Ризо Ахмад
/повесть/
Придя поздно вечером в офис, Санжар пересчитал все деньги, что принес с собой, спустился в кухню ресторана, открыл дверь небольшого стенного сейфа, единственный ключ от замка которого отдал когда-то ему Комил. Он достал из сейфа еще деньги, присоединил к ним принесенные, потом разделил их на две пачки, в одной получилось 10, а в другой 8 тысяч долларов. Он перехватил обе пачки двумя резинками и бросил их обратно в черную пасть сейфа, закрыл на ключ его дверь и глубоко вздохнул. Потом, проверив все двери и окна на этажах офиса, свет на втором этаже пока не стал выключать, спустился опять в сумерки ресторана, открыл початую бутылку молдавского коньяка «Белый аист», выпил чуточку прямо из горлышка, заел кусочком от плитки шоколада, пошарил в ящике стола, нашел сигареты и закурил. И опять несколько раз глубоко вздохнул, но теперь свободно, широко и удовлетворенно, так, как последние три года не вздыхал и не думал вздыхать.
- Сегодня Санжар не будет спать, сегодня он сентиментален, он будет вспоминать и плакать, но завтра, завтра. Завтра - на свободу! – бормотал он сам себе.
Ему так стало жалко себя, что захотелось всплакнуть, но он усилием воли сдержал себя. Он пошел на кухню ресторана, в маленькую такую кухоньку, заглянул в холодильник, там были сосиски и в другой посуде - сырое мясо, разрезанное уже для шашлыка. Машинально поставил на плиту кастрюльку с водой, бросил в нее две или три сосиски греться, нашел горчицу и зелень, уложил их на край большой плоской тарелки. Через три минуты вынул сосиски в ту же тарелку, сел за стол, налил коньяку в большой фужер, чокнулся фужером о бутылку, сказал громко «Поздравляю!», хохотнул и выпил залпом. Подождал с пол-минуты, спиртное забирало и стало тепло-тепло внутри. Поел сосиски, обмакивая каждый их кусочек в горчицу. В-общем есть не хотелось, был сыт, но надо было, чтобы не опьянеть. Выпил еще, закусил снова, задумался и ушел в воспоминания.
***
Три года тому назад я приехал в этот город, быстрый, шустрый и веселый днем, а по ночам грустный и томный. Но на самом деле это был город, где в принципе могут жить и живут все и всякие, но богатеет не просто умный, а смышленный хоть в чем-то. Или просто сильный и нахальный, терпеливо ждущий и моментально набрасывающийся, ну как волк, норовящий первым сунуть морду в пах или в горло своей жертве, чтобы первым отхватить лакомый кусок или кусище, это уж как бог послал.
Но я не просто приехал, я бежал сюда. Эх, ну что меня надоумило на эту аферу с бензином, ну зачем я согласился?! Я ведь работал себе мясником и жил припеваючи в своем Араване. Такой в Араване, какая у меня, ни у кого мясной лавки не было. Большая, красивая, на хорошем бойком месте, у меня всегда было много мяса и заходило много людей. Скотина привозилась или приходила сама от киргизов. Они дорого не брали и не церемонились: берешь – вот как я сказал, а не берешь – я пошел. Я с ними не торговался: себе дороже. Навару было достаточно, как говорится - хватало на себя и старых родителей. Да еще откладывал, планируя сыграть большую свадьбу и взять в жены красавицу из хорошего рода – племени. Нет, я, конечно, и про обычные прелести жизни не забывал: никакой я не куркуль. Там посидеть с дружками да первым выкинуть денежки, взять подружек и рвануть в Водил или Шахимардан, на озеро Кук-кул или еще куда. А уж одеться, курить дорогие сигареты, пить виски вместо водки, заплатить телке двойную цену – тут уж близко не подходи. Но и про стариков никогда не забывал, и своих, и соседских. А что им нужно: чтобы в казане булькало, да лекарства какие. Этим обеспечивал сполна и уже приучил моих и чужих с утра подавать списочки. А они с извинениями, что беспокоят такого уважаемого человека. Я их всех обнимал и целовал, а списочки эти были всегда небольшие: кому мяса кусок, кому овощи и от кашля, суставов и гриппа больше всего, дальше фантазия не играла. Я и добавлял обязательно к просимому фруктов и лепешек, чаю и всякого мыла – порошка, сигарет дешевых и насвая тем, кто курит. И всегда говорил: не говорите обо мне так много и не жалейте меня, не вы, я вам должен. А они: ты нас не затыкай, хоть словами облагородим, а бог услышит и на том и этом свете тебе зачтется…
Помню, поехали мы на диерской машине на Иссик-кул. Диер, этот забияка и хвастун, у которого и пары баксов никогда не бывало, зато была папина машина БМВ – немецкая, первая такая в нашем городишке, со стальным отливом. Он сам предложил с девчонками прокатиться. Ну и понятно почему, спонсор – то нужен. Но я от этого только горд, вперед, как говорится. Девчонки, я сразу оценил, были классные, Света и Оля. Недоступные на вид, но это даже лучше, чем сразу к тебе на колени. Я их всю дорогу смешил, придумывая им разные имена – отчества, ну и травил разные анекдоты да истории. А напряжение какое-то всё равно оставалось. Но я же дурак, я же за словом в карман не полезу, ну и брякнул, да так, что машину от рук Диера всю затрясло от злости.
- Вы это. Мы вас, знаете, куда везем? А если вы там – динамо? Так если вы динамо, так лучше сразу и назад.
Дер моментально вспетушился:
- Ты чё, ты вообще что-ли?
- Да нет, ничего, только Диер, ты колись, какая твоя, а какая моя? Мне, например, обе чиксы нравятся, ха-ха!
- А ты никому не нужен, понятно, - возмущенная таким хамством сказала Оля, - ты и дуй назад, а мы обе с Диером, понятно.
Зло сказала. Я аж застрял на полпути к своему ответу. Посмотрел на Диера, может на самом деле. Диер, почувствовав опасность безденежья, нервно посмотрел на себя в зеркало на лобовом стекле:
- Да ладно, оставь! Едем и едем. Там видно будет. Да и говорил, что Иссик-кул не видел. А со своими вопросами подожми язык.
Ну а потом оставшуюся дорогу так и промолчали. Только девчонки шушукались сзади и смеялись о чем-то.
Уф, наконец доехали. Никакое, конечно, не озеро это, а целое море. Ни в какое сравнение с Кук-кулем. Кук-кул – красавица неписаная, с ней и поговорить боязно, потому что вся из себя голдубая, холодная, не шелохнется. А вокруг голубые скалы, как братья ревнивые, не подходи. А Иссик-кул – ласковая такая, вода в ней теплая, немного темноватая, и никакая не голубая, ни синяя. Такая вот темная с седыми волнами. А волны высокие, но не бьют тебя, не захлестывают, а ласково накрывают и быстро убегают дальше, чтобы ты вовремя опять набрал воздуха в свою грудь. Ну прямо как мать, что чувствует ребенка своего с младенческих его годков и до своей кончины, всегда постарается понять, а не поймет – простит…
Так и застали меня мои спутники, после купания загорающим на мягком темно-красном песке. Я был в задумчивом и улетном состоянии, когда никого не хочешь видеть, а только слушать то рокот набегающей волны, то шепот ее же, убегающей, и только трогать ее, эту уже совсем потерявшую силу волну сначала пятками ног, а потом только чуть-чуть пальцами рук, а потом опять пятками ног, только уже сверху вниз. Ну как после того, как только что ты миловался с милой девушкой, а теперь устал и лежишь навзничь, она что-то ласковое и нежное еще шепчет тебе, а ты только чуть-чуть дотрагиваешься до нее, здесь ли она, или приснилось – привиделось.
Не хотел я уходить, но потащили меня со всех сторон от этой красы – милости. Девчонки уже были какие-то другие. Они уже были не колючие, а шалуньи, хохотали, давали обниматься – целоваться и падать вместе на песок, бежать от тебя и давать себя тебе догнать, как бы невзначай в борьбе на песке целовали мою грудь, плечи и спину. Потом мы также шумно поужинали в здешнем частном ресторанчике в вагончике на колесах. Был вкусный бешбармак и потом огромный вкусный арбуз. Объелись и обхохотались вдоволь и через полтора часа еле-еле доползли в свой, снятый нами на два дня коттеджик из двух комнат. Приволок я их всех, шутливо побросал их по их кроватям, а сам побыстрее к воде ночной, посмотреть, какая она ночью.
Ночная прохлада и небольшой шум утихшего, засыпающего прибоя, да мягкий еще теплый песок еще раз очаровали. Я лег на песок, потом сел, поджав к животу колени и обхватив их руками. Так и сидел и, кажется, превратился в камень, пока чей-то женский голос не окликнул меня. От неожиданности сразу стало страшно, но страх ушел, когда вблизи я увидел Олю. Она села рядом:
- Что, Диер послал или не спится?
- Дурак ты и не лечишься! – был ее ответ.
От этих слов мне стало хорошо и уютно. Я приблизился к ней, мы поцеловались, потом обнялись и стали смотреть вдаль, на морские волны далеко видимые в отблесках луны.
А потом я раздел ее, хотя что там раздевать: лиф да трусики…
Мы так и уснули после. Утренний холодный прилив и холодное раннее утро разбудили сначала меня. Я только теперь хорошо разглядел мою девушку. Красивая, с серыми глазами с густыми ресницами, чуть большой рот и крупные губы надувшегося капризного ребенка, подбородок с ямочкой посередине, тонкая длинная шея, чуть крупные груди, чуть жирок на животе, полностью закрывающий пупок, чуть большие бедра. Сама она была чуть выше, а я ведь тоже не маленький, метр восемьдесят.
Я тронул ее, тронул еще, она отстранилась:
- Не надо, я смотрю на море, - я понял, что она тоже уже не спит. Так она на боку калачиком и смотрела долго вдаль. А мне было хорошо, что она видит то, что мне приятно…
К вечеру, наевшись шашлыка, мы засобирались в обратную дорогу. Я еще раз посмотрел на море. Я еще вернусь, сказал я ему…
***
Вот так я и жил, пока не случилась эта страшная история. Диер как-то прилетел ко мне в лавку на своей машине, вызвал, мы сели в машину. Бензин в то время в Оше, Джалалабаде и их окрестностях еще был, но уже ощущалась его нехватка, цены на бензин росли и не всем стали по карману. А тут Диер начинает так жарко начинает меня атаковать:
- Чувак, в Узбекистане, а именно в Андижане, есть дешевый бензин, хороший девяносто третий, за пол-цены здешнего. Сечешь?!
- И чё?
- И камаз – двенадцатитонная цистерна, а шофер знает тропу, чтобы переехать границу.
- И чё?
- Надо от тебя одно - денежки за 12 тонн.
- Откуда они у меня?
- Да ладно, Санжар, такое дело!
- А где гарантии?
- Ты чё, Санжар? За одну ночь двойной навар возьмем! Ну, конечно, шоферу надо дать получше, а со мной рассчитаешься, ну сам знаешь, по-братски, идея-то моя.
- Тебе за идею не страдать, а денежки мои, если не сканает, мои бабки, считай, тю-тю.
- Да ладно, братан, дело-то верняк. А если хочешь, поехали – проедем вместе на моей, заодно в Андижане насчет бензина договоримся.
Эта последняя его фраза меня и соблазнила. Чего там, проеду – посмотрю, бензин сейчас влёт уходит. Мало его, все жалуются, кивают на узбеков. Там с этим хорошо. Если дело верное – чего там. Только и водителя камаза возьмем, пусть тропу покажет, проедем – посмотрим. А деньги есть – чего им лежать, пусть разочек хоть обернутся. А если где-то хоть чуть не так, не стану связываться, откажусь. Он согласился, хоть и поворчал, чего одну ночь в две превращать, но потом заткнулся…
Вечером на Диерской БМВ мы поехали к дому того самого шофера. На улице перед его домом стоял огромный камаз – цистерна с надписями по бокам: «Бензин - огнеопасно». По номерам было видно, что машина личная.
Адхам – знакомый Диеру хозяин дома – водитель этого громилы был приветлив, предложил чаю, подробно объяснил маршрут, а также с кем из тамошних и от кого нужно говорить. На нашу просьбу ехать на разведку сразу отказался: сегодня свадьба у родственников, мы его вообще случайно дома застали, забежал за ящиком водки, его там уже ждут. Мы с Диером переглянулись, я и сказал, что всё равно поеду на разведку. Попросили Адхама начертить на бумаге обратный маршрут. Он забежал и вышел с листком бумаги, стал чертить и объяснять. Если бы мы знали, что нам уготовано…
Короче, не стали мы терять время, поехали сразу в Андижан. У таможни притормозили, не спешили, смотрели, как они работают и хотели понять нюансы. Все машины проверялись досконально, быстро и профессионально. Не то, что на постах ГАИ, где останавливались все грузовые, редко – автобусы, очень редко легковушки, никакие не досматривались, а документы у остановленных изучались не у машины, а в кабинетах. Но на лапу все дальнобойшики и автобусные водители дают, как бы на чай – обед, вам тоже нужно кушать или нет?! Тем более, а это уже по-азиатски: ты знаешь – всё равно всё чисто не бывает, я тоже знаю. Так что делись, братан, а то машину задержу на двое-трое суток, имею право. А потом, как время будет, начну проверку, от и до. А кому охота стоять сутки и даже двое – трое. Себе дороже, а ждущий груз, как положено, вернет шоферюге и эти чаевые.
Добрались до Андижана быстро и человека нужного быстро нашли. В машине всё обговорили, определили, сколько покупаем, что платим баксами по базарному курсу. Человек настаивал, чтобы бензин уже в час дня у него забрали, расплатились и пока-пока. Позже этого часа он ждать не может, два газа цистерны – шеститонки будут ждать внутри этой заправки. А заливать в свои баки, а потом из них заливать в наш камаз он не будет – опасно, счетчик-то каждой колонки работает, что он скажет при проверке, что за полчаса отпустил 12 тонн, что ли. Он также не согласился, чтобы мы со своим грузом отсиделись на его заправке до темноты. Нет – нет, ребята, я вам продал, вы у меня купили, я вас не знаю, вы меня. И так рискую из-за каких-то 400 баксов, нет, нет. Ну и так дальше.
Стали искать по карте Адхама ту самую тропку, поняли, как выехать из города, выехали. На тропке, будь неладна, бедную БМВшку здорово потрепало: то грязи, то песку по колено, то подъемы и спуски резкие и всё это чаще на песчаном, реже на глинистом грунте. Но днище здесь камаз, даже груженый, не пробьет, это уж точно, и проскочит. Вот и мы проскочили, доехали. Ничего, можно. Теперь вперед, завтра.
С Адхамом встретились в 10 утра. Он как раз проверял своего громилу, заливал солярку, заправлял маслом. Договорились о его премии, но с оплатой не сейчас, а после, когда всё, дай бог, закончим. Определились, что сопровождать будем, за ним, то есть, ехать. А как со временем, до темноты переждать, когда загрузимся? Адхам предложил сразу выезжать, тропа пустынная, лишь бы в нее с большой дороги незаметно включиться. А там уж до темноты. Рискнем. Вот здесь мое сердце похолодело, как рискнем, чего рискнем, ведь без риска всякого хотели. Но мотор быд уже заведен. На меня смотрели… Рискнем, на большой дороге торчать – будем заметны.
Ровно в час дня мы были уже на месте, сразу начали запрвку нашего камаза из двух шеститонок. Хозяин заправки нервничал. Быстро пересчитал деньги и скрылся с ними на своем жигуле. Сразу отъехали, мы с Диером сзади, Адхам впереди. С дороги свернули быстро, а на тропке было тихо, но еще светло и будет светло еще часа три. Отъехали далеко, дороги скоро не стало видно и деревьев вдоль нее тоже. Встали. Кругом степь безлюдная, бескрайняя, только вдали окаймленная горами. Трава от жары уже побурела и сникла, а кое-где выедена овечьими стадами и лошадиными табунами, вытоптана их копытами. В двух-трех местах еще блестел красный мак. А вот бежит перекати – поле, уже не зеленый, а болотного цвета. Вдали между холмами блестит вода, но это не вода, а мираж. Вот и маленькая ящерица выпрыгнула из песка и смотрит, не мигая, то на меня, то на машину, считая и ее ящерицей, но побольше, чем мы. Думает, наверное, как же пройти мимо нас, этих больших чудовищ, нарушивших ее покой. А может наша машина разрушила ее норушку, или колеса того, впереди стоящего громилы. Что ж делать, прости, нарушили твой покой, построишь новый дом себе, ладно. Убежала, наконец, а мне отсюда уже не хотелось. Адхам поесть взял, мяса холодного, брынзы домашней, лепешек да чаю в пластмассовых бутылках. А мы, рвань городская, даже и не подумали об этом. Думали, что и здесь, на глухой тропинке коммерческий киоск или маркет встретим. Не сходя с машины гамбургер, хот-догу, сигарет да колу возьмем за пару баксов. Вот так. Поели, давно так не ел, просто и вкусно. Теперь переждать надо. Диер ушел в свою машину поспать, а мы с Адхамом затеяли длинный разговор больше о нем… Женился он – уже 10 лет прошло.
- Как 10 лет, сколько лет-то самому?
- 27. 17 еще не было, отец поженил. Меня и старшего брата сразу. Ничего вот. Живем. Раньше в первые годы только в постели и встречались глазами, любовались. А теперь что, теперь больше друзья. Она умная, акушеркой работает, с ней посоветуешься и легко и хорошо становится, а главное – всё будет так, как она скажет. Детей вот трое. Первые три года детей не было. Разозлился отец, повез нас в Ош к докторам. Доктора смеялись, вы что к нам детей привезли, они еще не знают куда свою тыкалку тыкать, а вы внуков требуете. Проверила медсестра мою, а меня доктор. Мочу взяли и кровь на анализ. Сказали подождать. Пошли мы в ближнюю столовку, поели лагману. А отец хмурый, сердитый, не разговаривает. Пришли обратно, а сестричка – поздравляю, у вас через 7 месяцев ребеночек будет. Ты бы видел отца моего, обрадовался, разбушевался, где этот доктор, говорит, теперь я над ним посмеюсь насчет сыновней тыкалки. Поехали домой, отец радостный, счастливый, гордость выпирает, надарил невестке своей разных тканей, платков и белья постельного кучу. Вот так. Дочка потом родилась. Гузелью назвали. А теперь у нас трое, еще два сына потом, Каримбой и Исрык. Это уже отец мой их так называл, не понравилось ему имя внучки. Слишком вы, говорит, по-городскому ее назвали. Вот и живем. Слава богу, жена хорошая, ни разу ее не ударил, ни она меня плохим словом не обидела. Люблю я ее, хе – хе, и она уже без меня никак. А в остальном, как у всех. Недавно эту машину купили, все братья сложились. Отец потребовал, и купили мне. Кормит неплохо, но в последнее время с бензином перебои, вот поэтому на узбеков стали смотреть. Они народ шустрый, умный, за милую душу из всего найдут прибыль. Из говна конфетку сделают, нам этого не сделать, ленивые мы на голову. А ты как здесь оказался?
- Да по дурости, кажется.
Так и проговорили, пока совсем не стемнело. Разбудили Диера. Поехали. Впереди Адхам, мы с километр сзади. Диер старался ехать аккуратно и без света, был слишком напряжен. А я после разговора с Адхамом был какой-то отрешенный, равнодушный ко всему. Сентиментальный стал, захотелось вот такую же жену и таких детей, такой же жизни, размеренной и мирной, любви спокойной. И предстала передо мной одна из красавиц городских, расчесывающая мои волосы, а рядом мои дети – прекрасная Гузель, сопливый и грязный Каримбой и еще только ползающий, плаксивый Исрык…
А через час всё случилось. Диер вдруг резко выключил мотор, машина остановилась и затихла. Я опустил стекло, когда пыль на дороге улеглась. Сквозь него был слышен шепот колосящейся от ветерка травы и ворчание бегущего ковыля.
- В чем дело? – я повернул голову к Диеру.
- Посмотри, - он шептал, как будто кто-то мог сейчас нас услышать, и взмахнул головой вперед. Там, у огней камаза сзади и спереди мигали огромные и очень яркие мигалки двух милицейских машин. Я хотел выйти, но Диер прошипел:
- Сиди, - я послушался его, - я пойду проверю, а ты сядь за руль и отъедь от тропы в сторону, там развернись на всякий случай, - опять прошипел он и опять я его послушался. Пока Диер отсутствовал, я тихонечко, стараясь не шуметь, развернул машину и отъехал от тропы поглубже в степь. Потом вышел из машины и стал вглядываться туда, где среди ночи ярко светился свет. Вдруг к освещению машин прибавился свет очень сильных, не автомобильных фар. Чего там делать прожекторам, с огромной тревогой подумалось мне, и в это время послышался быстрый топот ног. Диер теперь кричал:
- Быстрее в машину, уезжаем!
Мы впрыгнули в машину. Диер еще задыхаясь от бега, стал быстро, не разбирая дороги и не жалея машину, прыгающую по ухабам и рытвинам, отдаляться от камаза так, как будто за ним вовсю гнались. Я был в совершенной прострации и только минуты через три смог произнести:
- А Адхам?
Диер как-будто ждал этого вопроса и его взорвало:
- Что Адхам, что Адхам?! Там менты с телекамерами для телика снимают. Пошли, поехали обратно, может и нас снимут, - Диер засмеялся, у него начиналась истерика.
- Нет, не хочу, - совсем не понимая, о чем это я, и надолго замолчал.
Наконец, бедная наша машина выскочила от бархан на трассу. Я ничего не говорил, а Диер меня и не спрашивал, куда ехать, он знал куда, а ехали мы к границе.
- Только бы переехать этот мост, только бы пересечь, - стонал он, - лишь бы этот хрен не сказал про нас, только бы ничего не сказал, тогда проедем границу, проскочим.
Я только теперь я понял, о чем он. Он страшился, что Адхам сразу, там же скажет о нас, о своих сообщниках, и нас на границе сразу задержат, арестуют. Не знаю, не знаю, не знаю, но я сейчас был на стороне Диера: уйти, сбежать, изчезнуть!
Вот только одна эта мысль и была.
Не помню, как доехали моста с погранпостом, пристроились к двум медленно движущимся зилкам.
- Ты только успокойся, ладно, или сделай вид, что спишь, ладно, - это не я, это он мне говорил, умолял.
Я ничего не ответил, но сердце бешено стучало, я закрыл глаза. Вдруг с моей стороны послышался чей-то голос, я вздрогнул и открыл глаза. Это был таможенник, уже просунувший голову в мое окно:
- Что так поздно, молодежь?
- На свадьбе были, в Андижане, домой вот, - это Диер.
- Не пили?
Нет, можете проверить.
- Это пусть ГАИ проверяет. В машине ничего запрещенного: оружие, наркотики? Багажник откройте и выйдете из машины, документы все сюда дайте, - это уже говорил другой, идущий следом за ним.
Проехали и киргизский пост. Тут вообще ничего не спрашивали и не проверяли.
Всё, свобода, вперед! Я себя чувствовал, наверное, тем трусливым зайцем, что только что сбежал от лисьих лап. Оставалось только отдышаться, радуясь трусливой свободе и боясь думать о потерях.
Доехали до Аравана.
- Ну что, по домам? Утром встретимся? – спросил Диер, он боялся поднять глаза на меня, он боялся моих вопросов. Его поведение привело меня к нормальным мыслям:
- Ничего подобного! Мы сейчас же едем к твоему отцу.
Я увидел страх, нет – ужас в глазах Диера, а затем слезы, умоляющие не делать этого. Я попытался его успокоить:
- Балда! Подумай сам: ты думаешь – конец, сбежали и на этом шито – крыто! И всё! Даже и не думай! Всё только начинается. Адхама взяли и теперь не отпустят, его родные нас в покое не оставят, если он не скажет, они заявят. А доказательств полно, коню понятно. Видели, как мы с ним общались, как твоя вместе с его машиной выезжала. Раскрутят, если нужно, и владельца заправки, а он о нас, он же от меня получал бабки. Так что едем к твоему предку, он человек умный и имеет знакомых везде, деньги. Да, да, деньги, и не смотри на меня так. И он их даст, никуда не денется, хоть и не баловал тебя. Тут другой случай. А деньги решат многое, чтобы нас не тронули и Адхаму помочь тоже. А мои деньги передали привет вместе с твоим сучьим бензином. Так что на твоего папашу вся надежда, хоть и разозлится он – равных нет! И мой тебе совет – стерпи, братан, и оскорбления, и пинки. Ладно? Теперь не до самолюбия…
Его отец был дома. Сначала мы загнали машину во двор. Потом в дом зашел Диер, а я остался. Где-то полчаса было тихо. Потом послышался звон бросаемой на пол и стены посуды и резкие звуки пощечин вместе с трехэтажной бранью. Потом снова наступило молчание, а через час Диер вылетел оттуда, закрывая пол-лица одной рукой, а второй показывая назад:
- Иди, отец зовет.
Я пошел на заклание.
- Это ты, сын Мавлона, что работает на хлоппункте весовщиком?
- Работал, сейчас уже на пенсии.
- Ты, сука, меня не перебивай, не перечь. Ты только да или нет здесь можешь вякать. Понял?!
- Понял, ага!
- И не ага я тебе, не ровня ты мне. Не породнился еще! Понял?!
- Понял, кечирасиз, извините!
Мои коленопреклонность и опущенные глаза победили его, но не смутили напора:
- Теперь так! Что этот сучонок рассказал – правда?
Я не слышал их разговора и хотел об этом сказать. Но это опять могло привести к извержению вулкана. Я ответил:
- Правда!
- Что будем делать? – он повернулся ко мне спиной, открыл бар в шкафу, что-то схватил, забулькала какая-то жидкость и он, не поворачиваясь ко мне, опрокинул в жерло своего вулкана целый огромный фужер совершенно красной жидкости. Я промолчал. Он повернулся и уже совсем трезвый ответил сам себе:
- Вот что будем делать, - он понял, что от возмущения надо переходить к реальным действиям, - для начала вот так, - и начал набирать по телефону чей-то номер.
Долго там не отвечали, но, наконец:
- Сапар, срочно ко мне с машиной, - и бросил трубку.
- Сапар будет через полчаса, а ты с этим быстро помыть машину, чтобы ни следа пыли, ни травинки.
Я вылетел, как вылетал Диер. Он, будто знал, уже выправлял шланг, подключил к крану, вынес из багажника губки и тряпки. Мы мыли машину молча: что будет дальше?
Сапар был старшим братом диеровской мамы и работал у его отца шофером. Через полчаса после того, как они укрылись, он вышел и пригласил меня. Отец Диера в решительной позе сказал:
- Слушай, ты! Ты, кажется, поумнее, хотя тоже охломон. Сейчас оба поедете к Сапару, переждете у него до завтрашней ночи. Завтра я к вам сам приеду, понял? Никуда не высовываться! Во двор, на улицу ни ногой! Вы у меня не были! Понял?! А машину вообще не брали! Она приколе третий день, стартер не работает. Скажи об этом Диеру! А теперь вон! До завтра! Понял?!
Понял, ага, спасибо! – я чуть свой язык не прикусил от этого «ага», ведь этот монстр предупреждал. Но уже, кажется, он не замечал, он уже не видел и не слышал меня, он был занят своими мыслями. Я всё думал, как бы за Адхама сово замолвить, понял, что потом будет буря похлеще нынешней. Завтра спрошу, завтра спрошу, успокойся, проклятое сердце…
В доме у Сапара – аги мы проспали до полудня. По тому, как здесь относились к Диеру, было понятно, что его отца тут считали благодетелем и безусловным авторитетом. Еды было много, смотрели телик, слушали музыку, но больше говорили о прошедшем дне, о прошедшей ночи и дальнейших наших действиях, пытались понять, что делает сейчас диеров отец для нашего спасения. К какому-то единому мнению не пришли, от чего напал страх. Забились в угол, как трусливые суслики. Стали просто ждать…
Он пришел неожиданно. Здоровенный, подвыпивший, розовощекий и веселый.
- Ну что, сосунки, сучары?! Меня раньше времени в могилу решили?! Не получится, понял, не получится! А вот у меня получилось, вот так! Сапар, коньяку!
- Сейчас! Вот, будьте здоровы!
- Слушай меня! – весело так посмотрел на нас, - Сапар довезет вас до вокзала в Андижане и посадит в поезд до Ташкента. Там – вот адрес, вот ключи от квартиры. Запомните - Чиланзар, третий квартал, за кинотеатром, где памятник Гагарину. Вот деньги, Диер, вам на три месяца хватит, - посмотрел исподлобья и уже злобно на сына, ты хочешь сказать: что так долго? Да, я сказал! – бух по столу кулаком, посмотрел на кулак от возникшей боли, выпил залпом коньяка в большом фужере, подождал пока дрожь и тепло дойдут до всех внутренностей, потом взял из тарелки лимонный кружочек и зажевал, - да, да, да и да! – вскричал он, - Сколько нужно будет, столько и будете там. Потому как дело каждому из вас пахнет по 8 лет, понял, по 8! И наша страна, будь она неладна, по первому требованию узбеков выдаст вас с потрохами, потому что вы для нее никто, так мелкая пыль на той самой вашей тропке, где вы прокололись. Теперь вот что! С этим шофером вашим и его семьей улажено! Я буду их кормить, пока он будет сидеть. Потому что он мужиком оказался и лично мне обещал, что везде скажет, что был один, лишь бы о его семье не забыли.
- Он будет сидеть?! – вскричали мы оба одновременно.
- Да, друг милый, - он ответил только Диеру, - да, будет сидеть, потому как его сегодня по телику покажут. А против этого сегодня не попрешь, не советское время, не вытащишь за любые деньги. Мой адвокат и мне и ему объяснил, что лучше сесть одиночкой, чем целой группой. Меньше дадут. Так не лучше ли с конфискацией только ему сесть, а конфискуют только его каталажку, да твой бензин. А здесь за семьей, детьми, женой присмотрят: одежда, еда, деньги по первому же звонку. Через два с половиной, максимум три года я его вытащу. И пару своих гектаров отдам, денег сколько надо дам для семян и удобрений. Чтобы пришел в себя и начал зарабатывать, в работе горечь забывается. И чтобы не проклинал меня, я проклятий людских боюсь, они ведут к болезням и смерти. Понял? Вот и он понял и уже ответил, что согласен. И с отцом его и с женой переговорено. Но вы уедете в Ташкент, от греха подальше, чтобы вас, жирующих здесь, камнями не забросали, мой дом не подожгли. Понял?
- Понял!
- Мне не звонить! Сам буду. Понял?
- Понял!
- Всё, в дорогу, пока. Уезжайте с глаз долой.
- Ага, а можно попрощаться с родителями?
- Сапар заедет к вам, заберешь нужное. Все деньги, что у тебя - оставь им. Им помогать нужно, а ты, бестолочь, с бензином играешь, разжирел, сучок недошонный. Я сам вам помогать буду. И заруби себе, вы теперь повязаны с сыночком моим одной ниткой, поэтому я тебе помогаю тоже, чтобы ты не трезвонил, где не нужно, чтобы вел себя как мужчина. Понял?
- Понял!..
Дома я расцеловал маму и отца, расплакался, они аж остолбенели от моей нежности. Стали спрашивать, что случилось, не сказал, сказал только, что на месяц уезжаю. Ключи от мясной лавки отдал отцу, сказал, чтобы забрали оставшееся мясо из холодильника и ели. В той же лавке под второй от прилавка половице, нужно поднять ее осторожно, пластмассовая коробка, в ней немного денег, заберите и используйте, вам хватит.
- Сыночек, ты же два дня назад давал нам.
- Ой, ада, прекратите, ладно. Даю, значит – надо.
Старики переглянулись. Я опять расцеловал их и у меня опять появились слезы, я выбежал вон. Я их давно не видел, и от этой мысли я всегда плачу…
***
До Ташкента никуда из купе не выходили. Добрались нормально, хотя от каждого стука в дверь или лишнего шума в коридоре вздрагивали и искали поддержку в глазах другого. Потом переживали уже не от прошлого, а от будущего, ведь начиналась новая жизнь, совершенно неизвестная и пугающая. В Ташкенте были рано утром, доехали на такси до нужного дома. Вартира оказалась на 4, последнем этаже, двухкомнатная, небольшая, с малюсенькой кухней и такой же ванной, еще меньшей прихожей и совсем крохотным туалетом. Диер сказал, что его отец при поездках в Ташкент встречается тут с женщинами, а отдыхать любит в гостинице «Россия», правда она сейчас называется по-другому. Это ему якобы дядя Сапар сказал.
Диер пошел в магазин за продуктами. Он вообще открывался мне совсем с новой стороны – оказался деятельным, энергичным, а самое главное – нисколько не выказывающим свое превосходство передо мною, ну хотя бы из-за его отца – героя нашего спасения, этой квартиры и нашего возможного будущего, где главную роль, видимо, будет играть он. А то я себя знаю, мы бы расстались еще в поезде. Я посидел немного, ну и начал уборочку, пыли было много, не ступала ничья нога уже с месяц, а то и больше. А так чистенько и всё работает исправно, я сразу проверил: газ, свет, вода на кухне и в ванной, радио и телевизор. Диер пришел, когда я заканчивал первую комнату. Он принялся за уборку кухоньки и и маленького балкончика. Закончили через часа полтора, на завтрак поели колбасы с лепешками, сметану и запили крепким черным чаем. А потом завели тот самый нужный, к которому в поезде всё боялись приступить, а теперь – дальше нечего тянуть.
- Я, Диер, сейчас же уйду, если ты скажешь, что наши пути – дорожки расходятся теперь. Не волнуйся, я не сделаю того, чего боится твой отец, продавать никого я не намерен. Никто не хотел, чтобы так обернулось, ни я, ни ты, ни Адхам. Но так получилось. Адхама страшно жалко. Вот перед кем я себя чувствую виноватым.
- Знаешь что, Санжар, никуда ты не пойдешь. Я, только я, я виноват, - у Диера что-то в горле забулькало да глаза заблестели, наполнившись слезами, - я втравил вас в это дело. И то: Адхам вот сидеть будет в тюрьме, машину его заберут, ты деньги все потерял, а я в стороне, получается. Нет, Санжар, я не сволочь! Я докажу! Так вот, запомни, мы здесь сложа руки сидеть не будем! Я вот подумал, я же художник, малярку знаю хорошо, лепку изучал. А Ташкент – большой город, дома строятся, ремонтируются, малярка – отделка всем нужна. И ты пристраивайся ко мне. Сначала покрутимся, посмотрим, как мастера работают, поупражняемся. Я знаю, у нас выйдет. А за это хорошие деньги можно взять.
- У тебя только деньги на уме.
- Да ладно, Санжар, прекрати. Деньги у отца сосать, конечно, можно. Но я-то его характер знаю. Как первые деньги кончатся, начнет каждую копеку считать, проверять, на что потратили. А мы с тобой, скоро захотим потратиться на одежду, и на дискотеки, девочек.
- Ты как хочешь, а я часть денег на Адхама буду оставлять. Может к его выходу хоть на часть камаза наберу, или на половину.
- Э, братишка! – обрадовался моим словам Диер, - да мы с тобой два сапога, я тоже об этом чирикал. Давай вместе, а?! Мы тогда может на целый бензовоз ему наберем, двоим-то легче!
- По рукам!
Первые полмесяца Диер где-то пропадал, приходил поздно, хмурый, усталый, на мои вопросы не отвечал. Отвечали только его руки, пахнущие ацетоном, и ногти, не отмытые от краски. А я прохлаждался на квартире, читал книжки и газеты, смотрел телик, ходил и ездил по городу.
Ташкент – город красивый. И хлебосольный для тех, у кого бабки водятся. Маркетов и где поесть – попить навалом, на каждом шагу. Всё вкусно и красиво. Пойти куда полюбоваться – так пожалуйста. Здания огромные, красивые. Очень нравилось просто посидеть на Урде, в столовой на набережной Анхора. Тихо там, уютно, чисто, вода неспешная, прохлада, сидишь у воды и как будто плывешь на большом корабле. В парках побывал, тоже хорошие и все разные, но воды и зелени везде много, а народу мало. Только на пляже парка на Бешагаче много людей, купаются и загорают.
Памятники здесь очень хорошие. Навои, Пушкину, Руствели. Они прямо как люди. Постоишь, поговоришь с ними, с молодым и веселым Пушкиным, с умным Руставели, смотрящим на тебя и говорящим умные слова, с Навои, готовым поднять палец и весело тебе пригрозить – здорово! Только Тимур не понравился. Тяжелый какой-то, на тяжелой лошади. Слез бы уже, сколько можно воевать? А вообще жалко его. Ведь Петр стал великим только потому, что за ним была и укрепила его труды великая Екатерина. А кто за Тимуром был? Вот и потерялось всё, ушло в песок. Может Каримов сможет, он похож, такой же мудрый, властный, сильный и непреклонный.
Но это я так – заметки дилетанта.
***
А вскоре и Диер стал брать меня на свою работу, подлручным, подмастерьем. Принеси - унеси – приготовь – подсоби и так далее. Но он работал классно. Видимо эти полмесяца, одаренность и когда-то позабытое учение давали о себе знать. Красивая работа, и не просто лепка, а целый дизайн с подбором мебели, освещения, цвета полов, потолков и стен, обрамлением окон, дверей. Короче, глаз не оторвешь и оригинально, нигде такого не видел. И больше в европейском стиле, никаких излишеств. Где убавишь или прибавишь – только потеряешь. А с хозяевами серьезно спорил, иногда просто отказывался делать то, что требовали, а это ставило нас на грань увольнения без выходного пособия. Но спорил он спокойно, с улыбкой, что некоторых из этих пузатых выводило из себя начисто. И делал иногда не то, чего они требовали.
На четвертой или пятой работе очередной хозяин потребовал покрыть лебедями стену в зальной комнате на первом этаже. А зала была большая, больше ста квадратных метров, а главное – выстроена не так, ну в виде натянутого лука, что ли, где место, где вкладывается стрела в тетиву – это вход в залу. Диер ничего не сказал. Он внимательно выслушал хозяина, прошелся по зале раз десять, думал, а потом спросил:
- Вчера ведь ваша жена пригласила нас на работу? Она русская?
- Ну да. И чё?
- Вот она посмотрела мою работу у вашего друга и ей понравилось.
- И чё?
- Она мне сказала, что училась в Петербурге, в архитектурном.
- Она сама питерская.
- Нет, я лебедей лепить здесь не буду.
- Чего, чего?
- Вы хотите, чтобы вашей жене понравилось?
- Э, если ей понравится, то и достаточно для меня. Мне чего? Я торгаш.
- Тогда я еще черной материи за ваш счет куплю и все стены покрою, чтобы вы не видели, что там творится. Ладно?
- И чё?
- Да ничего. Давайте денег на покупки.
- Много?
- Много, много. Пока две тысячи баксов. Это всё на покупки.
- Да, ребята! Вы с женушкой моей меня решили разорить.
- Ничего, не погибнете. Зато ваша жена вас обожать будет.
- Да-а? Ну тогда я на всё готов!
Диер на самом деле всё покрыл материей. Под нею и работали. Два месяца ровно. Кормили нас хорошо. Но работы было много, иногда оставались на ночь. Были задействованы многие. И столяр – краснодеревщик, и гипсовый скульптор, и резчик мрамора. Люстра была избрана из тысяч увиденных, три дивана и двадцать пуфиков были сделаны по заказу Диера. Но основную работу делал он. Тут и лепка по плинтусам полов и потолков, и обжиг дерева, и подбор трех слоев красок и еще, чего я так не узнал. А для начала он разрушил верхи оконных отверстий. Это привело хозяина в ужас. Только вмешательство Елены – его жены и наши клятвенные заверения, что мы дом не разрушать пришли, остудили пожар, но не успокоили. Он теперь, прохродя мимо, каждый раз норовил заглянуть за шторы. Ему было теперь наплевать на то, что делается там с лепкой, покраской, ему теперь было важно, что замышляют против него и его дома эти два стервеца, видимо нашедшие новый метод шантажа и выкачивания денег. Я сам до конца не понимал, к чему в итоге это приведет, хотя что-то уже постепенно понималось.. а Диер со мною об этом не говорил, а советовался только с Еленой. Ну и это понятно – всё-таки архитекторша.
Наконец, наступила последняя ночь перед сдачей. Диер нервничал: «я не успею, не успею» то кричал, то шептал он, тысячу раз сбегал с лесов и опять поднимался на них. Задергал менгя своими капризами, да так, что я прикрикнул, что сейчас же ухожу спать. Но успокоился он тогда, когда мы люстру опустили примерно на метр, что было, по моему мнению, очень низко – всего два двадцать от пола при пятиметровом потолке. А многочисленные бра в виде подсвечников с тремя свечами в каждом тоже опустил до уровня подоконников. На это дело ушло полночи. Ее остаток мы убирали леса, мусор, ненужную уже или лишнюю мебель и фурнитуру во двор. Наконец, всё было готово для осмотра и приемки. Диер выключил люстру и все бра. Представьте себе большую комнату, что от входной двери в обе стороны идет прямо под углом 45 градусов, останавливается и потом превращается в большую дугу, которая и окружает эти две стороны. Впереди перед вами – вход наверх в виде мраморной парадной лестницы из смеси белого и серого мрамора с двумя мраморными колоннами по бокам из того же мрамора перила лестницы мраморные и тоже в виде колоннады по бокам от лестницы – два больших высоких окна, прямых снизу, но оканчивающихся наверху той же дугой. Рамы окон и две большие двери сзади нас, стоящие вплотную друг к другу, из клена, выморенные под красное дерево, на дереве вырезаны узоры в виде вензелей потолок и стены выкрашены белой перламутровой краской, которая при свете люстры и бра блестит как белый мрамор. Пол весь выложен мраморной плиткой из двух цветов – белого и бурого, с четверть метра в одну сторону. Плинтусы между стенами и полом и выступы между стенами и потолком облагорожены лепкой, где рисунок – всё те же вензеля. Между окнами четыре женские фигуры на высоких постаментах из красного дерева, головы фигур поднимаются до середины оконных рам. А фигуры – это изображения греческих богинь. Под окнами четыре арабских дивана с тканью из белой парчи и вышивкойпо ней той же белой ниткой. На них разбросаны пуфики из той же парчи с той же вышивкой.вот, ажется, и всё. Да, вот еще: сзади вас входные двери, а в них вы вошли по такой же точно лестнице, что и впереди вас.
Когда Елена – хозяйка увидела всё это, она стояла – стояла сжав пальцы в пальцы, потом подошла к Диеру и поцеловала в обе щеки, потом долго целовала мужа в губы и обнимала его. Потом здесь же был небольшой банкет с шашлыками, где были только мы и хозяева. Прослезившись от счастья, что опасения его были напрасны и ничего не разрушено, хозяин сполна расплатился с нами за работу и даже с лихвинкой, потому что Елена приказала добавить еще тысчонку баксов. Мы договорились, что придем отделывать комнаты 2 этажа, когда там закончатся строительные работы. Мы ушли и три дня кутили, сожрали ленину премию на дискотеки, рестораны и девчонок. Остальные деньги добавили к ранним и отложили на известное дело.
***
За всё время только лишь раз приезжал диеров отец и несколько раз Сапар. От их денег мы неизменно отказывались, но гостинцы от домашних уничтожали беспощадно. Это были, как всегда, ржаные коричневые лепешки, готовая холодная баранина казы – конская колбаса, халва и фрукты.
Суд над Адхамом уже состоялся в андижанском городском суде. Дали 5 лет, автомашину и бензин конфисковали. На суде была вся его семья, все братья. Он держался спокойно, лишнего не сказал, не выдал и нашего владельца заправкой. Диеров отец больше ничего не говорил, а Сапар вовсю его расхваливал, как он помогает адхамовской семье и моим старикам. В один из дней Сапар в очередной раз приехал, на этот раз с женойприехали на три дня, отдохнуть и купить кое-чего для старшей дочери, что скоро уходила замуж женушка сапарская все три дня пыталась поговорить то с Диером, то со мной, выпытывала, как тут у нас, всё ли в норме, нет ли чего дурного. Мы только смеялись и успокаивали ее. Но Сапар, умный человек, посадил нас, когда она куда-то вышла, и высказался:
- Вы, ребята, не судите строго, ведь у ващих родителей душа болит. Когда ведь у вас хорошо, то и у нас на сердце легко. Парни вы умные и стали по-моему хорошие после того. Денег не требуете, значит работаете. Одеваетесь хорошо и в холодильнике всё есть. Не крадете же? Так? Так! Слава богу! По краскам и кисточкам понимаю, чем занимаетесь. Поэтому нам, а прежде ей, моей жене, вы, ребята, покажите, что вы делаете. А? Она ведь, стерва, не приведи, ведь расскажет ерунду, да еще прибавит, сука. И все шишки потом на меня.
Сели мы в такси вчетвером и показали два дома, нами отделанные.
- Ой, болам, это ты сделал? Это ты? – всё приговаривала сапарская, смотря на эту красоту.
А когда хозяева радушно, с хлебом – чаем встречали нас, как самых дорогих гостей, она вообще расплылась:
- Ой, болам, ой, болам! Ты совсем большой человек. Тебя уважают, как твоего отца.
Когда мы провожали их на такси домой, я встретил на стоянке Ольгу. Ту самую, с которой были на Иссык-куле.
- Ты что тут?
- Маму проводила. Мы отдыхали в Акташе под Ташкентом. А я завтра. Осталась, чтобы из одежды что-то купить. Завтра поеду.
- А где сегодня остановилась?
- У маминой подруги.
- А может быть ко мне, к нам?
- …?
- К нам с Диером.
- Так вы и тут вместе. О вас такие слухи в Араване, ужас! – и рассказала, что нас где-то с бензином поймали, что мы бежали, что сейчас в Ташкенте, что всем нас обеспечивает отец Диера, что стали тут мы пропойцами и гуляками, что у каждого по квартире и машине и куча девчонок. Я только горько усмехнулся.
Ольгу я уговорил поехать к нам. Диер был недоволен, но Ольга быстро разрядила обстановку, сказав, что Света скучает по нему, сама тыщу раз ей говорила и даже плакала, и что по приезде в Араван, как расскажет той о нашей встрече, так та моментально прилетит, если он захочет. Диер повеселел и сказал:
- Не отметить ли нашу встречу в каком кафе?
Поехали в кафе «Уголок» на сквере, поели цыплят, все были голодны и съели по две порции. Потом там же на втором этаже поели мороженого и выпили шампанского. Ольга была довольна, болтала вовсю об араванской жизни, где каждый кустик тамошний был дорог воспоминаниями. А после шампанского воскликнула:
- Ой, мальчики! Как здорово, что мы встретились. В этом Акташе так скучно, все старики и старухи. А Ташкент такой большой. Не Араван, не обнимешь и за день не пройдешь.
Приехали к себе, сели чаю попить. Потом, несмотря на диерские призывы не уходить и еще поболтать, мы залетели в мою комнату и сразу стали целоваться. Я был горячий, как кипяток, как раскаленное железо. Я был нервный, как тот джин, тыщу лет сидевший в бутылке, а она, Оля, наконец, освободила меня. Я сразу хотел раздеть ее, раздеть себя и, в то же время, целовал ее всю, я обнимал ее, я прижимал ее крепко-крепко к себе, боясь оторваться, сквозь наши одежды я чувствовал грудью ее груди, животом ее живот, ногами ее ноги, а мой член тыкался то в ее пах, то куда-то между ног ее. Я так смотрел на нее и не мог насмотреться.
- Не смотри на меня так. И не спеши, черт, платье порвешь. Успокойся, ну успокойся, не расстаемся же сейчас. Ты совсем другой, Санжар… Ты плачешь? Что с тобой? Что-то случилось? Ах да! Поплачь, поплачь, ложись, голову вот сюда, полежи, успокойся, поплачь…
Я уже плакал навзрыд. Я вдруг увидел в Оле всех своих родных, мать, отца, братьев, сестер, подружек, свою мясную лавку, Кук-кул и Иссык-кул, Адхама и его громилу – камаз, отца Диера и дядю Сапара.
- Ольга, прости! Прости!
Она подумала, что я стыжусь теперь нахлынувших чувств.
- Ну что ты, что ты! Всёхорошо! Это ты скучал обо мне, думал обо мне. А я знала, потому что сама скучала. Вот так! И не смотри так. Подожди, где твой платок? Нет, он грязный, я возьму свой. Подожди. Вот так, вот так. Я пойду, намочу и воды принесу. Ладно?
Она пришла, я успокоился, мне было хорошо. Я глубоко дышал и воздух с открытого окна был свеж и прохладен, как ее поцелуи.попил воды. Оля начала меня раздевать, а я уже спал. Проснулся я от холода из окна. Было совсем темно. Оля, отвернувшись от меня и совсем голая, спала на боку калачиком, как тогда. Я тронул ее. Она повела плечом:
- Что, мама? – и повернулась ко мне, посмотрела сонно, поняла, где она, - а, милый, ты пришел? Идем ко мне, - и раскрылась, пропуская меня в себя…
На следующий день мы вдвоем поехали на урикзорский рынок, покупать Ольге. Диер не пошел с нами, сославшись на ерунду. Купили ей курточку и джинсы, два бюстгалтера и несколько трусиков, из косметики что-то. Она не хотела, но я заплатил сам. Потом мы поехали в лагманную на Чор – су, поели. Я уговорил ее поехать в парк на Бешагаче просто погулять в тени деревьев, поесть мороженого, попить колы и просто посидеть на скамейке поболтать. Болтать не получалось, мы только смотрели друг на друга и молчали. К вечеру я ее проводил и она обещала звонить и ждать.
***
А через месяц моя жизнь круто изменилась. Диер взял новый заказ у какого-то большого налогового начальника. Двухэтажный дом был только что отстроен и требовал отделки. Никто здесь пока не жил и не мешал. Работы было много и работалось хорошо. А за нами по заданию хозяина ухаживал Комил, обеды привозил и всё нужное доставал по диерскому требованию. Он был ненамного старше нас, в одежде и манерах франт. Сухое холеное лицо с большими залысинами от лба, сам весь сухой, выше среднего роста. Всегда с иголочки одет, ближе, чем на 10 метров он к дому не подъезжал и не подходил – пыль да грязь да строительный мусор – всего здесь еще было навалом. Разговаривал он с нами свысока, приезжал к обеду, лениво показывал на багажник машины, откуда мы доставали наш обед в пакетах, записывал , что нужно привезти для работы и быстро отчаливал. Он считал, что мы не ровня. А нам то что, что за заботы, нам с ним не брататься, не миловаться. Закончим работу и чао, увидим где, даже и поздороваемся. Поэтому и особо о нем и не думали, только смеялись, благо пищи было помногу и вкусная, да материал для лепки – отделки привозился без простоев.
Но видели бы вы его, когда он здесь с хозяином дома столкнулся. Так получилось, что оба одновременно с двух сторон улицы и заехали в обеденное время. Туфли и брюки Комила вдруг забыли, что здесь мусор, пыли и грязь, его сухая точеная фигура согнулась пополам, а залысины заблестели от проступившего пота. Глаза Комила превратились в глаза девушки на ее свадьбе, такие чистые, такие скромные. Разговор был, конечно, соответствующий, как бывает между хозяином и служкой. И стоило ведь хозяину отъехать, Комил отбежал от этой пыли – грязи, вытер лоб и туфли, отряхнул брюки, поправил сорочку, огляделся и превратился в прежнего.
Вот так вот! Мы потом смеялись целый день и передразнивали его. Кто знал, что у того, у которого чистые только сорочка да туфли, скоро я буду работать.
Через месяц Комил на самом деле взял меня к себе на работу. Получилось всё довольно неожиданно. Комил позвал меня поехать на строительный рынок. Мотор его жигуленка забарахлил, мы остановились, он посмотрел на меня, я поднял капот машины, подул – протер – поднял – утер. Кое в чем я и здесь разбирался, и машина поехала. Комил был рад, что обошлось без урона его карману, повез меня в свой офис на Южном вокзале. Там, в солидном двухэтажном здании оказались небольшой ресторан и маркеты – продуктовый и промтоварный, автозапчастей и аптека. Всё принадлежало ему. Начал он жаловаться, что люди его обижают, что он верит в бога. А его все обманывают. Что вот и сейчас работали в его ресторане ребята, да сбежали, не заплатив. А ведь наварились. А вот я нравлюсь, да и Диер неплохой парень, только похитрее меня. И предложил он мне работу в этом самом ресторане заправлять – командовать. Прибыль, мол, хорошая, чистыми в день остаются после всех вычетов до миллиона сум. Ее, разумеется, пополам. А что ваша работа? Сезонная она. Сейчас летнее время, а через три месяца заказов не будет, и будете ждать до весны, а это пять месяцев, ну четыре. И опять: я в бога верю, а меня обижают, обманывают.. пообедали в его кабинете. Потом в свой ресторан повел, показал кухню, мойку, зал, комнату для вип-гостей, в-общем все углы и закоулки. Как будто я уже был согласен. Но я сказал, что посоветуюсь с Диером.
Вечером и поговорили, взвесили. Получалось выгодно, гораздо больше, чем на диерской работе, хоть он для меня никаких денег не жалел, делил поровну. Я уже и лоток придумал поставить на автобусной остановке у входа в этот ресторан с колой, сигаретами, мороженым и другой разной мелочью – здесь тоже кое-что можно заработать: здесь всегда люди, ожидающие транспорт.
- Диер, я как ты художником не стану никогда. Так и останусь подсобником, хоть и не обижен тобой никак, ни деньгами, ни отношением. Но ведь мне побыстрее бы рассчитаться с Адхамом.
- Адхам тебя не торопит.
- Адхам-то да, вот что торопит, - я постучал ладонью по груди, - да и потом мне бы такой ресторан приобрести, хозяином стать. Да может и не нужно приобретать, с Комилом буду в доле и будь здоров. И потом, ты только не обижайся, но и мне квартиру хочется в Ташкенте свою. При такой работе я бы здесь остался. И с Ольгой я, сам понимаешь. Нравится она мне.
- Ах, как ты запел, как запел! А про меня, мои настроения ни гу-гу, как будто меня уже и рядом нет.
- Что ты, Диер?! Ты теперь мне брат, а отец твой – мне отец. Я ведь думаю: ты в своем деле талант, лучше тебя во всем Ташкенте может нет. Твоей работой любуются - восхищаются, всем нравится, заказов много, деньги хорошие. А то, что я делаю – любой пацан сможет.
Мы еще долго спорили – гадали, ни до чего не договорились, так и разошлись по своим комнатам. Я слышал, как он ворочался – не спал, я тоже ни в одном глазу. А утром решили всё-таки нынешнюю работу закончить, там уже еще раз подумать.
Но Комил опять спутал наши планы. Приехав на обед с едой, он как услышал, сразу набросился на Диера. Вот, мол, не даешь парню расти, стать самостоятельным. Сам-то место нашел в этой жизни, а его держишь на подсобке. А он честный, нравится, порядочный. А я богу верю, а меня все обманывают – обижают. Так дай ему дорогу. Мне то что, другого найду. Не он, так другой. Просто время уходит, управляющего менеджера надо найти, а какой будет, может опять хмырь, как раньше. А Санжар хороший, я же вижу. А такого шанса у вас не будет. Решайте, или Санжар завтра выходит ко мне на работу, или всё, вопрос закрыт. Но такой шанс, такой шанс! Нет, вы представляете, я в бога, а меня все…
Диер вечером сказал:
Ладно, начни. Если пойдет – буду только рад за тебя, если нет – вернешься. Я кого-нибудь в помощь позову.
***
Так и началась моя новая работа, а вернее – целая жизнь. С первого дня Комил начал обманывать. С самого начала он потребовал отделать внутри ресторана лепкой, покрасить.
- Что ты, Санжар, сколько потратишь, столько и не додашь. Нет проблем! Я в бога, это все меня обманывают, обижают, я не такой, не думай.
Пришлось бедному Диеру почти две недели раньше уходить с основной работы и вечерами и ночами отделывать с моей помощью ресторан. На краску и всё остальное не потратились, Диер всё основной своей работы и принес – у хозяина не убудет, рекой течет. Я на него в те дни молился.
Начал я работать, подобрал ребят на работу. Повар, азербайджанец Гена, свое имя – Гелани, хороший, скромный парень, прекрасно делал шашлык, плов, мампар, самсу, лагман и шурпу, работал как белка, не уставал. Причем, что меня поразило, я и не знал: он до заказа любое блюдо в полуфабрикате держал в холодильнике, а потом блюдо готовилось максимум 10 минут. И всё свежо, вкусно и красиво. Какой он был молодец, ни одного даже замечания, а только от всех большое спасибо и еще придем. Официантка Таня, непременно в мини, открывающих великолепные ноги, с милой улыбкой и большой грудью. Иногда она, ее грудь так падала на стол, когда с ней рассчитывались, от чего клиенты чуть не падали со стульев и уже не задумывались об обсчете, давали щедрые чаевые и обещали девушке еще много раз прийти только ради нее. Сколько я ее ни ругал, всё говорила – не твоя забота, план выполняю, для ресторана я не в ущерб, а только в прибыль, так что не кашляй в мою сторону. Коряночка, тоже Татьяна, готовила все салаты и десерт. Хорошенькая, но строгая - не подходи. Мы с ней через время сошлись, стали дружить и встречаться у нее, она была уже разведена, хоть и молода совсем, 23 ей было. Бармен Мирзохид, молчун, ни слова за день, план свой тоже выполнял, а об остальном я не вникал. Лотошник Зоир, юнец, в неделю не я ему, а он мне платил половину своей прибыли только за место у нас, как договаривались изначально, мы и были довольны. Вот и вся команда. Работали дружно. Ругачка иногда была, в основном между двумя Татьянами из-за женского таланта везде находить соперниц. А поводы были разные – неубранный столик, большое декольте у русской Танечки, долгий разговор с мамой у кореяночки, даже разные у обеих сигареты – обе, в отличие от парней, курили. Так, словесная перебранка. Мы только смеялись, а до серьезного конфликта не доходило. А то пришлось бы кого-то из них убирать, чего мне очень не хотелось: обе были нужны и важны.
На нашу квартиру я стал приходить всё реже, приходилось задерживаться допоздна, а чего ехать, когда уже через 4 часа опять обратно. Я спал у Комила в кабинете на роскошном диване. Иногда шел к кореяночке Татьяне. Раза три за всё это время приезжали Ольга со Светой, и тогда мы с Диером отрывались, никто нас не мог бы найти. Девчонки и дядя Сапар привозили нам новости из дома, а обратно передавали денег для моих.
Большую часть выручки забирал Комил. Он, конечно, не стал стоять на своем слове о доходах пополам. К его половине на нашу шею прибавились все налоги, подачки налоговикам и участковым, расходы на мелкий ремонт. При этом он дважды столовался у нас, а об оплате за стол ни пол-слова. При расчетах с Комилом он сразу переходил на крик, выдумывая всякое про свои расходы и мою жадность, а потом успокаивался и обещал уж точно в следующем месяце не трогать меня. Я и махнул рукой.
Выручка к зиме совсем понизилась. Оставалось нам на пятерых после расчетов с Комилом всего ничего. Настроения это явление не прибавляло. Понизилась и комиловская выручка. Это ему не нравилось, он начал придираться к каждому из нас, устраивать проверки. Но обеды его с полной выкладкой на стол продолжались – он очень любил не только свою одежду, а соблюдать в сохранности его желудок – наша забота. Но всё равно мы жили дружно в надежде, что скоро придут весна и лето.
Только вот откладывать для Адхама стало туго. Я пожаловался другу. Работы у него тоже поубавилось – тоже не сезон. Стали думать – чем еще заняться. Диер спросил у своих знакомых, я у своих. Один из них предложил интересное дело: на паркентском и Аския базарах появилось много чая из Ургута, а туда из Китая. Весь он привозится в больших пластиковых мешках по 25 кило в каждом. Чай черный и хороший, сами пили. Надо организовать фасовку, кто ж так купит, так никто не купит. Привыкли брать в пачках. Продавцы бы и купили эти пачки в больших количествах по хорошей цене.
- Но любая типография за изготовление этих пачек такие бабки потребует, лучше и не начинать, - заключил Диер.
Я тут и вскричал:
- Зачем типография, не нужна нам типография! У Комила многоцветная японская мини–типография. Не только размножать, подбирать цвета, резать как нужно и еще другое может. А ты макет сделаешь по подобию других, ты же художник.
- Опять я. Я в другом художник.
- Ну Диер, брат! Идея-то прекрасная, не ломайся! А с тобой дешевле и не искать другого.
- Ладно, помогу. Принеси мне все пачки чайные из маркетов.
- Пустые что ли? А мне не дадут пустые.
- Тупой ты стал , Санжар, на радостях. Кто ж тебе опустошит от чая и подаст тебе пустые. Опустошишь и заварку в ресторане своем используешь. А как с Комилом? Он же…
- А никак. Я у него в офисе часто остаюсь. Вот и ночью и пропечатаю сколько нужно. А красок цветных я знаю где купить, вместе с ним покупали. Он в доле не будет, запомни. Мало ли крови он у меня. Хватит, я теперь на нем заработаю, честные свои денежки верну.
- Ну давай. Хотя он…
- Не узнает он. И в доле не будет, он грязный – ифлос. Вот – вот, я теперь его так назову: Комил – ифлос. С ним не буду. Или…
- Ладно. Только я в кабинет к тебе не приду. Сам и печатай, размножай. А уж я продам…
Диер остановился на пачках чая «Веста», там использовались всего две краски: белая и зеленая, пачка была самая выгодная. Раскрыли ее, расклеили. Техника сложения в пачку из одного куска картона тоже оказалось несложной. Наклеили новое имя, назвали «Араван», а ночью я сделал первую заготовку, Диер отнес - продавцам чая понравилось, договорились о цене. Толстую бумагу и картон мы нашли на фабрике «Узбум». Купили по дешевке сразу много, думали, на месяц хватит.
И пошла моя работа. За ночь выходило до тысячи форм. Это нормально для такой типографии за ночь. Этим заказом я занимаюсь уже два года. Теперь у меня своя типография, побольше, чем у Комила-ифлоса, от скандала с ним подальше. Купил у одной закрывшейся фирмы за недорого.
Но основная наша работа, наша любовь – не это. Диер продолжает свой дизайн и лепку по заказам, я по-прежнему в том самом ресторане со своей командой. Как можеи, ублажаем Комила-ифлоса. Меня мои ребята свой, наш ресторан открыть. Я так и сделаю, вот только Адхаму долг отдам. Я уже приготовил 18 тысяч долларов – всё заработанное мною за три года, помимо израсходованного на себя и стариков. Всё, что нужно – Адхаму, что останется – отдам предкам, будем готовиться к свадьбе.
Да, сегодня ровно три года, как мы с Диером в Ташкенте. А вчера позвонил его отец и сказал, что Адхама выпустили по амнистии. Он сдержал свое слово! Какой он молодец! Я ему в ноги поклонюсь! Завтра же! В Араване! И родителей увижу! И Ольгу! И Ольгу приведу домой, покажу маме и отцу! И Диер приедет на свадьбу, а сейчас у него крупный заказ. А я завтра! Уже!
***
Санжар пошел на 2 этаж, выключил везде свет. Зашел в кабинет, лег на диван. Надо немного отдохнуть…
Через примерно полчаса, когда в офисе потухли все огни, прямо за поворотом от светофора, вышел Комил с кейсом в руках. Он подошел к ресторану, вынес из кармана связку ключей, подобрал ключ к замку, открыл дверь, вошел и тихо затворил ее за собой, прошел на кухню, взял из кармана фонарик, нашел его светом стенной шкаф, нашел в связке другой нужный ключ и открыл им сейф. Затем сел за стол, открыл кейс и выложил из него все деньги, поднялся к сейфу и пересчитал все деньги в нем, уложил их в кейс, предварительно сняв с них их резинки. Пересчитал свои, выложенные на стол, отобрал необходимое количество и связал их теми самыми резинками, уложил в сейф так, как лежали прежние. Закрыл сейф на ключ. Так же тихо и осторожно ушел на улицу, а там припустился бежать к своей машине, ждущей его за два квартала.
У машины Комил отдышался и от удовольствия крякнул. Недавно он купил за бесценок несколько пачек фальшивых дролларов, а теперь вот часть их удалось поменять на настоящие.