами Закаспийской белой группы ген. Казановича[21]. С остатками этих всадников я ушел в Персию, почему и считаю себя одновременно и «старым» и «новым» эмигрантом.

Но об этой части моих скитаний я расскажу, если Бог даст, когда-нибудь потом, а в этих очерках вспомню лишь кратко о моих первых встречах с коммунистами того, уже ушедшего в историю, времени.

Персидские пограничники меня буквально продали красным за 10 туманов (20 царских рублей) и передали связанным комиссару кавалерии 1-ой армии Советов еврею Марцеллу Соломоновичу Рабиновичу[22], за упокой души которого я ежедневно молюсь.

Вы удивлены, читатель? Не удивляйтесь: не такие еще «чудеса» случались тогда, в то суматошное время, да и теперь бывают...

Марцелл Рабинович был один из очень немногих евреев, заслуживших солдатского Георгия на Германской войне, куда он пошел добровольцем. В 1917 году он вступил в партию. Этот человек был «романтиком революции», характерным для того времени, но теперь уже полностью истребленным, типом. Мне думается, что ему были созвучны полковник Муравьев, Котовский, Чапаев и другие подлинно доблестные, но одурманенные революцией русские солдаты. Вероятно таким же, с тайной мечтой о карьере Бонапарта, был и Тухачевский.

Все они теперь или погибли в боях или перебиты своими же социалистическими «единомышленниками». Но к Марцеллу Рабиновичу Господь был милостив и послал ему легкую смерть: в конце 20-х годов он полетел с приятелем-пилотом «прокатиться по облакам» на непроверенном еще новом аппарате. Сверзились. От романтика осталось только кровавое пятно...

Комиссар Рабинович привез меня непосредственно в свой личный салон-вагон в поезде командующего Туркфронтом М.В. Фрунзе.

В нем – целая серия неожиданных встреч. Во-первых, я совершенно свободен и мог бы бежать, если было бы куда. Но после встречи с англичанами, оккупировавшими тогда Персию и заставлявшими наших, попавших туда разоруженных офицеров чистить конюшни и резать саман для их сипайской конницы (бенгальских улан)[23], – бежать к ним снова у меня не стало охоты. Здесь же, в том же вагоне – свои, взятые в плен в Красноводске ротмистр Львов (Приморского драгунского полка), ротмистр Голодолинский, гардемарин Пульман[24] ... Заходят и красные... бывшие гвардейцы Ушаков, Тросков. Позже я узнал, что это отношение к нам диктовалось самим Фрунзе, стремившимся привлечь в комсостав пленных белых офицеров.

В первый же день – допрос в Особом отделе. Его начальник – по фамилии Ганин[25]. Он прекрасно, тонко, как говорили тогда, одет, стилизован под англичанина, щеголяет, вставляя а речь немецкие и английские фразы. Его вопросы трафаретны, вежливы, и мои ответы его, видимо, мало интересуют.

– Допрос окончен, – говорит он через пять минут, – он только формальность. Война в Туркестане тоже закончена, и нового вы мне не скажете. Поговорим о другом.

Из этого «другого» я узнаю, что товарищ Ганин окончил знаменитую Петербургскую Анненшуле, что он поручик (военного времени) одного из пехотных гвардейских полков, Павлов...[26], и что завтра со мной будет говорить сам командующий фронтом.

Настает и завтра. Я впущен в личный салон-вагон Фрунзе. Множество книг. Я успеваю заметить, что большинство из них военного содержания. За столом начинающий полнеть, не то небритый, не то с легкой бородкой тридцатилетний человек, с спокойными серыми глазами, в мешковатой и грязноватой парусиновой гимнастерке.

– Садитесь, ротмистр!

Мой чин назван просто, без иронии, без аффектации. Так же просто завязывается и разговор. Не допрос, а именно разговор двух любящих свое конное дело военных. Фрунзе расспрашивает меня о водопоях в колодцах пустыни, о преимуществах русского седла перед попавшим тогда в Россию канадским. Увидев, что я путаю местные породы лошадей, достает книжку о них полковника Ионова и объясняет мне разницу между карабаиром и ахалтекинцем... Полчаса проходит незаметно.

– Вы – серьезный кавалерист-практик, – говорит мне Фрунзе, – такие нам очень, очень, – подчеркивает он, – нужны. Но я не предлагаю вам вступить в Красную армию. Таким, как вы, насколько я понял вас, – поднимает он на меня свои спокойные серые глаза, – это трудно, пожалуй, невозможно. Я предлагаю вам должность начальника табунного коневодства Семиречья. Огромное поле работы. Там уже есть пять тысяч маток. Производителей вы выберете сами в Байрам-Али. Согласны? – и, видя, что я колеблюсь, добавляет:

– России всегда, какой бы она ни стала, будет нужна кавалерия, а кавалерии – строевая лошадь. Согласны?

Я соглашаюсь, и через десять минут (как позавидуют мне современные «военные преступники»-коллаборанты!) у меня в кармане широковещательный «мандат» и свидетельство о персональной амнистии за подписью Фрунзе, что, однако, в дальнейшем, через три месяца действительно большой и интересной работы в Тянь-Шане, не помешало мне быть арестованным и отправленным в Москву, а там получить приговор к смертной казни. Меня спас Перекоп. Упоенные победой большевики «даровали широкую амнистию», по которой предстоявшая мне «шлепка» была заменена 10-ю годами Соловков, предельным тогда сроком (теперь 25 лет).

Не помешали и гибели М. Фрунзе его действительные революционные заслуги, несомненный талант полководца и военного организатора и глубокое, серьезное отношение к своему делу. Когда СССР облетел слух, что Фрунзе зарезан ножом хирурга по приказанию Кремля, все изумились. Но я не удивлялся. Мне вспомнились его слова:

– России всегда, какой бы она ни стала, будет нужна кавалерия.

России... ее искра все же тлела тогда в сердце большевицкого главковерха, под пеплом уже перегоревшего революционного безумия. Такой полководец, к тому же пользовавшийся огромной популярностью в РККА, был немыслим в социалистической системе. Его «устранение» было неизбежно и вполне логично для нее. Вслед за ним, через 10 лет, пошли Егоров, Блюхер, Тухачевский, Саблин. 57% высшего красного генералитета. Саблина я знавал еще гимназистом. Он принадлежал к хорошей почтенной московской семье и был тоже «романтиком революции». Сколько таких «романтиков» было в числе этих 57%? <…>

С допрашивавшим меня начальником Особого отдела Ганиным судьба свела меня еще раз при моем втором приезде в Среднюю Азию. Он был тогда переводчиком иностранной прессы при газете «Правда Востока». Его держали там «из милости». Раз в месяц он неизменно запивал ровно на неделю и бродяжничал в эти дни по Ташкенту. На шестой день запоя он столь же неизменно приходил ко мне опохмеляться, мылся, брился, разговаривая только по-немецки (этим языком он владел в совершенстве) и по-французски. Потом брал у меня ровно на бутылку водки и уходил... на могилу высланного Государем в Ташкент и умершего там Великого Князя Николая Константиновича[27]. (Это отец находящегося теперь в эмиграции кн. Искандера[28], оставившего по себе в Средней Азии очень добрую память). Там, на могиле отпрыска Царственного Дома, особист Ганин проводил последнюю, особенно мучительную ночь припадка своей страшной болезни. Что переживал он? Бог весть! Но во всяком случае не горделивые воспоминания о своих «подвигах» в Особом отделе.

М. Рабинович был единственным человеком, присылавшим мне посылки в Бутырки после моего ареста. Семьи у меня тогда не было. Судьбы остальных я узнал, попав вторично в Ташкент. Фон Шульман погиб в бою с басмачами, Львов и Голодолинский сгинули в недрах ГПУ.

Не чудо ли, что я сейчас пишу эти строки? Кровь... кровь... кровь... ею залит путь русской интеллигенции, указанный «прогрессизмом» XIX века.

Главковерх М.В. Фрунзе отдает честь...[29]

Поезд командарма, инспектирующего свой огромный округ, медленно продвигается от Ашхабада к Ташкенту по мертвым пескам пустыни. Но вот, в их безбрежье блистает яркий изумруд оазиса. Это Байрам-Али[30] – личное имение Государя. Оно еще не разграблено. <…> Туркмены выразили больше честности и верности Ак-Падишаху[31], чем его русские подданные. Здесь мне предстоит отобрать жеребцов для табунного коневодства.

Только подлинный, истинный конник поймет всю красоту того, что я там увидел. Конский завод Байрам-Али ставил целью сохранение и культуру местных пород: поджарые, высушенные зноем песков текинцы, их кровные братья номуды, нарядные карабаиры, уродливые, но неутомимые киргизы[32] чаруют глаз любителя. Фрунзе ставит здесь охрану из своего личного мадьярского конвоя.

Сады, виноградники, опытные поля Байрам-Али – дивное сочетание восточной сказки с огромной продуманной культурной работой. Чего только, каких только растений там не культивировалось! Позже, перевидав сотни «передовых» совхозов и племхозов, я не видел ни в одном из них подобного размаха и осмысленности культурной работы. Вся она полностью служила потребностям края. Государь ни разу не был в Байрам-Али, и этот образцовый рассадник культуры не был его «развлечением».

Геок-Тепе[33], памятник русского героизма, уже позади. Мы путем Скобелева приближаемся к Амударье, переезжаем ее по одному из длиннейших в мире мостов. Снова памятка. Проект этого моста военного инженера Анненкова был забракован специалистами, утверждавшими, что построить мост такой длины здесь невозможно, но Государь дал Анненкову денег из личных средств, и мост был построен железнодорожным батальоном Русской Армии. Так было в «отсталой» России!

Вот и Новая Бухара, железнодорожная станция в 12 километрах от замечательного по красоте древнего восточного города. Эмир еще держится. Коммунизм и восточная деспотия обмениваются приветом.

Вдоль платформы выстроена афганская гвардия эмира, бравые ребята в английской форме. У самой станции – ожившая сказка – свита восточного властителя, переливающаяся всеми цветами радуги группа всадников на великолепных конях, в блистающих самоцветами уборах. Пестрые халаты, белые чалмы, драгоценные пояса с редкостным оружием... 1001 ночь...

Фрунзе, стоя на площадке вагона, здоровается с почетным караулом.

– Здрамжелям, ваше Тилие-пилис-два! – довольно стройно звучит в ответ, и гордость эмира – европейско-азиатский оркестр гремит «встречу»…

– «Боже, Царя храни!»[34]

Штабные главкома смущенно переглядываются, но он сам спокойно берет под козырек. Вслед за ним – штаб и мы...

Вернувшись в вагон Рабиновича, мы оживленно обсуждаем это необычное происшествие.

– Главком совершенно прав, – авторитетно решает сам комиссар Рабинович. – Почетный караул приветствовал Россию! Великую Россию, товарищи, которой многим обязана эта страна. Ведь я бухарский еврей, из тех, что здесь при вавилонянах еще были. Моя семья и теперь в Бухаре. Знаете, что было здесь до русских? Каждый еврей был обязан перепоясываться веревкой.

– Для чего? – удивленно спрашивает фон Шульман.

– Чтобы правоверный <…> не утруждал себя поиском веревки, когда захочет повесить этого еврея[35].

– И вешали?

– Еще как! Ведь это же Восток, товарищи, Восток, где все было залито кровью, вплоть до «белой кошмы» на троне эмира! <…> Съездим в Бухару, я покажу вам и «минарет смерти», с которого сброшены десятки тысяч жертв[36], и подземную тюрьму со скорпионами, зарисованную Верещагиным[37]... Только русские покончили со всем этим безобразием... Нет, здешним народам нечем укорить Русских царей, особенно нам, здешним евреям. Это не «черта оседлости»... Правильно сыграли гимн «арбакэши»[38]! Да и что иное они могли сыграть? Не польку-мазурку же! А «Интернационала» они, конечно, не знают. Россию, Великую Россию они приветствовали, товарищи! И правильно!

– Расцеловать бы вас, товарищ комиссар, за эти слова! – искренне вырвалось у ротмистра Львова, – но все ли у вас так думают?

– Массы есть всегда массы, – морщится Рабинович, – но ведь я – комиссар кавалерии фронта и могу самостоятельно мыслить.

Как счастлив Марцелл Рабинович, коммунист, что не дожил до «торжества социализма», думаю я теперь. Попробовал бы он сейчас так помыслить!

Это было весной 1920 года. Через два или три месяца Бухара была разгромлена инсценированным «восстанием масс», а на самом деле татарским полком Красной армии. Операция окружения города была проведена очень плохо: эмир не только уехал в Афганистан под охраной своей афганской гвардии, но вывез сто лучших жен и 500 верблюдов с драгоценностями. Зато грабили ее «хорошо». Весь Арк, холм, на котором стоял дворец эмира[39], был устлан шелками и коврами из его сокровищницы. Досталось и мирному населению. Позже я сам видел золотой самоварчик (с пробой) тульской работы, выменянный у красноармейца за десять пачек заусайловской «фабричной» махорки, которой не было тогда в Средней Азии. Поджились «освободители»! Таков был первый акт «самоопределения».

Через десять лет я повидал и второй акт той же драматической комедии. Бухара, куда я заезжал в 30-х годах, была жалким, обнищавшим, пыльным и грязным городком. Красочный Ляби-хоуз[40], зеркальный водоем в центре города, где прежде кейфовал весь его «бомонд», раскинувшись на коврах висящих над водой чай-ханэ, зарос тиной и вонял. Исключительная по красоте мечеть «четырех минаретов»[41] стояла полуразрушенной и опустелой. Огромные крытые базары, в 20-м году еще полные товаров и кипевшие колоритной восточной жизнью, в 30-х годах были мертвы и раскрыты... Население явно голодало: по карточкам давали только фунт скверного серого хлеба, тогда как прежде вся Бухара питалась лишь белыми пшеничными лепешками «нон». Рису для национального плова не было вовсе, но Узбекистан был зато даже не автономной, а полноправной и суверенной «советской» социалистической республикой.

Мне вспомнилось тогда то, что я успел повидать и узнать о прежней «Бухаре Эшарип»[42] – Священной Благословенной Бухаре, втором (после Мекки) духовном центре Ислама, городе с сотнею медрессэ (духовных мусульманских школ), тысячами мударисов (мусульманских профессоров), изучавших и развивавших творения суфи-философов таинственного мусульманского мира. Эта священная мусульманская Бухара, к которой стекались десятки тысяч паломников со всего Среднего Востока, развивалась и процветала под охраной и попечением православных Русских Царей!

Мне вспомнился простой, самый обыкновенный каракулевый воротник, какой был почти на каждом жителе городов России; представились колонки сухих многозначных цифр, показатели мировой торговли каракулем, монополии Бухары; пришли на память фамилии миллионеров Ходжаевых, Магомет-Рассулевых, Салтановых. Конечно, не каждый бухарец был миллионером, но каждый ел вволю румяные белые «ноны» и плов с ароматным барашком, стоившим здесь тогда полторы копейки фунт. <…>

Вот почему я молюсь об упокое мятежной, заблудшей души еврея, коммуниста и комиссара Марцелла Рабиновича, имевшего смелость и честность салютовать и встать на защиту национального гимна Единой Великой России, последнего «Боже, Царя храни»! <…>

Великий комбинатор[43]

В песках Туркмении водится огромная, достигающая двух метров длины ящерица-варан. С виду она очень страшна – прямо крокодил, но на самом деле абсолютно безвредна и безопасна. Туркменские мальчишки забавляются с ними, как наши – с котятами.

В газете «Вечерняя Москва» промелькнула заметка о том, что на «буржуазном разлагающемся Западе» вошли в моду женские туфельки и сумочки из замшевой кожи. В мозгу «великого комбинатора» – первого секретаря Средазбюро ЦК ВКП(б), т.е. заместителя Сталина над пятью бутафорскими республиками Средней Азии Зеленского[44] она оформилась в четкий план превращения узорчатых шкурок варанов в не столь живописные, но более приятные в наши дни долларовые бумажки, часть которых прилипла бы к рукам его самого.

Темпы соцстроительства не терпят промедлений. Тотчас по всей кооперативной сети Туркмении пролетели циркулярные телеграммы о заготовке варанов для экспорта. <…> Туркменские ребятишки толпами устремились в пески и потащили оттуда на веревочках тысячи экземпляров нового достижения социалистической экономики. Одновременно начались поиски и наем операторов, т.е. драчей, умеющих снимать тонкие шкурки ящериц.

Первая часть «кампании» шла с перевыполнением плана на 300%.

По цене 100 граммов паточных леденцов за штуку, туркменчата наволокли во дворы степных факторий тысячи ящериц. Но во второй ее части получился «прорыв»: спецов по обдиранию варанов не оказалось, а дилетанты портили экспортные шкурки.

Между тем, сам заготовленный экспорт внепланово хотел есть, и устремился на лишки сахара, риса, муки, сложенные во дворах тех же факторий.

Завы факторий завопили. Начался бешеный обмен телеграммами между степью, Ташкентом (Зеленским), Москвой (Внешторгом) и Лондоном (фирмами, выдавшими задатки под товар). Все окончилось к общему удовольствию: лондонские покупатели получили крупные неустойки; вараны – свободу; туркменчата – леденцы; завы факторий – разрешение списать в графу «неизбежных потерь производства» съеденное варанами и, конечно, добавили в этот счет на свою долю, а все Средазбюро, во главе с самим Зеленским, хохотало до коликов. О пущенных на ветер народных деньгах не было сказано ни слова. Такова была веселая, но неудачная афера «великого комбинатора». Прочие его «комбинации» были много удачнее для советской кассы и много печальнее для подсоветского народа. В их финалах никто не смеялся, но многие, очень многие плакали.

Сын местечкового еврея, владельца мелкой аптеки, провизор по профессии и образованию, Зеленский был действительно незаурядным финансистом социалистического типа, т.е. ставившим знак полного равенства между понятиями «прибыль» и «грабеж». Его первой широкой, всесоюзной операцией на этом поприще было исключительное по наглости ограбление возродившейся в годы НЭП’а российской кооперации.

Населению больших городов было предложено строить, организовавшись в кооперативные общества, собственные многоквартирные дома, при гарантии личной собственности квартиры каждого пайщика. Это мероприятие имело большой успех. По всем значительным центрам, а более всего в самой Москве, создалось множество строительных коллективов; их члены, урезая себя во всем, ежемесячно несли свои взносы. Стройка развернулась вовсю... Через 3-4 года, когда много таких домов было уже построено, а еще большее количество обеспечено строительными фондами, правительство... национализировало все эти дома и собранные средства, не вернув, конечно, пайщикам даже их взносов. Счастливые обладатели собственных квартир в 3-4 комнаты, созданных на их трудовые сбережения, были «уплотнены» и перешли на положение бесправных жильцов «жактов».

Эта «комбинация» была оценена, и Зеленский поставлен во главе всей кооперации. Тут он произвел такую же «реформу», «уровняв» всех пайщиков, т.е. отобрав безвозмездно все взносы сверх основного минимума. Пайщик, внесший, примерно, 1000 рублей, терял 990, сохраняя лишь 10 рублей. Потребительская и производственная кооперация были убиты наповал. Вся система перешла в руки социалистического государства и фактически перестала существовать.

После этих «достижений» Зеленский был назначен суб-диктатором всего Туркестана с чрезвычайными полномочиями. Этот пост был очень значительным, т.к. Средняя Азия в то время была самой богатой частью Союза, сохранив еще многое из накопленного в «тюрьме народов»[45].

Зеленский начал с «земельно-водной реформы», т.е. с зажиточных хозяйств. Дело в том, что в Средней Азии помещиков русского типа, многоземельных, совсем не было. Владения в 6-8 га орошенной земли или сада были бытовым максимумом, но плодородие страны (две жатвы пшеницы или шесть укосов люцерны в год на Зеравшане!) делало их владельцев сравнительно богатыми, вполне зажиточными. Вода же там имеет исключительное значение: без орошения – все мертво.

Зеленский прежде всего национализировал земли мечетей, «вакуфов» (мусульманских благотворительных обществ) и все владения, превышающие 1,5 га полива. Награбленное он передал мелкими участками безземельным младшим родовичам (родовой быт и родовое землевладение еще жили тогда в Средней Азии) и загнал этих новых собственников в прообразы колхозов, национализировав воду, вырвав все водоснабжение из рук крестьянских общин и передав его своим чиновникам. Упорных единоличников он ликвидировал чрезвычайно просто: не дал им воды и засушил их участки. Таким образом, он предвосхитил в Средней Азии проведение сплошной коллективизации.

Далее была объявлена «новая хлопковая программа», т.е. на всех поливных землях было разрешено производить только хлопок, сдавая его соцгосударству по бесстыдно сниженной цене.

Промышленность царской России была также остро заинтересована туркестанским хлопком, но тогда производство его стимулировалось высокими ценами закупки, авансированием производителей и другими мерами поощрения. Кроме того, Средняя Азия получала дешевую пшеницу с Кубани через Красноводск и с Поволжья через Оренбург. Теперь этого притока не было, и хлопководство обрекало местное население на голод.

Кишлаки (поселки) сопротивлялись сначала пассивно – сеяли неразрешенную пшеницу. Зеленский двинул на поля спецотряды и выкосил незрелый хлеб на корню. Возникло движение «палочников» – крестьянских антисоветских партизан. Оно было потоплено в крови.

Победа! Соцпромышленность получила хлопок, а трудовое крестьянство «национальных республик» – голод и нищету. Достижение!

В личной жизни Зеленский был очень веселым, остроумным и скептически-циничным человеком. Часто соприкасаясь с ним по газетной работе, я всегда старался настраивать его на разговор «не для печати». Когда это удавалось и Зеленский, увлекшись своей болтовней (поговорить он любил), начинал с потрясающим цинизмом рассказывать свои «анекдотики», можно было лишь изумляться той степени морального разложения, до которой он дошел.

Под пару ему была и его жена. Она происходила из старинной титулованной семьи, воспитывалась в Смольном, но в самой последней торговке было больше совести и меньше бесстыдства, чем в ней.

Проводя социалистические «комбинации», Зеленский не забывал и себя. Медленно и осторожно он переводил крупные суммы за границу, подготавливая себе «невозвращенство» и богатую жизнь в одной из либерально демократических стран. Это сорвалось. Личная вражда – ею пропитаны все партийные организации – «подобрала ключи» и, несмотря на огромные заслуги перед партией и несомненную «нужность» ей Зеленского с его большим соцкоммерческим умом, он был все же расстрелян. А способности его были незаурядные: адская идея Торгсина... выжимание золота голодом – принадлежала тоже ему, чем он любил хвастать.

Расцвет «творчества» Зеленского совпал с появлением книги Ильфа и Петрова «12 стульев», и в партийных кругах Зеленский получил кличку ее героя – Остапа Бендера – «великий комбинатор».

Сверх-Обер-Хам[46]

В тридцатых годах, в Ташкенте, был созван 5-ый всемирный геологический конгресс[47]. Большевики, воспользовавшись очередью России в Международной ассоциации геологов, решили блеснуть, и имели эту возможность, благодаря жившим еще старым геологам: Обручеву, Ферсману, Губкину[48] и уже начатым широким обследованиям первой пятилетки.

Но пропагандный бум не удался: на съезд прибыла лишь делегация Германии, социал-демократическое правительство которой дружило тогда и заигрывало с Советами.

Зато уж с этой делегацией носились, как с богатой тещей: угощали на банкетах, услаждали специальными концертами... не обошлось без неудач и здесь. «Президент» Ахун-Бабаев в произнесенной им по-русски приветственной речи так и не смог выговорить слова геология и заменял его привычным идеология. Внимательно слушавшие немцы были озадачены.

На концерте туземной музыки стало еще «веселее». Этот концерт устраивал местный старожил Покровский[49], большой знаток восточной музыки, автор глубокого двухтомного труда о ней, но абсолютно не знакомый с законами сцены. Главную же роль в туземных оркестрах играет инструмент карнай – гигантская, в четыре метра длиной труба, прямой потомок тех, которые разрушили стены Иерихона. Обычно «артист» в нее дует, его помощник держит на плече противоположный конец с раструбом. Рев ее ужасен.

Немцев посадили в первом ряду небольшого, но изящного зала, бывшего военного собрания, а Покровский построил оркестр в ряд по самому краю авансцены, взмахнул руками...

…Дружно грянули огромные котлы-барабаны, а карнаи рявкнули, упершись чуть не в самые лица немцев...

Толстый профессор Кайзер в ужасе схватился за голову и мог лишь сказать:

– Kolossal!

В заключение же съезда немцы задали ехидный вопрос:

– Почему у вас, при таком невероятном богатстве геологического материала и столь широком размахе прикладных исследований, так бедна их теоретически-научная разработка?

Отвечавшему им академику Ферсману пришлось смущенно ограничиться общей фразой.

Но ловкачи советской пропаганды готовили уже новый трюк: была задумана объединенная советско-германская экспедиция на Памир, с целью «открыть» уже открытые пики Петра Первого и Николая Второго, а заодно и переименовать их в пик Ленина и пик Сталина. Оба пика выше 7000 метров, близки по высоте к Эвересту, и Германия выслала для их «открытия» шестерых лучших альпинистов. Советы также послали бригаду альпинистов, бригаду научных работников, во главе с профессором Щербаковым[50], а верховное начальствование над всеми «штурмующими Крышу Мира» силами вручили «испытанному» главковерху, в то время прокурору республики – Крыленко[51].

Я обслуживал от газеты и конгресс и экспедицию, вследствие чего и имел сомнительное удовольствие познакомиться с этой «исторической» личностью.

Тотчас по прибытии экспедиции я интервьюировал профессора Щербакова. Это был скромный, тихий, но глубокий, вдумчивый человек науки. Он обстоятельно и детально излагал мне ряд исследовательских проблем, которые надеялся разрешить в предстоящей экспедиции. Я записывал. С шумом открылась дверь, и в комнату ввалился здоровенный детина средних лет, очень похожий на переодетого в щегольской френч деревенского мясника. Соответствующие манеры, соответствующая морда.

Дорогие читатели, вы знаете, что я избегаю грубых слов в моих рассказах вам, но в данном случае такое определение неизбежно. Можно сказать лишь еще грубее – харя. Назвать же этот «портрет» лицом или физиономией нельзя.

Черты его были обычными, даже правильными, но выражение тупого самодовольства, чванства, наглости – попросту хамства – проступало столь ярко, что покрывало собой все прочее. Трудно верилось, что его обладатель окончил университет.

– А, сотрудник печати? Очень хорошо, – не здороваясь, бросил он мне, – ну, эту профессорскую... (непристойное слово) бросьте к... (непристойная фраза). Слушайте, что я вам скажу и записывайте. Слово в слово.

Крыленко развалился в кресле, закурил, не предложив, конечно, нам, папиросу, и понес трафаретную пропагандную чушь о «достижениях», «победах» и прочем. О научной работе, ее конкретных задачах – ни слова. Потом выяснилось, что он спутал даже намеченный маршрут, что мягко пояснил мне проф. Щербаков: тов. Крыленко «оговорился».

Что было делать мне? Дать болтовню Крыленко без разъяснения смысла экспедиции?

Умный заместитель редактора Эйдельсон нашел выход. Он дал оба интервью разом под жирным заголовком: «Мы штурмуем Крышу Мира».

Я сопровождал экспедицию до линии вечных снегов, и в вагоне служил переводчиком между русскими и немецкими альпинистами. Наши были славными, крепкими молодыми ребятами. Снаряжены они были «по-советски»: в солдатских бутсах и стеганых ватниках. Для питания – сало и крупа. Немцы имели, конечно, полное снаряжение европейских спортсменов, каждый предмет которого возбуждал удивление и восхищение наших.

– Что это? Для чего это? – то и дело спрашивали они, указывая то на сухое горючее, то на другие приспособления горного спорта. Рулончики гигиенической бумаги, которые несли при себе немцы, привели их сначала в недоумение, а потом вызвали взрыв хохота. Оторвали себе по кусочку – показать дома.

– Они, кажется, никогда не видали этого? – в свою очередь удивились немцы.

Стыдно мне было тогда, и этот эпизод, эти вежливо-насмешливые улыбки немцев вспомнились мне много лет спустя, когда я увидел знаменитый номер розенберговского журнала «Untermensch»[52].

Крыленко в дороге шумно ссорился с сопровождавшей его сожительницей, тоже «героем» тов. Розмирович[53], причем крепкие выражения сыпались с обеих сторон. В тех же формах он покрикивал и на профессоров. С альпинистами он вообще иначе не разговаривал.

«Штурм» совершился. И русские и немцы поднялись на пики. Переименовали их и утвердили на ледниках красные тряпки.

– Каковы научные результаты экспедиции? – интервьюировал я вернувшегося Щербакова.

– Темпы научной работы не совпадают с темпами спорта, – уклончиво ответил он, – пока я воздержусь от ответа... потом... Когда мы разберем, проанализируем собранные материалы...

– Для науки – нуль с хвостиком! – понял я.

Но шум был большой. Кажется, прокричали об «открытии Памира» и за границей, как потом о папанинской буффонаде на Северном полюсе. Госиздат предложил мне выпустить книгу об экспедиции с очень большим тиражом при столь же высоком гонораре. Я отказался. Не смог. Пришлось бы сверх сил врать, восхваляя «подвиг» и «достижения» советчины, в то время как единственный там действительный реальный подвиг был совершен нашими ребятами-альпинистами, сделавшими этот очень трудный подъем на пики без снаряжения, полуголодными, но все же не отстав от блестяще снаряженных и тренированных немцев.

Не беда! Рекламные книги написали другие, не видевшие Памира и близко. Так фабрикуются «достижения», приводящие в восторг наивных европейцев и янки.

Русский «колонизатор»[54]

В тридцатых годах, в бытность мою разъездным корреспондентом газеты «Правда Востока», мне удалось встретить в одном из маленьких городков на Средней Сыр-Дарье труппу курчакбозов, по всей вероятности, последнюю. Курчакбозы – это актеры, режиссеры, драматурги и одновременно владельцы бродячего кукольного театра, корни профессии которых уходят в глубокую древность народов Средней Азии. Главный несменяемый герой этого театра Аман-Пальван (в переводе на русский язык – Горе-богатырь) приходится, вероятно, отцом итальянскому Пульчинелле, турецкому Карагезу, немецкому Иоганну Вурсту и... нашему, памятному еще старикам, забористому, веселому Петрушке. Да и сам театр курчакбозов развивался теми же путями, как и его западные родичи, включая в свои «классические» пьесы новых злободневных персонажей.

Я пробродил вместе с курчакбозами несколько дней, записал около десятка пьес их репертуара и позже, разработав эту тему в Ташкенте, при помощи сохранившейся там прекрасной библиотеки, выпустил даже небольшую монографию о нем, за которую получил ученую степень в местном университете.

В ходе этой работы меня поразило присутствие в некоторых пьесах двух русских персонажей: доктора Батыршина и купца Иванова, которые, к моему еще большему удивлению, оказались на самом деле жившими и широко известными всему Туркестану конца прошлого века людьми. Доктор Батыршин был военным врачом одного из туркестанских батальонов, поразившим местное население успешным действием русской медицины и лечившим это население бесплатно, а «купса» Иванов – одним из первых русских промышленников Сыр-Дарьинского края, коммерсантом-созидателем широкого размаха. Позже я познакомился с его сыном и узнал многое о жизни и карьере этого характерно-русского типа дельца вовлеченных в орбиту Российской Империи новых земель. Немало таких было и на Кавказе, и на Дальнем Востоке, и в Средней Азии.

Первым русским коммерсантом, двинувшим свои миллионы в Среднюю Азию, был москвич Хлудов[55]. Его приказчики шли вместе с отрядами замирявшей край небольшой русской армии, а иногда даже впереди них, стремясь по существу различными методами к одной и той же цели. Цветистые, прочные, дешевые ситцы и миткали хлудовской фабрики действовали совместно с пушками генералов Черняева[56] и фон Кауфмана[57] и в некоторых случаях даже радикальнее их. Так, например, хлудовский приказчик Алиханов, проникнув со своим караваном в запретный для русских Мерв, сорганизовал в нем прорусскую партию, в результате чего цветущий оазис с огромным городом был присоединен к Империи без пролития крови.

Одним из приказчиков «хлудовского батальона», как называли его тогда в Туркестане, был и некий, еще молодой в те времена, ловкий и сметливый Иванов[58]. Старик Хлудов, объезжая в восьмидесятых годах прошлого столетия свою коммерческую территорию, заметил и оценил его. Он, Хлудов, слыл в Москве чудаком, большим самодуром, но вместе с тем человеком большого сердца.

– Тебе бы, Иванов, свое дельце тут надо начать, а то у меня, брат, много не наворуешь, – пошутил он с молодым приказчиком.

– Всей душой этого хотел бы, хозяин, да деньжонок маловато.

– А сколько ж тебе надо?

– Немножко для большого человека, тыщонок с десяток.

– Ну, что ж, бери, я тебе дам под вексель.

«С этих десяти тысяч и начал мой папаша, – рассказывал мне его сын, – да не одно какое-нибудь дело, а тоже разом с десяток или больше того. Я-то не помню – тогда еще не родился, – но знаю, что первым делом он стал строить по всей Сырдарье хлопкоочистительные заводы. Очистка на месте немного повышала стоимость продукта, и барыши у отца были крупные. Но он не скаредничал над ними, а значительную часть уделял хлопкоробам, закупая вперед и контрактуя посевы целых уездов. Этим он служил одновременно себе самому, им, да и России-матушке, развивая отечественное хлопководство и тем вызволяя московских промышленников из кабалы ливерпульских купцов. Вместе с хлопком, действуя теми же методами финансового поощрения самого производителя, он двинул вперед и виноделие края. Ведь сами узбеки – мусульмане и вина, по крайней мере в больших количествах, не употребляют, экспорта тоже не было, а почва и климат для винограда вполне подходящие. Выписал отец лоз из Крыма, Персии и даже из Франции, роздал их садоводам и выдал задатки под урожай».

Через несколько лет он уже вывозил в Россию десятки тысяч ведер высокосортного вина, вовлек в компанию еще нескольких коммерсантов – Первушина[59], Филатова[60] – и закудрявился виноградом весь Сыр-Дарьинский край, в котором, по местным легендам, были когда-то знаменитые сады Семирамиды (близ Ходжента).

Правительство налаживало дорожную сеть, проводился рельсовый путь из Оренбурга до Ташкента, а на юге – ямские и почтовые тракты. Иванов взял подряд на весь край. Понадобились лошади, и он не только тысячами закупал их в степи, но сейчас же завел в городе Аулие-Ата образцовый конный завод, в котором, тоже первым в Средней Азии, применил метизацию, улучшая английскими чистопородными жеребцами местных киргизов, карабаиров и текинцев.

Этот завод пришлось видеть и мне. Я был поражен его огромным манежем и замечательными помещениями для маток. Любая европейская конюшня могла бы им позавидовать, а еще более позавидовали бы европейские коннозаводчики результатам метизационных опытов Иванова – стойким, сильным и резвым англотекинцам и англокиргизам. Этот метод переняли от него и владевшие десятками тысяч голов степные киргизы-коневоды, что, конечно, послужило к их экономическому укреплению. По всему краю, например, славился Гали-Узбеков – владелец ста тысяч маток, которому даже посвятил несколько строк в «Амазонке пустыни» генерал-писатель П.Н. Краснов[61].

В начале двадцатого века Иванов делал уже многомиллионные обороты. Золото сыпалось всюду, где чувствовалось влияние его руки, но попадало не только в эту руку, а и во множество других, принадлежавших местному населению. И население ценило и любило «купсу Иванову». Однажды он очутился на краю полного разорения, начав тоже новое дело. Чимкент и его уезд – единственное в мире место, где обильно произрастает цитвар, дающий при переработке сантонин, также единственное в то время средство против глистов. Иванов решил развернуть это дело в мировом масштабе и выстроил там оборудованный по последнему слову техники сантонинный завод. Но судьба на этот раз отвернулась от энергичного промышленника. Немцы как раз в это время изобрели способ добывания того же сантонина из какого-то дешевого материала и наводнили им мировой рынок. Удар для Иванова был слишком силен, и все его предприятия повисли на волоске. Выручили местные мусульманские капиталисты, которые вполне понимали огромную роль деятельности Иванова, знали и ценили его самого, как честного человека, и знали также то, что вместе с ним пострадает и множество мелких местных промышленников. Они собрали нужную сумму и спасли кредит Иванова.

Вот этот-то «купса Иванов» и послужил прототипом для действующего лица многих пьес школьного узбекского театра курчакбозов. Народные драматурги его репертуара отнеслись к русскому промышленнику с большой симпатией. В большинстве комедий он появляется тогда, когда их главный герой, незадачливый Аман-Пальван попадает в какое-нибудь безвыходное положение, например, когда визирь или злой хан требует от него какой-нибудь редкостной вещи или выполнения невозможного, угрожая в противном случае отрубить голову. Тогда, словно из-под земли, появляется русский «купса Иванов» со своим коробом или смехотворным по виду верблюдом и тотчас же доставляет нужное, требуя за него также какой-нибудь смехотворной платы, например, в одной из пьес – горсти навоза, который Аман-Пальван с радостью с ним расплачивается. Этот навоз «купса Иванов» тут же мешает с каким-то чудодейственным порошком и посыпает им виноградную лозу; та мгновенно начинает расти и через минуту над ярко расписанной сценой кукольного театра свисают грозди сочного винограда при шумном торжестве всей публики, бросающей на эту сцену мелкие деньги.

Так отразил в своем творчестве узбекский народ появление в его стране первых минеральных удобрений, введенных туда чуждым этому народу по религии, крови и культуре «русским колонизатором», поставив ему там поистине «памятник нерукотворный»...

Этот эпизод вспомнился мне теперь при чтении газетных сообщений о той жестокой борьбе, которая протекает сейчас в Алжире и Марокко, где местное, очень сходное по крови, религии и культуре с туркестанскими узбеками, население ведет кровавый бой с демократическими колонизаторами свободнейшей и просвещеннейшей в мире республики. Были ли там, в Северной Африке, свои Ивановы? Поют ли о них песни арабы и представляют ли их в своих народных театрах в лицах благодетелей и чуть ли не добрых волшебников, как купца Иванова в Средней Азии?

Не думаю. Тогда не лилось бы там столько крови.

***

Средняя Азия – страна чудес, страна непомерных возможностей исследований и открытий во всех областях знания и творчества, будь то геология, экономика, история, биология, поэзия, музыка или даже... уличный кукольный театр, зародившийся там, а не в Европе и переславший в дальнейшем, вероятно, с арабскими или венецианскими купцами своего продувного, остроумного героя – «Аман-Пальвана», принявшего в Турции имя «Карагеза», а под небом Италии – любимца толпы – «Пульчинеллу».

Мозг советской системы ясно учитывает культурное и экономическое значение этой страны, бросает туда крупные научные силы, тратит на это огромные средства, и поэтому там с особою яркостью рисуется подлинное отношение коммунизма к истинной всечеловеческой, надполитической, свободной науке...

В 29 г. в Ташкенте был созван 5-й всемирный геологический конгресс[62]. <…> Главными докладчиками от русских были сомнительный ученый, но ловкач и пролаза академик Губкин, выступавший с темой «сера в Каракумах», и светило русской геологии, теперь умерший, академик Обручев, прочитавший блестящий доклад «проблема лесса» – плодоносной пыли азиатских пустынь. Блеск этого доклада затмил в глазах немцев и серую скуку остальных исключительно прикладных, слабых с точки зрения науки сообщений, и предельное невежество приветственных речей местных «вождей» <…>

Горы Ферганы и обнаженные геологические особенности их строения произвели на немцев потрясающее впечатление: «Das ist ein Paradies für Geologarbeiter![63] – восклицал старый, сентиментальный профессор Кайзер. – Почему же вы, русские геологи, столь талантливые и эрудированные, пренебрегаете этими сокровищами знаний, раскрывающими свои тайны у ваших ног? Почему вы предпочитаете этой высокой работе разрешение чисто промышленных проблем – удел ремесленников науки, но не ее творцов и мыслителей?»

Хитрый, изворотливый Губкин ускользнул от прямого ответа, но прямодушный Обручев, думая, что никто из окружавших не понимает немецкого языка, ответил откровенно:

– Я видел больше вас и знаю, что Фергана дает лучшую в мире иллюстрацию тектонических процессов. Она – открытая книга мироздания, но сколько я ни просил об отпуске средств на ее чисто научное исследование – не дали...

К счастью для старика, его слова из русских понял только я один.

В том же году через Ташкент проследовала на Памир столь же широко разрекламированная комплексная экспедиция, возглавлявшаяся тогдашним прокурором республики – Крыленко. Ее научною частью заведовал проф. Щербаков. Немцы также принимали в ней участие, прислав трех ученых и трех спортсменов-альпинистов. Я сопровождал их до линии снегов. В разговорах немцев между собою всегда слышалось удивление, а порою и насмешка над бедностью и устарелостью научно-технического снаряжения русской группы. Сами они были во всеоружии, и разница между их приборами и теми, которыми располагал Щербаков, бросалась в глаза даже мне, профану. Завистливые взгляды и слова русских научных работников подтверждали оценку немцев.

Крыленко, действительно, прекрасный альпинист, поднялся на высочайший из пиков Памирской системы, водрузил там красный флаг и переименовал его в пик Сталина, а второй по высоте – в пик Ленина. Прежде они носили имена Петра Великого и Николая II. Это и было единственным результатом экспедиции, о которой вышло потом больше десятка пропагандных книг.

Аналогичный трюк был произведен позже в значительно более широких размерах с прогремевшим по всему миру «завоевателем полюса», экспедицией полуинтеллигента Папанина и его столь же причастных к науке сотрудников. Ее научные результаты ничтожны по сравнению с грандиозной всемирной рекламой, колоссальными затратами и... трудами скромных, малоизвестных в широких кругах полярников дореволюционного времени: Седова, лейт. Вилькицкого, адм. Макарова. Ссылаюсь в этом случае на интимно сказанные слова одного из ближайших сотрудников проф. О.Ю. Шмидта, имени которого назвать не могу – он еще жив. От него же я слышал жалобы на то, что огромную научную силу и могучую энергию О.Ю. Шмидта безрассудно растрачивают на разрешение второстепенных, чисто практических задач по завоеванию Арктики. Известный рейс «Челюскина», в течение которого этот первоклассный мировой ученый нес чисто административные обязанности начальника группы арктических зимовщиков и со свойственным ему темпераментом затрачивал свое драгоценное для науки время даже на выпуск пароходной агитки-стенгазеты, что отмечено самой советской пропагандой, – подтверждает справедливость этих жалоб.

***

В те же годы на всем мусульманском востоке СССР с огромным шумом проводилась «реформа» алфавита. Арабский алфавит, которым пользовались все мусульманские народы, заменялся новым – латинизированным. Это требовало большого труда и знаний, так как каждое из многочисленных восточных наречий имеет свои грамматические и фонетические особенности. Председателем всесоюзного комитета по латинизации был назначен старый большевик, друг Сталина, бакинский турок Агамали-Оглы[64], безграмотный настолько, что при интервьюировании его мною он твердил лишь одну фразу:

– Пиши, пиши: плохой алфавит, совсем плохой...

Текст необходимого в интервью мне пришлось сочинять самому под руководством проф. Среднеазиатского университета, арабиста Шмидта[65], позже погибшего в ссылке.

Широкая пропаганда, сопровождавшая эту «реформу» (которая через 10 лет была отменена, и алфавит был на этот раз русифицирован), убеждала восточные народы в огромном культурном ее значении, но на самом деле цель была иная – уничтожение самобытности народных культур советского востока, порабощение мышления масс, отрыв его от религии путем создания невозможности чтения Корана и других мусульманских религиозных книг и, главное, разобщение масс и сильной еще в то время в Хиве и Бухаре мусульманской духовной интеллигенции. Бухара, где в царской «тюрьме народов» не только свободно функционировали, но даже были поощряемы многочисленные медресе – религиозно-философские школы, считалась тогда вторым – после Каира – центром богословской и философской мысли ислама.

Комитет Агамали-Оглы прибыл в Ташкент с необычайной помпой, в особом поезде из одних салон-вагонов, но, начав работу, тотчас же расписался в своем бессилии и полном незнакомстве с техникой поставленной проблемы. На помощь был вызван крупнейший из исследователей Средней Азии, ее истории, археологии, искусства и необычайно сложной лингвистики – академик В.В. Бартольд[66].

Глубокий старик, тщедушный н хромавший на обе ноги, он все же тотчас явился на зов, надеясь одновременно выполнить и свое страстное желание – докончить разбор и сверку исторических надписей на стенах мавзолея Султана Санджара (XII в.), работу, необходимую ему для окончания последнего в жизни исследования страны, культуре которой он отдал 50 лет упорного вдохновенного труда. Для поездки к стоящему в пустыне памятнику требовались средства и разрешение. И в том, и в другом ему было отказано под предлогом уже не существовавшей тогда опасности от басмачей.

– Меня-то басмачи не тронут... они-то мне дали бы возможность работать... меня весь здешний ислам знает... и чтит... – жаловался огорченный ученый. Он был прав. Позже, при беседах с представителями самых различных групп местного населения, я был поражен популярностью имени В.В. Бартольда. О его мудрости и всестороннем знании Востока слагались легенды. В массах он был известен под прозвищем, значившим по-русски «видящий соль земли».

Его научная работа была не нужна советской «культуре». Он не стоял «на базе марксизма-ленинизма».

Подобные злоключения постигли и его талантливого ученика археолога М.Е. Массона[67]. Пока он выполнял заветы и заканчивал прерванные смертью труды своего учителя, его систематически выживали из всех научно-исследовательских учреждений Средней Азии. Когда он открыл указанное Бартольдом лишь приблизительно местоположение мертвого города Баласагун в долине реки Таласа, таинственной столицы столь же таинственного, но могущественного некогда и культурного государства кара-китаев, его выгнали из последнего прибежища – Средне-Азиатского музея, лишили квартиры и жалкого заработка. Но случай его спас. Сличая тексты арабо-испанских и багдадских историков, он установил существование в древности в районе современного Ходжента на Сырдарье крупнейших серебряных рудников. По его гипотезе само серебро было из них выбрано, но сопутствующие ему обычно тугоплавкие редкие металлы должны были остаться в породе. Это разом заинтересовало советскую науку. Средства на изыскания были тотчас отпущены, и М.Е. Массон, работая во главе комплексной изыскательной группы, нашел древние рудники и месторождения руд. В результате возник ходжентский комбинат редких металлов.

Коллеге Массона, археологу-любителю В.Л. Вяткину[68] не пришлось «поймать фортуну за чуб». Не обладая широкими знаниями, но заменяя их исключительным трудолюбием и упорством, этот фанатик археологии Средней Азии отдал ей всю свою долгую жизнь. Генерал-губернаторы Средней Азии, особенно барон Вревский[69], давали ему кое-какие средства, не богато, но хватало для того, чтобы расчистить знаменитую «обсерваторию Улуг-Бека» под Самаркандом и доказать, что этот высокопросвещенный внук Тамерлана открыл до европейцев закон вращения Земли вокруг Солнца. С концом генерал-губернаторства кончился и приток средств, но фанатик науки, будучи уже пожилым, продолжал один свою работу, копаясь в песке под палящим солнцем, и установил близ Анау место древнейшего города Афросиаба[70], пережившего 4 последовательных цикла культуры, из которых 3-ий современен Александру Македонскому, а 4-ый – Гарун аль Рашиду.

Энтузиаст и труженик умер в нищете и безвестности, оставив свои труды охраняющей памятники древности организации Сред-аз-Комстарис[71]. Там их нашли спекулянты на науке, и в конце 30-х годов я читал в рекламном журнале «Советская археология» статью, кажется, В. Денике, прокламирующую результаты трудов всей жизни Вяткина, как «достижения советской науки». Его имя было упомянуто вскользь.

«Советская археология» – журнал, роскошно выпускаемый параллельно по-русски и по-французски. Он предназначен исключительно для обмана Европы, и, конечно, стоит больших денег. Читая его, я всегда вспоминал те гроши, в которых было отказано упомянутым служителям науки. <…>

***

Утилитарность, выгода политическая или финансовая – основное и единственное направление научной работы в СССР. <…> На этой почве происходят порою забавные анекдоты, порою трагедии.

В пустынях Туркмении водится огромная ящерица – варан, достигающая длины двух метров. Она совершенно безопасна, обладает красивой узорчатой кожей, и поймать ее очень легко[72].

В Ташкенте жил энергичный, любящий свое дело биолог профессор Д.Н. Кашкаров[73]. Он «для себя», вне плана работал над темой «насекомые безводных песков».

В Нью-Йорке вошли в моду сумочки и туфельки из змеиной кожи, и московская «Вечерка», наиболее живая из всех газет СССР, сообщила об этом новом проявлении «гнилости буржуазного строя».

Три этих, казалось бы, несвязуемых факта сплелись, и в результате дали характерный для уродливости советской жизни гротеск.

Профессор очень хотел для разработки «своей» темы съездить в Каракумы, но прекрасно знал, что для изучения жизни каких-то букашек ему ни копейки не дадут. Собственных же средств на поездку у него, конечно, не было. По прочтении заметки в «Вечерке», перепечатанной, кажется, «Правдой Востока», профессор составил смелый план: заинтересовать, кого следует, выгодами экспорта кожи варанов, получить за счет этой безобидной ящерицы средства на поездку для изучения ее биологических особенностей и способов промышленной ловли, а поездку попутно использовать для работы над пленившими его насекомыми.

Задумано – сделано! Эффект превзошел ожидания. Большевики падки на все из ряда вон выходящее, как дикари на блестящие бусы. Средства на экспедицию были отпущены во внеплановом экстраординарном порядке, но узнавшие о варанах заправилы Внешторга не захотели дожидаться результатов профессорских изысканий и дали циркулярную директиву Средазкоопсоюзу о немедленной, срочной заготовке варанов. Средазкоопсоюз – колоссальная государственная торговая система, ведущая в Средней Азии не только снабжение населения всевозможными товарами, но и заготовки местной продукции, скупку ее у населения и по твердым, и по вольным ценам. Фактории его сети раскинуты по всей Средней Азии. Его работники, конечно, не могли ослушаться приказа Москвы и тотчас приступили к его выполнению.

Вот тут-то получился гротеск, очень похожий на тот, который дал безвременно погибший писатель Булгаков в своем замечательном рассказе «Роковые яйца».

Инструкция была дана по телеграфу в то время, когда инструктора препарирования (обдирания) варанов еще только подыскивались. Специальность – редкая, и найти их было нелегко. <…> Наполнившие дворы факторий ящерицы хотели есть. Кормить их в планы не входило, но они внепланово нападали на сваленные во дворах грузы: рис, муку, сахар, кишмиш и уничтожали их с поразительной быстротой.

Телеграф ожесточенно работал, завы факторий рвали на себе волосы и ругались на всех языках и наречиях Средней Азии. Но Москва не хотела сдаваться. Уж очень заманчиво блестели американские доллары.

Кончилось тем, что глава Средазкоопа Зеленский, вопреки воле Внешторга, приказал выпустить всех варанов и угнать их подальше в степь, а убытки списать в графу непредвиденных расходов.

Кашкарову эта история сошла благополучно, во вредительстве его не обвинили, т.к. НКВД в это время «накапливало материал» против Зеленского, который был расстрелян вместе с Рыковым в 1937 г.[74] <…>

«Научная авантюра» проф. Кашкарова не бросает на него тени. Он не имел личных материальных выгод. Но обычно спекуляция на науке или ее плодах ставит иные цели. Характерен такой случай.

В прошлом веке в Ташкент, вследствие какой-то чисто семейной истории, был сослан великий князь Николай, кажется, Константинович[75]. Это была бурная, деятельная натура. Он построил себе в Ташкенте дворец, теперь – музей, наполнил его картинами хороших художников, в саду устроил зверинец со львами и тиграми, но, главное, восстановил за свой счет древнюю, разрушенную ирригационную систему Голодной степи, превратив пустыню в огромный плодородный оазис – теперь широко разрекламированный совхоз-гигант Пахта-Арал. На этом он не остановился и разработал вместе с инженером Анненковым грандиозный проект возвращения Аму-Дарьи в ее старое русло – Узбой, выходящий в Каспийское море. Осуществление этого проекта вернуло бы к жизни гигантскую площадь пустыни. Война помешала началу работ. В 1918 г. великий князь умер, Анненков затерялся в вихрях революции, а проекты, сметы и чертежи работ попали, вместе со всем имуществом князя, в Средеднеазиатский музей. Там, в архивном хламе, нашел их в середине 20-х годов ловкий инженер ирригации Ризенкампф[76]. Он выдал себя за автора проекта, получил за него очень крупную сумму в тогда еще веских червонцах и стал главой грандиозного строительства.

Но счастье было скоротечно. Нашлись завистники, проделка была раскрыта, оплата проекта конфискована, а сам Ризенкампф отбыл на Соловки, где я узнал от него часть истории, подробности – позже, уже в Ташкенте. Характерно, что Ризенкампф не признавал себя виновным, базируясь на «праве находки» и несомненной общественной пользе при выполнении проекта, который без его энергии заглох и был оставлен. На фоне общего советского бесправия эти аргументы звучали убедительно.

Подобную же историю о присвоении авторства проектов царского времени я слышал о постройке Московского метро. Во всяком случае, многие из грандиозных работ, предпринятых большевиками, авторство которых они приписывают себе и только себе, задуманы и подготовлены много раньше. Ведь и идея Великого Северного Морского пути родилась в гениальном мозгу Петра I, и после него неуклонно, хотя и постепенно практически осуществлялась офицерами императорского флота, начиная с командора Беринга и кончая лейтенантом Вилькицким и адмиралом Макаровым. Пресловутое «достижение» – Турксиб был не только спроектирован, но начат и уже доведен до Аулие-Ата (около 200 км). В 1916 г. О-во Риддер уже имело концессию на разработку Кузбасса, и лишь война задержала ее осуществление. Таких случаев – сотни.

Иногда спекуляция на науке бывает трагична.

В конце 20-х годов в Ташкенте жил профессор Михайловский[77].

Как научный работник он был слаб, выдвинулся в «краевую» профессуру из рядовых провинциальных врачей, но, по странной склонности, еще в молодости заинтересовался способами мумификации и достиг в этом искусстве больших результатов: сделанные им мумии ящериц, змей и лягушек были украшением местного музея. Его жена умерла родами первого ребенка. После революции умер и шестилетний сын. Пользуясь религиозной свободой, этот вряд ли нормальный психически профессор сделал из него мумию и посадил ее у себя в кабинете. Мумия вышла необыкновенно удачная: ребенок сидел, как живой. Сохранился даже цвет лица.

На антирелигиозников-коммунистов эта мумия производила сильное и своеобразное впечатление. Они, малограмотные и напичканные дешевыми агитками – тенденциозной популяризацией опытов Бехтерева, анабиозы и пр., видели в ней ключ к возможности оживления мертвых.

Профессор Михайловский учел это и построил на легковерии фанатиков материализма свое благополучие. Он объявил, что ведет научную работу по преодолению смерти и даже близок к ее завершению, мистифицировал какие-то опыты, читал сумбурные, демагогические доклады и тянул деньги отовсюду. Верили и давали. Слишком заманчива была цель – смертельный удар по религии.

Профессор женился на студентке-комсомолке и вдруг неожиданно ночью застрелился. Подозрительного ничего не было, его похоронили с большевицкими церемониями.

Но через несколько дней журналист Эль-Регистан[78] (теперь автор слов нового, сменившего Интернационал, гимна СССР) неожиданно заявил в ГПУ, что он вспомнил никем не замеченную деталь:

– Выстрел был сделан в левый висок.

Тело откопали, а дело раскопали. Оказалось, что проф. Михайловский был убит во время сна собственной женой, при соучастии ее любовника, а его ассистента, тоже комсомольца. Преступление было задумано и подготовлено заранее, еще до брака убийцы и жертвы, и сам брак был средством к его выполнению.

Убийцы верили в реальность и ценность шарлатанской «работы» Михайловского и хотели завладеть ее результатами. Сигналом к убийству послужила брошенная профессором фраза:

– Главное закончено. Остаются лишь технические детали. «Боженька» побежден!

Верившие в «гений» проф. Михайловского были глубоко разочарованы: его «труды» не представляли никакого научного интереса. Это были беспорядочные, небрежные выписки из различных медицинских книг...

В суд дело не поступило. Виновники убийства исчезли в недрах ГПУ[79].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] «Знамя России» (Нью-Йорк). 16 февраля 1952 г. № 56. С. 11–14.

[2] Все приведенные мною фамилии точны. В дальнейших очерках я изменяю некоторые, не желая причинить зла их носителям, но каждый раз буду осведомлять об этом читателя. – Примеч. автора.

[3] Михаил Максимович Кульков (1891–1939) – первый секретарь Киргизского областного комитета ВКП(б) в 1929–1930 гг., с 1931 г. – в Москве и других российских городах на партийно-производственной работе; казнен.

[4] Баялы Диканбаевич Исакеев (1897–1938) – народный комиссар земледелия Киргизской АССР в 1929–1933 г., затем председатель Совнаркома Киргизии; казнен.

[5] Малайка – батрак, живший в своей юрте и имевший небольшое хозяйство.

[6] Чайрикер – батрак-издольщик.

[7] Ныне Бишкек (Республика Киргизстан).

[8] «Знамя России» (Нью-Йорк). 23 марта 1952 г. № 59. С. 7–9.

[9] Имеется в виду И.В. Сталин.

[10] «Знамя России» (Нью-Йорк). 5 апреля 1952 г. № 60. С. 8–10.

[11] Файзулла Губайдуллаевич Ходжаев (1896–1938) – в 1924–1937 гг. председатель Совнаркома Узбекистана; казнен.

[12] Популярная оперетта В. Валентинова.

[13] «Это не играет роли» (нем.).

[14] Diseuse – артистка-куплетистка (франц.).

[15] Акмаль Икрамович Икрамов (1898–1938) – первый секретарь ЦК ВКП (б) Узбекистана в 1925–1937 гг.; казнен.

[16] Юлдаш Ахунбабаевич Ахунбабаев (1885–1943) – председатель Президиума ЦИК Узбекистана в 1925–1938 гг., председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана в 1938–1943 гг.

[17] Павел Ефимович Дыбенко (1889–1938) – революционер и государственный деятель, в 1921 г. – один из руководителей подавления антибольшевистского мятежа в Кронштадте, в 1928–1933 гг. – командующий войсками Среднеазиатского Военного округа; казнен.

[18] Ширяев ошибается; Дыбенко был – правда, недолго, – супругом Александры Коллонтай (1872–1952), революционерки и советского государственного деятеля.

[19] Реальность существования этого «заговора», во главе которого якобы стоял маршал Михаил Тухачевский (1893–1937) и который послужил началу широкомасштабных репрессий среди военных кадров в 1937–1938 гг., до сих пор остается дискуссионной.

[20] «Знамя России» (Нью-Йорк). 11 мая 1952 г. № 62. С. 10–13.

[21] Борис Ильич Казанович (1871–1943) – генерал-лейтенант, в 1920 г. через Турцию эмигрировал в Югославию.

[22] Марцелл (Марцел) Рабинович в начале 1920-х переехал в Москву; входил в ближайший дружеский круг Сергея Есенина и сам писал стихи.

[23] Кавалерия армии Бенгальского президентства (одного из трех президентств Британской Индии), состоявшая преимущественно из бенгальцев, напрямую подчиненная Британской короне. Сипаями назывались индийские наемники в британской колониальной армии. Саман (тюрк. «солома») шел на корм лошадям.

[24] Фамилии даю точно. Все они уже погибли. – Примеч. автора.

[25] Эту фамилию даю условно, т.к., быть может, он еще жив. – Примеч. автора.

[26] Вероятно, имеется в виду либо Павловский, либо Павлоградский гвардейский полк.

[27] Великий князь Николай Константинович (1850–1918) – первенец великого князя Константина Николаевича, младшего брата российского императора Александра II. В ссылке в Ташкенте принял фамилию Искандер. Могила вел. князя не сохранилась.

[28] Князь Александр Николаевич Искандер (1887–1957) – участник Белого движения, эмигрировал во Францию.

[29] «Знамя России» (Нью-Йорк). 16 июня 1952 г. № 64. С. 14–16.

[30] Ныне – Байрамали (Туркменистан).

[31] «Белый царь» (тюрк.) – так среди среднеазиатских народов во второй пол. XIX – нач. ХХ вв. называли русского императора.

[32] Имеется в виду киргизская лошадь – горная порода лошадей.

[33] Совр. название – Гёкдепе; во время завоевания Туркмении 12 января в 1881 г. селение-оазис, оплот текинцев, было взято штурмом войсками М.Д. Скобелева.

[34] Государственный гимн Российской империи в 1833–1917 гг.

[35] Согласно повелению халифа Харуна ар-Рашида в 807 г. все представители «покровительствуемых» религий – как иудеи, так и христиане – должны были подпоясываться веревкой. Это повеление преследовало только одну цель – внести внешние отличия между мусульманами и немусульманами (аналогичные положения в отношении нехристиан имелись и в средневековой Европе) и не имело никакой связи с тем, о чем – в передаче Ширяева – говорит Рабинович; последнее было «народной» интерпретацией этого обычая.

[36] Имеется в виду минарет Калян (XII в.), с которого сбрасывали осужденных на смерть.

[37] Картина В.В. Верещагина «Самаркандский зиндан» (1873).

[38] Арбакешами назывались водители арбы, а не гвардейцы эмира.

[39] Арк – название не холма, а цитадели, в которой находился также и дворец эмира.

[40] Название «Ляби-хауз» (перс. «У хауза») носит не сам водоем-хауз Нодир-Беги, а площадь, окружающая его.

[41] Имеется в виду медресе Халифа Ниязкула (нач. XIX в.), также известное как «Чор-Минор» (перс. «Четыре минарета»).

[42] «Бухара-и Шариф» – «Священная Бухара» (перс.)

[43] «Знамя России» (Нью-Йорк), 30 июня 1952 г. № 65. С. 7–10.

[44] Исаак Абрамович Зеленский (1890–1938), с 1924 г. возглавлял Средазбюро, верховный орган ЦК ВКП(б) в Средней Азии (функционировало в 1922–1934 гг.); казнен.

[45] Т.е., до революции 1917 г. «Тюрьма народов» – расхожий фразеологизм, возникший в сер. XIX в. на основе известной книги маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Благодаря использованию его в статье В.И. Ленина «К вопросу о национальной политике» (1914) активно использовался в советской риторике для обозначения угнетенного состояния нерусских народов в Российской империи.

[46] «Знамя России» (Нью-Йорк). 14 июля 1952 г. № 66. С. 11–13.

[47] Еще одна неточность автора: 5-ый всемирный геологический конгресс проходил в Вашингтоне в 1891 году. Ширяев имеет в виду III Всесоюзный съезд геологов с участием иностранных гостей, который проходил в Ташкенте с 20 по 26 сентября 1928 года. В нем принимали участие немецкие геологи Кайзер, Хосмат, Борн и Цур-Мюллен и один чешский (Ульрих).

[48] Иван Михайлович Губкин (1871–1939) – академик АН СССР (с 1929 г.), вице-президент АН СССР (с 1936 г.), председатель филиала АН Азербайджана (с 1937 г.).

[49] «Большого знатока восточной музыки» с фамилией Покровский в Ташкенте тогда не было; вероятно, Ширяев имеет в виду Виктора Александровича Успенского (1879–1949), музыковеда, композитора и фольклориста. С 1918 г. (и до конца жизни) В.А. Успенский жил в Ташкенте, занимался исследованием музыкальной культуры народов Средней Азии. В конце 1920-х он устраивал также вечера национальной музыки. Под «двухтомным трудом» Ширяев, видимо, подразумевает труд Успенского «Туркменская музыка», первый том которого вышел как раз в 1928 году. (Сообщено А.Б. Джумаевым.)

[50] Дмитрий Иванович Щербаков (1893–1966) – ученый в области геологии, минералогии, геохимии и географии, с 1953 г. – действительный член Академии наук СССР.

[51] Николай Васильевич Крыленко (1885–1938) – верховный главнокомандующий российской армии после октябрьского переворота 1917 г., с 1931 г. нарком юстиции; казнен.

[52] «Недочеловек» (нем.). Так называлась брошюра (а не журнал), выпущенная в 1942 г.

[53] Елена Федоровна Розмирович (1886–1953) – революционерка, жена Н.В. Крыленко (позднее – дипломата А.А. Трояновского), в 1931–1933 гг. – член коллегии Наркомсвязи СССР. 

[54] «Наша страна» (Буэнос-Айрес). 8 марта 1956 г. № 320. С. 4.

[55] Михаил Алексеевич Хлудов (1843–1885) – фабрикант, благотворитель, общественный деятель. Участвовал в военных действиях в Средней Азии, имел награды, включая Георгиевский крест. В Русско-турецкую войну состоял адъютантом генерала Скобелева.

[56] Михаил Григорьевич Черняев (1828–1898) – генерал, военный и политический деятель. Участвовал в Крымской войне, начал и позднее завершил период завоевания Туркестана и был первым губернатором Туркестанской области. Издавал в Москве газету «Русский Мир», разделял взгляды славянофилов. В конце 1870-х по приглашению сербского правительства занимал пост главнокомандующего сербской армией, и его имя стало символом славянского братства и единства.

[57] Константин Петрович фон Кауфман (1818–1882) – инженер-генерал. Представитель русской ветви австрийского рода, служил на Кавказе, участвовал в Крымской войне, служил генерал-губернатором Северо-Западного края, позднее – Туркестанской области.

[58] Николай Иванович Иванов (1836–1906) – купец. Крупнейший ташкентский предприниматель своего времени, конезаводчик, учредитель и владелец винокуренных и пивоваренных заводов, фармацевтической фабрики, коммерческого банка, известный благотворитель.

[59] Иван Иванович Первушин (1842–1871) – купец. Основал в Ташкенте винокуренный, а затем и винодельный завод.

[60] Дмитрий Львович Филатов – купец, общественный деятель. Служил денщиком у графа И.С. Тургенева. Получив наследство после смерти графа, занялся виноделием в Туркестане, основал известный Самаркандский завод марочных вин.

[61] «Амазонка пустыни» – приключенческий роман генерала П.Н. Краснова (1869–1947, с 1920 г. – в эмиграции), вышедший в 1922 г. в Берлине.

[62] См. примечание 47.

[63] «Это рай для геологов» (нем.).

[64] Самед Ага Агамалыоглы (1867–1930) – председатель ЦИК Азербайджана в 1922–1929 гг.

[65] Александр Эдуардович Шмидт (1871–1939) – востоковед и арабист; погиб, находясь под арестом в Ташкенте.

[66] Василий Владимирович Бартольд (1869–1930) – востоковед, арабист и тюрколог.

[67] Михаил Евгеньевич Массон (1897–1986) – археолог, историк-востоковед.

[68] Василий Лаврентьевич Вяткин (1869–1932) – археолог, историк-востоковед.

[69]Александр Борисович Вревский (1834–1910) – Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа.

[70] Ширяев спутал городище Афросиаб (ныне – на территории Самарканда, Узбекистан), одним из первых исследователей которого был В.Л. Вяткин, и городище Анау (Аннау, совр. Туркменистан), к исследованию которого ученый отношения не имел.

[71] Среднеазиатский комитет по охране памятников старины, искусства и природы.

[72] См. эпизод с разработкой варанов также в очерке «Великий комбинатор».

[73] Даниил Николаевич Кашкаров (1878–1941) – зоолог, эколог; заведующий кафедрой зоологии Среднеазиатского университета (1920–1933 гг.; ныне – Национальный университет Узбекистана).

[74] Оба были расстреляны весной 1938 г.

[75] См. прим. 27.

[76]Георгий Константинович Ризенкампф (1886–1943) – основатель Научно-мелиорационного института в Петрограде в 1920 г. (ныне – Всероссийский научно-исследовательский институт гидротехники им. Б.Е. Веденеева); с 1929 по 1932 гг. был в заключении; вновь арестован в 1942 г. Скончался в заключении.

[77]Иван Петрович Михайловский (1877–1929) – ученый-физиолог, профессор Ташкентского университета.

[78] Эль-Регистан, настоящее имя Габриэль Аршакович (Аркадьевич) Уреклянц (Уреклян) (1899–1945) – журналист; автор, вместе с С.В. Михалковым, слов гимна СССР.

[79] История с гибелью Михайловского была иной. Эль-Регистан опубликовал в 1929 г. в партийной газете «Узбекистанская правда» статью «Выстрел в мазанке», утверждая, что «Михайловский своими недавними опытами… потряс незыблемые основы старухи-медицины, бросил вызов смерти, ежедневно уносящей тысячи человеческих жизней, гибнущих от целой кучи заболеваний, связанных с тем или иным поражением крови. <…> Михайловский ярый атеист, ненавидящий религию… <…> ученый – жертва конфликта науки и религии». Вскоре после статьи был арестован проф. Войно-Ясенецкий (еп. Лука), прежде давший заключение о сумасшествии Михайловского, вдова которого намеревалась похоронить мужа по христианскому обряду. ОГПУ было сформировано уголовное дело: убийство Михайловского якобы было совершено его «суеверной» женой, имевшей сговор с Войно-Ясенецким, дабы не допустить «выдающегося открытия, подрывающего основы мировых религий». Приговор по сфабрикованному делу так и не был вынесен, но святитель находился в тюрьме и последующей ссылке до 1934 г.

Опубликовал Василий Артемов‎

Подпрапорщик на должности Фельдфебеля 1-ой батареи 2-го Туркестанского стрелкового артиллерийского дивизиона Петр Яковлевич Бобырев. На груди Знак отличия Военного ордена Святого Георгия, медали "За храбрость"," В память 300-летия царствования Дома Романовых", Бухарская " За усердие и заслуги" золотая? Знак 1-ой батареи 2-го Туркестанского стрелкового артиллерийского дивизиона. Место дислокации дивизиона, г. Скобелев, ныне Фергана.

Турсунали Каримович Кузиев опубликовал ряд фотографий из 1957 года. Спасибо! Будем публиковать с тегом «1957».
Что за место, никак не соображу?

© Фото: UZ24.

В субботу в Ташкенте откроется новый Центральный эко парк им. Бабура. Он расположен на месте старого зоопарка в центре столицы.

В парке построены беговые и велодорожки, поле для пляжного волейбола, бадминтонная площадка, установлены тренажеры. Также там откроется кафе, на островке в центре пруда можно будет проводить свадебные фотосессии. 

Фотокорреспондент UZ24 побывал в парке за пару дней до открытия.

Михаил Книжник пишет:
Новое стихотворение Владимира Рецептера (отсюда). Хорошее стихотворение. Но с 1940 года Войно-Ясенецкий в Ташкенте больше не был. Сначала ссылка в Красноярский край, потом война, главный хирург эвакогоспиталя, сталинская премия, Крым.

Я видел Войно-Ясенецкого
в военном госпитале… Что ж?..
Не вспомню вдруг ни страха детского,
ни на кого хирург похож.

Одни лишь запахи иодные,
густые запахи беды…
Солдаты бритые и взводные …
Не вспомню чьей-то бороды…

Кто встал в дверях с высокой свитою?..
Халаты били белизной…
Мы пели тем, кто был защитою,
а в окна рвался жёлтый зной,

азийский, адский... Гнойный, может быть…
И в госпитале шла война:
она на смерти смерти множила,
но жизнь была уже видна.

К чему ж ведёт стиходвижение
сквозь толщу невозможных лет?
…Ни слова, ни прикосновения,
а только белизна и свет.

Прислала Виолетта Лаврова

Сергей Гордин:

По профессии я журналист, что предполагает знакомство с очень многими людьми. Так и получилось – везло. Но если говорить о человеческой дружбе, то самая главная у меня сложилась с Сашей Фитцем.

Все его знают – а его знают все – вот таким Господином, Джентльменом, но есть в нем качество, которое иначе, как Тихим добром не назовешь. Он, как айсберг у которого все главное не видно. Вот, вспомнил, попал я юношей на судебный процесс в Алмалыке. Там судили немцев-сектантов. Судья спрашивал у них – Что вы о Боге да о Боге? Вы его видели?
Маленькая, сухонькая женщина ответила – А вы электрический ток видели?
Судья рот открыл.
А она добавила – А ведь знаете, что он есть. Чувствуете. Так и мы.
Потом этот невидимый ток, который нельзя не почувствовать, назовут «Харизмой».
В Саше ее навалом. Он сам - Харизма.

Мы тесно общались в трудные времена. Мои. Его. Страны. Не важно же, что падаешь. Ты ведь человек, а человеку это свойственно. А важно, как ты встаешь.
Вот это умение вставать все же есть, встречается. Иной уж так встает, что хочется ему сказать – Лежал бы уж, Ванька-Встанька.
Но встать и остаться при этом человеком - не предать, не прогнуться, это - редкость.
Но просто расскажу одну историю – у Саши пошла черная полоса, травля, обвинили его во всех смертных политических грехах и прочем . Удары были страшные. В конце эпохи вполне сформировалась профессиональная стая загонщиков. Безжалостная, тупая, вооруженная плохо понятым марксизмом в купе с ленинизмом. Они выжигали человека, как нейтронная бомба. Тело есть, а душа уже изотопы.
И вот в самый разгар травли ходил по разным кабинетам Ташкента чуть сутулившийся человек. Проситель. Александр Владимирович Фитц.
Только просил не за себя! Просил за коллег, с которыми был связан по работе, просил за друзей, которые могли пострадать. Устраивал на новую работу. Давал теплые реноме. Не от него знаю – от тех, былых руководителей.
Вы понимаете – Он не предал! Не предал никого – от машинистки до бухгалтера. И он никому про это не сказал. Да и сам я узнал случайно. И если вы думаете, что он изменился, то вы глубоко ошибаетесь. Помогает при первой возможности тихо, незримо, молча.
Но вы же знаете… вы же знаете – добро безнаказанным не бывает. И когда я узнал, что и его сердце пострадало, то долго не мог заснуть, а когда заснул, во сне ясно и четко написались строки – Открыли сердце. Посмотрели. Оно стучало золотое. Его обратно отпустили – нельзя с земли забрать такое.
И потом родилось уже не во сне, а может быть во сне наяву, где живет поэзия, другое стихотворение для него. И для меня. И для вас .
НА ОТКРЫТОМ СЕРДЦЕ
Саше Фитцу

Подбираются холода,
По-кошачьи так: тихо-тихо,
Вот замерзла с утра вода,
Вот скукожилась повилика.

Вот опал пеленою смог,
Видно горы и очень грустно,
Прочитал, что болеет друг,
Где-там, в стороне нерусской.

Очень жалко. Иду в Собор,
Ставлю свечку и заклинаю,
Нашу молодость до сих пор,
Как прекрасный сон вспоминаю.

На простынке серой небес
Как в кино в плохом кинозале,
Столько разного из чудес,
Не понятных уже, мелькает.

Столько слов, улыбок, надежд,
Столько радостей и печалей,
Сохрани его Бог отец,
Мы ведь главного не сказали!

Не успели, лишь подошли!
Мы стоим на краю Вселенной,
Страсти лишние в угольки
Превратились , сгорев до тлена.

На молитву похоже все,
Что мы нынче творим и пишем,
Очень искренне, от души,
Свято веря, что Ты нас слышишь.

СОЛЕНАЯ ГОРА ТАШКЕНТ
СЕРГЕЙ ГОРДИН
PS. Вы знаете, люди пишущие странные люди. Со срывами. В быту невыносимы. По себе знаю, стыжусь. Сами себя грызут, как барсы в капкане. И часто никому ничего объяснить не могут, потому что, как говорил Сенека-младший – «Бесполезно объяснять не укушенному змеей, как тебя кусала змея». Но одно их спасает – Надежда. Потому, что живешь от написанного к ненаписанному, всегда остается мечта и неизвестность – мне бы так хотелось, да и есть чего, побольше написать о моем друге, но должны волшебным образом сочетаться память, время. А это уж вовсе не от автора зависит, нужно просто ждать. Поэтому и живешь, чувствуя, что не все сказано. И Саша ведь мой дорогой тоже живет поэтому – не все сказал, не все сделал, да и ( что плохого в этом слове?) не все натворил на этом свете. Столько дел впереди.
С днем рождения тебя, мой дорогой друг. Береги себя. Здоровья тебе.

Борис Гольдин, член международной ассоциации журналистов

КОНТРАКТ НА ... ЖИЗНЬ

Пропащее время, сгоревшие души,
Твоих дочерей и сынов самых лучших,
Страна, запалившая вечный костёр,
И пеплом погибших устлала простор
Бескрайних лесов и полей, и степей,
Где в тысячах страшных твоих лагерей,
Сжигалось и время, и души, и жизни,
В чадящих кострах нескончаемой тризны.

РОСТОВ-НА-ДОНУ
Это было много лет тому назад, поэтому уже не помню ни титулов, ни фамилий членов правительства, ответственных работников Института военной истории Министерства обороны и Министерства иностранных дел России, которые обещали американцам отыскать их родственников, пропавших в России, или хотя бы найти их следы. Обещали и забыли или были еще какие то важные причины.

Меня, как журналиста, этот факт глубоко заинтересовал. Действительно,как же так? Приехать-то приехали, а потом и след их простыл.Если решили остаться и принять советское гражданство, то где они? Что с ними случилось? Может быть погибли в годы войны, пали от рук фашистских палачей?

Я долго сидел в различных архивах, говорил с разными людьми-результат был равен нулю. Когда уже все испробовал, решил–сдаюсь, но не успел поднять руки вверх, всплыла истоpия американца, который своей рукой, в это даже трудно поверить, подписал контракт на работу , «контракт» на… смерть.
- Все ужасы и жестокость в народных сказках не так просто придумать, -писал французский писатель Виктор Гюго, - но иной раз в истории повторяется то, что было придумано в сказке.
В Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта проходила международная конференция ученых-историков. В то время я был доцентом Ташкентского институте инженеров железнодорожного транспорта. В свободное время, а его, правда, было очень мало, для нас организовали экскурсию по городу.

В низовьях Дона, средь степей широких,
Где царь готовился к войне с ордой ,
Возник источник, покоривший многих,
Живой, прозрачной, ключевой водой.

Войска ушли, легли на край запреты ,
Богатый тот колодезь не забыт:
Здесь правящей рукой Елизаветы
Таможня создана, и порт открыт .

Через двенадцать лет назвали город
Святым и звучным именем Ростов .
Здесь отдавал приказы сам Суворов ,
Здесь начал службу флотоводец Ушаков .

- Справа от вас старинный дом из красного кирпича. До войны здесь жили иностранные специалисты, которые приехали по контракту и работали на Ростовском заводе сельскохозяйственного машиностроения.

Я спросил нашего гида:
- Как сложилась судьба иностранных специалистов? Он пожал плечами и тихо сказал:
- Я был бы рад вам ответить, но это только одному Богу известно!
Шло время. Мысль о судьбе иностранных специалистов не выходила у меня из головы. И вдруг, не поверите, нашел. И притом, в своем родном городе.
Начну издалека. Кто знаком с историей, тот хорошо помнит, что финансовым центром мира и ведущей промышленной державой в 20 годах прошлого века были Соединенные Штаты. Именно поэтому биржевой крах в США осенью 1929 года послужил началом экономического кризиса во всем капиталистическом мире.
В Америке в годы Великой депрессии гиганских размеров приобрели разорения и банкротства промышленных, торговых и финансовых предприятий и фирм. В свою очередь это привело к росту массовой безработицы. После долгих месяцев бесплодных поисков работы и истощения личных сбережений, после лишения имущества и выселения на улицу за не уплату за жилье, сотни тысяч американцев превращались в нищих и бездомных бродяг.
Думаю, что многие читали роман Джона Стейнбека “Гроздья гнева”. Действие происходит как раз во время Великой депресcии. В книге -“гроздья гнева” – это метафора.
- В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева-тяжелые гроздья,и созревать им теперь уже недолго,–пишет автор.
Из-за реального изображения тяжелой жизни американцев книга был изъята из библиотек Нью-Йорка, Сент-Луиса, Канзас-Сити.
И не случайно, что многие специалисты, потеряв всякую надежду найти работу, готовы были подписать конктракт с любым Вельзевулом или Мефистофелем и мчаться в любую точку земного шара.
Инженер-механик из Нью-Йорка Исаак Фpиц не был исключением. Когда он узнал, что можно поехать в Советский Союз и там заработать какие-то деньги , радости не было конца.

Поддержали его идею и в нью-йорской синагоге:
- Но будь там очень осторожен?- предупредили его.- Всю жизнь в России и в Украине было много антисемитов. Помню их в своей жизни и забыть не могу,- сказал старый раввин Шлома.
Жена была согласна, и он подписал контракт с представителями крупнейшего завода города Ростова - на -Дону, но подписал только на год. Помнил разговор в синагоге.
Таким образом, семья американского инженера оказалась в старинном русском городе Ростов-на-Дону и стала работать на заводе сельскохозяйственного машиностроения. Жили они в том самом доме, что был построен из того самого красного кирпича. В рабочем коллективе нашлась работа и его жене Фене. Интересно, что их маленький сын Эди вскоре заговорил на русском. Так началась "вторая" жизнь в СССР гражданина США Исаака Фpица.
Летом 1930 года на 16 съезде ВКП(б) было принято решение о расширении практики посылки за границу советских рабочих и специалистов и приглашения в СССР иностранных инженеров, мастеров и квалифицированных рабочих. Большинство приехало из Германии и США, в этих странах закупалась и основная часть импортной техники. В Cоветском Союзе в 1932-1933 годах находилось примерно 20 тысяч иностранных специалистов и рабочих, с помощью которых и осуществлялась сталинская индустриализация.
В Ростове-на-Дону американские специалисты создали свой центр, часто собирались, обсуждали свои планы, вспоминали родных и знакомых, смотрели русские фильмы, слушали классическую музыку, устанавливали тесные контакты с русскими.
Американского инженера Исаака Фрица полюбили рабочие. Его мнение ценили и руководители цеха,и сам директор завода. Часто хвалили, выписывали премии. Все складывалось хорошо.Он и письма о своей хорошей жизни часто отправлял в Нью-Йорк.

КОЛЫМА, ТЫ КОЛЫМА
Шли 30-е годы-годы дикого "людоедства". Сталин и его окружение буквально “поглощали” лучших представителей всех народов многонационального Советского Союза. Страна превратилась в цепь тюрем и лагерей.
Из Москвы в братские республики направлялись приказы и конкретные цифры: где и сколько надо выявить врагов народа. Чиновники на местах, боясь за себя, за свое место, эти цифры увеличивали в десятки раз. Шли повальные аресты, суды и расстрелы.
Сталин не пожалел даже родственников своей второй жены – Аллилуевых. Их объявили пособниками американской разведки. Все они были расстреляны. Не случайно вскоре жена Сталина, 30 -летняя Надежда Сергеевна Аллилуева, взяла пистолет “Валтер” и застрелилась.
Так, что тут говорить об иностранных специалистах. Сталин и его подпевалы считали, что некоторый из них–это шпионы мирового империализма, засланные со специальным заданием. Его больная фантазия видела в людях с иностранным паспортом диверсантов, лютых врагов первого в мире социалистического государства.

1937 год. Ростов-на Дону. Массовый террор. Арестам подвергаются тысячи специалистов: инженеров, хозяйственных работников. Множились дела по диверсиям, акта саботажа и шпионажа в пользу многочисленных иностранных разведок.
Проработав честно и добросовестно год, инженер зашел к руководству: мой контракт подошел к концу, пришел сказать большое спасибо и оформить документы, собираюсь вернуться в родную Америку.
В кабинете директора его уже ждали доблестные работники НКВД.

- Не торопитесь с отъездом. У нас есть данные,что вы засланный к нам вредитель.
Мужчина от удивления потерял дар речи, как рыба, хватал открытым ртом воздух. Его глаза увеличились в размерах и он еле-еле произнес:
- Так шутить нельзя. Это очень плохая шутка. Я гражданин США - свободной страны. Тут какая –то ошибка. Может быть меня с кем-то спутали?
- У нас никто никогда не ошибается, - сказал молодой парень с военной выправкой в штатской одежде.- Что касается свободы, то скоро увидишь, что у нас ее куда больше, чем у вас там.

Я как-то прочитал,что Мая Плисецкая писала о своей маме:
“Характер у мамы был мягкий и твердый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году ее арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и прочее, и прочее, – она наотрез отказалась. Ей дали восемь лет тюрьмы”.
Рассказывает Родион Константинович Щедрин:
- В 1966 году Майя просто не могла не подписать Письмо 25 деятелей культуры и науки Л. И. Брежневу против реабилитации Сталина, воспротивившись таким образом сохранению культа Сталина, после того, как ее отец был расстрелян как враг народа, а мать - сослана на многие годы как жена врага народа. Для Майи Михайловны было просто невозможно не подписать это письмо, невзирая ни на какие возможные последствия.
Долго выбивали “правду” у Исаака. Под ногти запускали иголки, срывали ногти, одевали смирительную рубашку и противогаз, и били. .Для этого употребляли резиновые шланги, жгуты, специально свитые из электрических проводов, палки. Били по половым органам.Но в самых тяжелых муках, что мог Исаак сказать своим мучителям?
Убитая горем Феня, с маленьким ребенком на руках,села на поезд и поехала в Москву ( благо была одна ночь езды) искать правду, как-то помочь мужу.
Она ходила от одного начальника к другому и целыми днями ей говорили одно и то же:
- Так просто взяли и отправили иностранца в тюрьму? Такого у нас не бывает.
- Послушайте, - доказывала она, - да, какой он диверсант?! Если узнают об этой истории в Нью-Йорке, то вся наша синагога вместе с ребе Шлома смеяться будут.
Военный трибунал был быстрым. Прочли какую-то бумажку (без свидетелей, без защитников ) и отправили Исаака далеко-далеко, как в песне, где кочуют туманы. Пять лет лагерей с отбытием срока на Колыме.

- Где этот лагерь? - спросил он сокамерника.

Ответ был кратким:

Колыма ты, Колыма,
Чудная планета,
Двенадцать месяцев зима,
Остальное лето.

Правда, до заседания военного трибунала предложили одну юридическую сделку:
- Вот что, Фриц, откажись от своего гражданства, и тебя не будут судить. Будешь жить по-настоящему в самой свободной в мире стране.
- Нет - был ответ
Потом, уже на Колыме он узнал, что те американцы, которые отказались от своего гражданства, получили взамен советское и вместе с ним сроки тюремного заключения во много раз больше.

Из колымского белого ада
шли мы в зону в морозном дыму.
Я заметил окурочек с красной помадой
и рванулся из строя к нему.
«Стой, стреляю!» — воскликнул конвойный,
злобный пес разодрал мой бушлат.
Дорогие начальнички, будьте спокойны,
я уже возвращаюсь назад.

Кто читал “Колымские рассказы” Варлама Шаламова, тот помнит, что в основу его прозы лег страшный опыт сталинских лагерей: многочисленные смерти, муки голода и холода, бесконечные унижения. На своем опыте он убедился в том, что жизнь в лагерях превращает человека в животное, в забитое, презренное существо.
- Лагерь –отрицательная школа жизни целиком и полностью,- пишет В. Шаламов.- Заключенный приучается там ненавидеть труд – ничему другому и не может он там научиться. Добро и зло -достаточно наивные категории, когда речь идет о преступной, хорошо организованной системе.
Даже трудно поверить в то, что вот в таких условиях и тянул свою лямку на Колыме вместе с советскими людьми и американский “бурлак” Исаак Фриц.
“ Один из видных полковников МГБ, – пишет в своей книге “Архипелаг ГУЛаг», - Александр Солженицин,- объявил заключенным , что они не будем доказывать вину арестованному. Пусть он сам докажет, что не имел враждебных намерений.”
Как мог Исаак доказать, что он не враг , что он полюбил Россию, старинный город, русских рабочих, что приехал только заработать.
Тяжелые каторжные работы. Суровые сибирские морозы. К этому надо приплюсовать и дополнительные издевательства, которые выпали на долю Исаака – они были, как со стороны работников лагеря, так и со стороны уголовников. Фpиц был американским евреем и сто раз был прав старый ребе, когда говорил об антисемитах в России.
Вижу у вас напрашивается вопрос:
- Почему же его жена Феня не обратилась прямо к работникам американского посольства в Москве? Может быть там помогли бы?
Дело в том, что посольство США в Москве было открыто только в 1936 году. Да, кому бы позволили туда близко подойти? На пушечный выстрел, как говорят, не подпустили бы.
Впереди было еще прилично сидеть да сидеть. Но однажды его срочно вызвали прямо с работы к начальнику лагеря:

- Вот что, американец, товарищ Сталин любит справедливость и дарит тебе свободу. Но жить ты будешь там, где мы тебе укажем. Так что, забудь про свою капиталистическую Америку. Теперь твой путь лежит в Украину.
Запорожье – областной центр. Тут предприятия листовой и инструментальной сталей, алюминиевые и коксохимические производства. Гордость каждого советского человека - ДнепроГЭС и военно-моторостроительный завод. К этому добавим, что было налажено производство черных и цветных металлов.
Вы спросите: почему так много уделяю внимания индустриальной стороне? Отвечу. В этих условиях инженера - механика с руками и ногами забрали бы на любое производство. Но не иностранца же с судимостью?

Началась Великая Отечественная война.В августе 1941 года немецко-фашистские захватчики прорвали оборону советских войск западнее Запорожья и захватили правобережную часть города. Начался пушечно-минометный обстрел. Это затрудняло эвакуацию. Под бомбежкой из Запорожья уходят многочисленные железнодорожные составы – эвакуируют оборудование заводов. Много было жертв. Исааку и его семье повезло. Они остались живы.

ТАШКЕНТ - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

В лучах ослепительных солнца,
Сияет красавец - Ташкент!
Он городом дружбы зовётся,
Земной доброты монумент!
Жемчужина, песня Востока,
И мудрым поэтом воспет,
Как символ Любви и Истока,
Теплом сердец он согрет!
Сравню я его только с Раем,
Здесь каждый находит приют,
Зелёным напоят вас чаем
И почести вам отдадут.

Глубокий тыл. Ташкент - город хлебный. Узбеки, народ гостеприимный, и к американской семье отнеслись, как к родным. Помогали во всем. Но как помочь было Фене, которая от волнений потеряла слух? С работой и тут были проблемы: кто воьзмет в это страшное время бывшего заключенного?
Прошел ХХ съезд Коммунистической партии. Особенно запомнился исторический доклад Н. С. Хрущева ”О культе личности и его последствиях “. Был дал мощный толчек процессу обновления советского общества. Началось развенчание социальных мифов сталинизма.
Одной из важных проблем, выделенной на ХХ съезде партии, была проблема нарушения законности и массовых репрессий. Начался процесс реабилитации репрессированных.
Фриц внимательно изучал все эти новинки – читал газеты, слушал радио, разговаривал с людьми. Часто думал: реабилитация… она для всех? Затронет ли она его? Он ни в чем не виновен! Он не был вредителем! Он не был диверсантом!
Он постоянно посещал лекторий при обществе “Знание”. На этот раз, лектор говорил о культе личности Сталина, массовом терроре. Он слушал, слушал,слушал и сердце его не выдержало. Врачи скорой помощи ничего не смогли сделать, кроме того, что поставили смертельный диагноз - обширный инфарт.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
В свое время я учился в вечернем машиностроительном техникуме при Ташкентском заводе текстильного машиностроения. Было много друзей. Они- то мне и поведали о славных традициях, которые уходили далеко за пределы Узбекистана и тянулись в Россию.
В июне 1929 года в Ростове- на -Дону отмечали важное событие- завод сельскохозяйственного машиностроения вступил в строй. Через год предприятие дало первую свою продукцию.
В то время была уже налажена связь с зарубежными машиностроительными заводами. Так, например, профессор Н Крутиков посетил около 60 заводов в США. Привез много ценного и полезного. Вот только мои знакомые не знали, как сложилась судьба профессора: объявили ли его американским шпионом или нет?
На испытательных площадках полным ходом шла проверка новых советских комбайнов. Интересно, что рядом с ними были и комбайны американских фирм. Стали приглашать и иностранных специалистов.
1937 год стал годом триумфального открытия "Ростсельмаша" для Европы на Всемирной промышленной выставке в Париже, куда был отправлен комбайн «Сталинец-1». Уже во время транспортировки российский комбайн вызвал небывалый интерес среди жителей Франции, люди собирались толпами на улицах, чтобы посмотреть на невиданную машину. По результатам выставки в Париже комбайну «Сталинец-1» была присуждена высшая награда — диплом «Grand Prix» и золотая медаль выставки.

13 октября 1941 года, когда фашистская орда была уже на подступах к Ростову, начался демонтаж оборудования и отправка в Ташкент. Эвакуация стала титанической работой. Вся территория предприятия превратилась в сплошной поток движущихся грузов, которые доставляли с помощью лебедок, катков, авиации. Более 3500 вагонов потребовалось для эвакуации оборудования. 19 октября 1941 г. в Среднюю Азию выехала последняя группа работников во главе с директором завода М.Титаренко.
Для размещения "Ростсельмаш" были предоставлены площадки в разных частях Ташкента. И этого было еще недостаточно, и часть оборудования пришлось отправлять в город Чирчик, в 60 км от Ташкента.
Трудно даже представить себе, что через месяц на новом месте русские, узбеки, украинцы, таджики, евреи стали давать фронту мины, боеголовки к снарядам катюш, фугасные бомбы.
Писатель Константин Симонов в своем произведении "Солдатами не рождаются" показал мощную силу дружбы народов. Я не был удивлен, узнав, что прообразами героев книги послужили реальные люди с Ташкентского завода текстильного машиностроения.
В цехах встретился с теми, с кого писатель "лепил" свои образы.
Алексей Михайлович Кондрашев, заместитель начальника производства:
- Началась война. Мне было тогда только пятнадцать и учился в ремесленном училище при Ленинградском заводе текстильного машиностроения. Все и всех строчно эвакуировали. Дорога в Ташкент запомнилась на всю жизнь. Нас было 600 подростков, а живыми добрадись до узбекской земли только шестьдесят пять. По-братски нас встретили ташкентцы. Поделились последней лепешкой. Пригрели. Поддержали теплым словом и вместе принялись устанавливать обородование. Прошли тяжелые годы. После великой Победы многие мои товарищи возвратились в родной город на Ниве. Но мне навсегда полюбилась многонациональная заводская семья. Ташкент навсегда стал мне вторым домом.
Заместитель начальника отдела технического контроля завода Григорий Самойлович Комский:

- Я приехал в Ташкент вместе с эвакуированным заводом "Ростсельмаш" . Нас уже встречали узбекский друзья и рабочие ленинградского завода текстильного машиностроения. Помещений для цехов не хватало. Станки устанавливали прямо на открытых площадках. Дождь ли, снег ли - все равно трудились. Отработав смену, шли строить завод. В рекордно короткий срок возвели кузнечный. литейный и термические цеха. До чего же силен и вынослив наш человек, до чего же крепка дружба наших народов.Через короткое время дали первую продукцию ждя фронта. После войны решил жить только на узбекской земле.

Хорошо Константин Симонов описал это в романе: ..." Литейка наша хорошая, по Ташкенту одна из лучших.Можно сказать, что от радости плакали, когда пускали ее".

ЖИЗНЬ - ЛОВУШКА
После войны завод так и остался на узбекской земле,и стал изготовлять оборудование для нужд текстильной промышленности. Многие иностранные специалисты, которые связали свою судьбу с рабочим коллективом, так и остались навсегда. Они-то хорошо знали историю семьи Фрица и стали моим источником.
- Иссак был не первым и не последним. Рабочие ценили иностранных специалистов, их знания и опыт. Верили и доверяли. Но вот органы КГБ видели в них только одно: вредителей и врагов.
- Как сложилась судьба жены и сына? –спросил я.
- Лучше не спрашивайте.Трудно это передать. Сын вырос. В институт попасть не смог и пошел в рабочие. Женился на красивой девушке. В семье появилась маленькая Эллочка. По какой-то причине умерла жена. Женился второй раз. Жена порадовала сыночком. Назвали Александром.
- Что с Феней?
- Вторая жена была не простая женщина и очень неравнодушна к их жилплощади. Она решила старую женщину отправить в дом престарелых. Во всей этой истории для нас странно, что сын не возразил против чудовищной идеи. Что было ей делать? Бедная Феня перебралась в дом престарелых. Там было жутко. Чтобы врачи обратили на нее внимание и помогли, имела немало серьезных болячек, она устроила забастовку- разделась и требовала врача. Думала, что это ей поможет. Она просто забыла, что она не в Америке. Тут и нашла она свою смерть.
Похоронили Феню на ташкентском кладбище рядом с могилой Исаака.
- Жизнь- ловушка, а мы мыши, иным удается сорвать приманку и выйти из западни, - писал русский литературный критик Виссарион Белинский, - но большая часть гибнет в ней, а приманку разве что понюхают.