О книгах и разговорах шестого русско-грузинского поэтического фестиваля

– Что в рюкзаке?
– Книги.
– Ставьте на весы.
Загорается: 9,5 кг.
«Девять с половиной, – прикидываю. – Минус кило на футболки, носки, плавки… Получаем 8 ½ килограмм стихов». Диалог происходит перед объявлением посадки на ташкентский рейс.
Прямого авиасообщения между Ташкентом и Тбилиси нет: был при Союзе – и сплыл с Союзом. Лечу через Стамбул. В спину нервно дышит очередь. Мега-сумки, гипер-чемоданы, пакеты из Duty Free в пол человеческого роста. Люди везут правильные вещи.
– Книги? – переспрашивает сотрудник. – О’кей. Забирайте.
Забираю, прохожу. Поднимаюсь, снова прохожу. Сажусь, пристегиваюсь. Отключаю мобильный.
Самолет несется по взлетной полосе.
Через минуту под крылом загорается роза ночного Стамбула.
Стихотворный рюкзак – над головой в багажной полке.
Отправляю за щеку карамель и прикидываю план фестивального эссе.

Из батумских мягко-субтропических +23 попадаю в ташкентские +37.
Первые сутки уходят на акклиматизацию; из рюкзака вытащены только мятые футболки, шорты и не успевшие просохнуть с Черного моря плавки (успел побарахтаться в волнах – «Прощай, свободная стихия!..» – прямо перед отъездом в аэропорт). На вторые сутки принимаюсь за извлечение книг.
Пытаюсь написать о каждой – по порядку. Хотя – какой порядок может быть в рюкзаке? Никакого.

Несколько слов о самом фестивале. О нем, правда, уже писали – и писали хорошо. Александр Радашкевич, например. Вадим Муратханов 1. И все же – несколько ключевых моментов. Проводится с 2006 года. Организаторы – «Русский клуб», Международная федерация русскоязычных писателей. Название фестиваля каждый год новое. Прошлый раз – «Новые сны о Грузии». В этом году – «Во весь голос», по случаю стодвадцатилетия Маяковского.br />
Главный критерий подбора участников – географический. От «А» (Австрии, Азербайджана, Армении) – до «Э» (Эстонии). «Я» отсутствует: видимо, пока еще не нашли русского поэта с Ямайки или Японии.
Один из немногих фестивалей, на котором поэты читают не только для поэтов. Залы заполнены. Кем? Любителями поэзии (почти забытое словосочетание). Реагируют порой слишком непосредственно. Не выключают мобильников. Вряд ли понимают все, что звучит со сцены. Но – стеклянных, сонных глаз в зале не замечал.
Отличная организация (респект Николаю Свентицкому и его команде).  Значительный территориальный охват. Не только Тбилиси, но и другие города и городки. На прошлом фестивале: Батуми, Поти, Рустави. В этом году добавились Ахалкалаки, Гори, Хелвачеури, Кобулети, Багдади. Выступления в домах культуры, беглый осмотр достопримечательностей, и – застолье…
Но о застольях писать не буду. Иначе весь очерк уйдет на это.

Дерево с пушкинской шевелюрой. Возле дерева – перекресток трех дорог. Книга так и называется – «Перекрестки» (Тбилиси: Русский клуб, 2013).
Русско-грузинский сборник переводов, выпущенный к фестивалю и розданный участникам. Грузинская поэзия представлена в переводах полусотни русских поэтов. Чухонцев, Рейн, Ряшенцев, Кенжеев, Херсонский, Амелин...2 Почти все они, как отмечено в аннотации, участвовали в прежних русско-грузинских фестивалях.
Стихотворение Шота Иаташвили, которое можно было бы сделать эпиграфом для всего сборника (перевод Кети Чухрукидзе – более известной как Кети Чухров):

У якорей заливаются рыбы,
Крепко сомкнув свои впалые рты.

На палубе мокрой стоят моряки
И смотрят на птиц, переводящих им
Эти песни немые.

Все верно. Поэт для иноязычного читателя – поющая рыба.
Рыб все больше – переводчиков-чаек все меньше: стареют, улетают, исчезают. Моряки, покурив и не дождавшись чаек, уходят по делам.
На фестивальном круглом столе по вопросам литературного перевода – малолюдно и невесело.
Стол проходит на втором этаже батумской гостиницы, в которой обитают участники. Вход с другого конца здания. Ошибаюсь дверью, спрашиваю девушку, как пройти в конференц-зал. Девушка растерянно улыбается. Она не понимает по-русски.
Я тоже теряюсь – и не догадываюсь спросить ее на великом и международном языке гостиничного сервиса.
В горном городке Кеда нам сказали, что мы были первыми людьми после развала Союза, выступавшими на этой сцене на русском. В зале сидели люди среднего и старшего поколений.
Вышла на сцену женщина – благодарить поэтов – с очень хорошим русским языком. Она родилась в Чимкенте.

Рядом с «Перекрестками» ложится еще один сборник переводов. Армяно-русская билингва «Буквы на камнях» (М.: Художественная литература, 2013).
Сборник на фестивале представляли и распространяли Вика Чембарцева и Давид Матевосян. Кроме них, в составителях значатся также Елена Шуваева-Петросян и Геворг Гиланц (интересный поэт, пишущий по-армянски, с которым познакомился два года назад в Коктебеле).
Половина сборника – стихи 22-х современных русских поэтов (от Амелина до Шуваевой-Петросян – по алфавиту) в переводах на армянский. Вторая половина – 22-х армянских поэтов – на русский. Не только современных, но и писавших более полувека назад, вроде Сагияна Амо или Сильвы Капутикян.
Геворг Туманян, из цикла «Сны», перевод Вики Чембарцевой:

Почти четыре месяца
как не летаю
а раньше
бывало парил
даже на грузовике

Асмик Симонян, перевод Елены Шуваевой-Петросян:

поэзия пошла в туалет
чтобы справить естественную нужду
поэты двинулись за ней тайком
задержали
и до сих пор не отпускают

свободу поэзии

В моем рюкзаке сразу четыре антологии – для ташкентских поэтов, поучаствовавших в ней. Хорошо бы когда-нибудь возник аналогичный сборник армяно-азербайджано-русских переводов...

День второй. Марнеули.
По дороге, в автобусике, споры о судьбах русской литературы. Споры становятся все глобальнее. Приехали. Грузинская речь перемежается азербайджанской. В Марнеули – большая азербайджанская диаспора. Местный дом культуры, полный зал, читаем («бу-бу-бу, бу-бу-бу»), аплодисменты, позывные мобильных. Снова читаем («бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу-бу»), аплодисменты. Ведет Алина Талыбова – хорошо, красиво ведет. Выступают местные поэты – азербайджанские, грузинские.
Общинный центр. Девочки ткут ковры, этажом ниже – танцкласс. Здание новое, чистое, оборудованное – нефтяники помогли. Класс рисования, компьютерный класс. Садимся в автобусик, едем смотреть монастырь пятнадцатого века.
Шоссе кончилось, горы, трясемся по грунтовой. Ветки бьют по окнам, залетают мухи странной конфигурации. Споры о судьбах русской литературы временно замолкают. Приехали. Руины, тихо теплится строительство – ведра, строительный камень. Сверху спускается батюшка. «Иеромонах Давид…» У батюшки руки строителя, на ногтях – темные пятна ушибов.. В подвальчике Успенского храма пробуем по глотку терпкое домашнее вино.

Жил по соседству маленький портной,
По вечерам он ел свой скромный ужин,
Справлял в субботу грустный выходной,
Искал для дочки выгодного мужа.

А в церкви золотились образа,
Переминался странник, спину горбя,
И всё глядел Спасителю в глаза,
Исполненные вечности и скорби.

У Господа – прямая борода,
Какой у смертных сроду не бывает,
И чудится, что странная звезда
Над головою Господа сияет.

Неколебима вера и чиста,
И на устах благоговеет Слово.
И дела нет, что рисовал Христа
Художник с местечкового портного.

Поговорить с Даниилом Чкония – неспешно, раздумчиво – за время фестиваля не удалось. Пара быстрых автобусных разговоров, в переездах с одной площадки на другую. «Так будут выходить снова "Зарубежные записки”?» Будут, новый номер собран, но пока не вышел. О стихах поговорить не успели. В моем рюкзаке – серый, размером с ладонь, сборник стихов Чконии «Элайя» (М.: Круг, 2009). Так что разговор все же произошел – не о стихах, но стихами. Стихотворение о Спасителе и портном – оттуда.

Еще одна автобусная беседа – в день третий, по дороге из Тбилиси в Батуми – с Юрием Кобриным из Вильнюса. О Вильнюсе, о Мартинайтисе, об Эргали Гере. Книгу Кобрина «Гены Ганнибала» (М.: Вест-Консалтинг, 2013) читаю уже в Батуми. Запоминаются ироничные миниатюры:

Чем  малочисленней народ,
Тем величавей прошлое.

Или:

Мои стихи, разобранные на цитаты,
эпиграфы, жалеть напрасный труд.
Они в Германии, Израиле и Штатах…
Пусть там по-человечески живут.

В том же автобусе – ехали почти девять часов – разговор с поэтом и переводчиком Михаилом Ясновым. Яснов читает чудное четверостишье (принадлежащее питерскому переводчику Игнатию Ивановскому):

Луна взошла на небосвод
И отразилась в луже,
Как стихотворный перевод:
Похоже, но похуже.

В моем рюкзаке оказывается книга Яснова «Амбидекстр» (СПб: Вита Нова», 2010).
– А вы знаете, что такое «амбидекстр»? – спрашивает Яснов, даря ее кому-нибудь. Знающих мало.
«Амбидекстр, – из предисловия, – тот, кто одинаково владеет обеими руками. В этой книге собраны стихи и переводы, и обе ее части равнозначны. … В книгу вошли стихи и переводы последнего десятилетия».

Причуды иноземного стиха:
как пробираться тропами лесными,
где ива, и береза, и ольха –
мужского рода? Что мне делать с ними?

Я мог бы это всё перевести
совсем в иную плоскость, но природа
подсказывает мне, что нет пути
печальней, чем искусство перевода.

И правда, как березу мне обнять,
и как же иву мне назвать плакучей,
когда у них особенная стать,
в чужом – иная, как себя не мучай?

Так оставайся лесом, старый лес,
грешно переводить тебя на рощу,
и всей листвой, покуда не исчез,
дыши на слух и облетай на ощупь!

Знакомый – еще с лермонтовских переводов Гейне – переводческий казус с деревьями. В оригинале «На севере диком…» сосна-он (на немецком – мужского рода) грезит о ней-пальме. У Лермонтова этот «гендерный» момент исчезает…
В переводческой части «Амбидекстра»: Бодлер, Верлен, Рембо, Аполлинер и Превер. Книга оформлена работами питерского графика Клима Ли.

Еще одна «двоякодышащая» книга – «Stereo» Сергея Тимофеева (Рига: Орбита, 2012). Тексты Тимофеева – на одной странице,  переводы на латышский – на другой 4.
Тимофеев – мастер стихотворного парадокса.
«Выпущенный» в зачине стиха, парадокс развертывается, растворяется в неспешном элегическом повествовании.
На фоне верлибров – неожиданное обращение к силлаботоническому стиху, обыгрывающее известную колыбельную:

Спят усталые боксёры,
Спят их потные перчатки,
Перемотки, майки, бутсы,
И отбитые мозги.
Тихо ночь щекочет пятки,
Занавески льнут друг к другу,
И в стакане из-под виски
Лёд становится водой.
Кто кого в нокаут отправил –
Это сообщат в газетах,
В свежих утренних газетах
Вместе с тостом и яйцом.
А пока храпят боксёры,
Уронив себя в подушки,
И разжатые ладони
Не сожмутся в кулаки.

«Stereo» получаю в Батуми, где в закутке под фосфорическим светом аквариума читаем по очереди стихи.

Батуми.
Субтропики, маленькие дома с гигантскими балконами, на балконах сушится белье. Кажется, все Черное море – от Крыма до Стамбула – опоясано бельевыми веревками. Простыни, майки, купальники.
Море все фестивальные дни неспокойно. Пляж галечный. Входишь в воду, волны обстреливают тебя галькой. Поэтессы ходят с синяками.
Батуми быстро строится. Неожиданная для курортного юга любовь к псевдоготике. Еще более неожиданная – замеченная еще в Тбилиси – любовь к позолоте. Странно, думаешь, обычно все блескучее любят народы, еще не вышедшие из исторического детства. В Тбилиси, на площади Свободы, позолоченный Георгий меланхолично убивает позолоченного дракона. Над Тбилиси блистает позолоченный купол построенного десять лет назад Троицкого собора – ярче луковицы Храма Христа Спасителя. А раньше в Грузии золотили купола? Местные люди пожимают плечами.
В Батуми золотят всё. Скульптуры, фонтаны, здания. Золотой непонятно кто возле нашей гостиницы. Золотые львы перед театром, с фаллическими хвостами, уже обтертыми. Позолоченная статуя Маяковского в Багдади.

Продолжаю разбирать рюкзак.
Красная книга «Новые сны о Грузии» (Тбилиси: «Русский клуб», 2011). Первая часть – по итогам предыдущего фестиваля (стихи участников). Вторая – стихи финалистов прошедшего в том же году конкурса молодых русскоязычных литераторов Грузии.
Некоторые конкурсные «сны о Грузии» даже интересней «фестивальных». Из подборки лауреата в номинации «Поэзия» Анны Лобовой-Кубецовой:

лоза как вор влезает на балкон
и свет крадет, и ведь не даст ни грозди
взамен. оставь. растениям закон
не писан. неприкосновенны гости.

и ты влезай, лови руками свет
в карманы прячь корпускулы горстями,
отдашь – собой. Другой валюты нет
меж нами, как и ты, дружок, гостями.

Девятнадцатое июля, юбилей Маяковского. Возлагаем венок у мокрого памятника. Толчея зонтов. Кто-то в магнитофонной записи декламирует Маяковского голосом Высоцкого.
Смотрим в кутаисском театре спектакль о Маяковском. Актеры стараются. Лиля Брик в красном платье. Зощенко в костюме трактирного полового. Звучит выстрел.
Возвращаемся сквозь стену дождя.
Сзади поэт Владимир Саришвили рассказывает, как сидел в молодости на гауптвахте.
– Всех забрали, привезли на гауптвахту. Рядом пьяный майор спит – офицерская на ремонте, его сюда. Насобирали какие-то деньги, позвали охранника: выпить бы... «Хорошо, принесу, только если песен петь не будете». Накрыли стол, разбудили майора: «Товарищ майор, будьте нашим тамадой!»
На этом многообещающем месте начинаю дремать. А жаль.

Алмаатинец Бахытжан Канапьянов.
Познакомились в ноябре 2003-го, на Третьем ташкентском фестивале. Теперь вместе с Бахытжаном едем выступать в Кеда. Только что получил в подарок его новую, чуть больше ладони, «Лирику» (Алма-Ата: «Библиотека Олжаса», 2013).

Тебя звали Алма 5,
тебя называл
половиной
зеленого города,
имя твое
торопливой строкою кассира
вписывалось
в голубой бланк
авиабилета,
когда к тебе я спешил,
ты шутила при встрече:
– Парень, не так ты переводишь,
меня звать – «не бери».
Имя мое
что плод,
на который наложен запрет.
Не так переводишь, парень,
э, не так.

Дорога в Кеда. Зеленые горы. Мост, построенный при Тамаре. Электростанция, построенная при Берии. На сиденье рядом – прозаик Дато Турашвили.
– За этими горами – Турция, – показывает рукой. – До тридцатых годов за плату здесь переводили через границу. Потом все закрыли. Добирались до Турции только вплавь, через море, держась за буйки. Пограничники уже знали, стреляли по движущимся буйкам.
«Кинороман» Дато «Поколение Джинс» (Тбилиси: Изд-во Бакура Сулакаури, 2012; пер. Ирины Модебадзе) – единственная прозаическая книга в моем рюкзаке.
18 ноября 1983 года несколько молодых тбилисцев неудачно пытались угнать самолет в Турцию. Через год угонщиков – и проходившего по делу монаха, которого вообще не было в самолете, – расстреляли.

– Когда Гегу соберутся выводить, скажешь женщинам, чтобы они начали петь, и пусть поют погромче, как можно громче. Скажешь женщинам, что это моя просьба, что надо подбодрить Гегу, а то, скажи, его на расстрел ведут…
Их всех расстреляли в один и тот же день, но постарались сделать так, чтобы не было огласки, и в трех случаях это получилось относительно легко, потому что монаха и братьев специально вывели из камер днем, когда внимание тюрьмы слабеет, а под конец открыли дверь той камеры, где сидел Гега.
…Когда Гега шел по тому коридору, откуда-то издалека, откуда-то сверху, до него донесся звук песни, но Гега подумал, что это ему мерещится, и даже слегка улыбнулся. А этажом выше женщины-заключенные действительно пели, они стояли очень близко к форточке запертой камеры и, плача, громко пели. В отличие от Геги, их голоса хорошо слышал Дима Лорткипанидзе, который громко стучал окровавленным кулаком по двери своей камеры и кричал на всю тюрьму.

Ганна Шевченко, «Домохозяйкин блюз» (М.: Литературный клуб «Классики XXI века», 2012). Этой книги нет в моем «фестивальном» рюкзаке – но получил ее благодаря фестивалю. Попросил прислать пдф-ку. По возвращении в Ташкент обнаружил ее, проверив почту, в своем «электронном рюкзаке» – где стихи измеряются не килограммами, а килобайтами – если вообще существует единица измерения веса поэтического текста…
Обостренное восприятие «бытовых мелочей». Книга наполнена предметами, но каждый – на своем, точно отведенном ему, месте.

Мне в детстве было многое дано:
тетрадь, фломастер, твердая подушка,
большая спальня, низкое окно,
донецкий воздух, угольная стружка.

Когда на подоконнике сидишь,
то терриконы сказочней и ближе,
мне нравилась базальтовая тишь
и мертвый флюгер на соседней крыше.

А за полночь, сквозь шорох ковыля,
сквозь марево компрессорного воя,
подслушивать, как вертится Земля,
вращая шестеренками забоя.

Предпоследний фестивальный день, суббота.
Вечер Олега Чухонцева.
Долго рассаживаемся, чтобы не дуло из кондишна. Публики немного – кто-то ускакал к морю, кто-то просто не дошел. Жаль.
Чухонцев читает тихо. Старые стихи, новые. В воздухе разливается слабое мерцание. Лицо Сергея Чупринина, ведущего вечер. Вслушивающееся лицо Бахыта Кенжеева.
Открывается дверь, тихо заходит Андрей Макаревич. Садится в уголке. Когда чтение заканчивается, так же тихо исчезает.
Ответы на вопросы. Ничего из них не запоминаю, в голове еще не погасли стихи. Надо было записать, не подумал.
Вечером концерт Макаревича. Джазовый. Хорошо.

Стоим с Марией Игнатьевой на литургии в батумском Никольском храме.
Служба на грузинском и русском. Неподалеку появляется еще одно знакомое лицо – Злата Коцич из Белграда. После литургии сидим с Марией возле гостиницы (Злата задержалась в церкви), пьем приторный кофе. Мария Игнатьева – из Барселоны, в последнее время занимается переложением Псалмов. Здесь же, за столиком, обмениваемся книжками. Тема ее «Памятника Колумбу» (М.: Изд-во МГУ, 2010) – человек-в-истории. Двадцатый век – двадцать первый. Своя родина – чужая.

В чистой простоте евроремонта –
Белого больничного листа,
Тишина уныло и дремотно
В капельницах света разлита.

Если и не госпиталь, то «боинг»,
Под крылом обрывки небылиц:
Те ковры на стершихся обоях,
Плавники тех шатких половиц.

Третьим поколением затрепан,
Как роман Доде или Золя,
Воздух тот, где непрерывный ропот –
Рокот холодильника «Заря».

Под крылом – нет, не боинга, а турецкого аэробаса – уже светлеющий узбекский пейзаж. Пустыня. Пустыня. Первые строения. Канальчик блеснул. Застройка густеет, набирает этажность, побежали улицы с первыми редкими машинами.
Эссе за время перелета (самолетик на экране проскользил от Турции через густое синее пятно Черного моря, более светлое – Каспийского, до края родных барханов) вполне сложилось. Название – «8½ килограмм стихов». Подумав, заменяю его на другое. Голосящие рыбы. Голосящие рыбы на фестивале «Во весь голос». Уже в Ташкенте набираю: «Поющие рыбы». Рыбы с разных стран, от А до Э.
Рюкзак разобран, книги расставлены. Можно заняться «обедом и нарядами» - и начинать скучать по Грузии…
__________________

[1] Радашкевич А. Грузинские заметки // Сибирские огни. 2009, № 9 (magazines.russ.ru/sib/2009/9/ra14.html); Муратханов В. Преодоление географии. Заметки с международного русско-грузинского поэтического фестиваля // Интерпоэзия. 2011, № 2 (magazines.russ.ru/interpoezia/2011/2/mu12.html).
[2] Переводы с русского на грузинский представлены гораздо скромнее (1/7 сборника); к тому же для человека, не читающего по-грузински, остается неясным, кто и кого переводил.
[3] Даниил Чкония – главный редактор (совместно с Ларисой Щиголь) журнала «Зарубежные записки» (Германия), выход которого был приостановлен в 2009 году.
[4] Переводы А.Акментиньша, М.Асаре, П.Драгунса и Й.Петерсоне.
[5] Алма – яблоко, второе значение – не бери (каз.)
Источник.

Tatiana Pertseva:

Скоро я, как истинный динозавр и мамонт, буду начинать свои сказания традиционным «В некотором царстве, в некотором государстве, где всегда светило жаркое солнце, и царил почти что коммунизм, жили-были».....
То-есть, жила-была. Долговязая девчонка с кудряшками.
А было это в те времена, когда белый тутовник и боярка продавались пол-литровыми банками на тогда еще не уничтоженном Алайском базаре, в самом его начале от главного входа. У левой стены тогда был магазинчик сельхозпродукции: рис, фисташки, хлопковое масло....( позже там сделали магазин уцененных товаров), у правой - тоже сельхозпродукции, только ларек с овощами -фруктами, нужно сказать, баснословно дешевыми и по карману самому нищему ташкентцу, только не слишком хороших сортов. Не качества, а именно сортов. Впрочем в те благословенные послевоенные времена дорогих фруктов-овощей и вовсе не бывало. Мама с той, дореформенной десяткой на базар ходила. За фруктами-овощами-сметаной-яйцами-курами.
Так вот, а посредине базара тянулись ряды. В начале левого весной продавали грибы, справа весной обычно тутовник, осенью — боярку. Такие желто-розовые маленькие яблочки, тогда их было очень много, их ели, как семечки. И продавали не на вес, а пол-литровыми банками. И то, и другое.
Это была присказка..
А вот и сказка.

Дело в том, что, среди моря фруктов яблоки были и не так уж заметны. По улицам росли, конечно. Но и опять же, куда больше росло вишен, урюка, скажем. Чинары тогда не рубили, во дремучие -то времена были. Ну ясени-тополя.....
А яблоки..... не главное.
Но одно из моих самых ранних детских воспоминаний — папа с ящиками в руках.
Папы никогда не бывало дома. Он появлялся раз в два-три месяца, потому что, как все горняки, работал в местах с навсегда врезавшимися в память волшебными названиями: Сулюкта, Ленгер, Кзыл-кия....
Оттуда ли — не знаю, но осенью он неизменно привозил плоские ящики из дощечек. В стружках лежали яблоки. Таких яблок, наверное, нет больше. Во всяком случае, ни здесь, ни в Узбекистане я больше их не видела. Розмарин. Желтенькие стаканчики. Зимние яблоки. И лежали в стружках под кроватью всю зиму. Часть мама неизменно закладывала в капусту, когда солила. Получалось в сто раз вкуснее здешних моченых яблок. Тут антоновку мочат, я когда приехала, все мечтала антоновку попробовать. Кислятина это.....
А розмарин сладкий был.... вкус зимы, вкус детской радости.
И еще один подарок от папы. Как-то принес он домой яблоки. Тоже стаканчики, только зеленые с розовым и побольше. И торжественно объявил:
- Кандиль-синап!
Ой, какие это были яблоки. Жестковатые, как я люблю, сладкие, сочные.... крымские.
Я и очерк этот пишу потому,. что на днях увидела их на рынке и ахнула.
Кандиль-синап!
Он есть, он остался, он жив, он сохранен!
Кандиль-синап.... Папа жив, мама жива, сестра жива, и я держу в руках тот кандиль.
Апорт я в первый и последний раз увидела лет в десять, кто-то побывал в Алма-ате, в названии которого уже есть слово «яблоко» и привез оттуда гигантские красные яблоки весом чуть не в килограмм каждое. На тарелке не умещались.
На вкус мне не слишком понравилось, вернее, вкуса не помню, а помню впечатление. Таких больших яблок просто не бывает. Кстати, уже, говорят и совсем нет...
Ташкентские мои, а помните такие зеленые яблочки в красную полоску и с красными же пятнышками? Были же. Были. Такая красота была, а где сейчас? Они мне напоминали редких птичек. Полосочки двойные, пятнышки с зеленой серединкой....
Почему -то я совсем не помню яблок на рыночных прилавках. Может, их было не так уж много?
И только раз мама принесла домой несколько килограммов удивительно красивых малюсеньких яблочек. Темно-красных. Сказала, что они райские, и стала варить варенье. Прямо с серединками и косточками. И длинными веточками. Яблочки сморщились, превратились в маленькие цукатики, которые было забавно брать за веточку — и в рот....а варила она их с лимоном.
Иногда здесь я вижу такие яблочки и вспоминаю то варенье. Райское варенье из райских яблок.
Любимыми папиными яблоками были семиренки.Такие зеленые. Круглые, Они и сейчас есть. Он мне говорил, что сорт вывел Семиренко, в честь которого и назвали яблоки.
Но больше всего я любила и люблю первые яблочки. Ранние. Бело-розовые. Сорта не знаю. Сладкие, но не приторные, с необыкновенным вкусом. Такие росли во дворе моей подруги Эды Авдеевой. Большое дерево, на которое лазили мальчишки и трясли его, а мы подбирали.
И с ужасом вспоминаю, сколько зеленых яблок в нас влезало. Причем, удивительно, без последствий. Я воровала их во дворе Вовки Водопьянова, по прозвищу Вовка-морковка, и не стыжусь в этом признаться. Двор был большой, коммунальный, просто впритык к сорок третьей школе, вернее, к музыкальной школе имени Садыкова, рядом с сорок третьей, и там росла яблоня. Плоды которой никогда не доживали до зрелости. Гибли в моих жестоких зубах. Самое главное — пойти на дело и вернуться. Непойманной. А потом наслаждаться плодами грабежа.
И нужно сказать, не ловили. Так полагаю, внимания не обращали. Подумаешь, сокровища — яблоки! Да ешь — не хочу.
И где это все?
Только и остались волшебные названия. Розмарин. Кандиль-синап.
Вдумайтесь, как звучит!
Кандиль—синаповое детство
Розмариновое детство,
И райские яблочки.

Павел Кравец:

Сегодня исполнилось бы 73 года Народному поэту Узбекистана Рауфу Парфи. Эта статья была написана мной (под псевдонимом Ровшанак Искандери) через четыре года после смерти поэта. На фото - Рауф Парфи и его жена Сульхида, театральная актриса и поэтесса, взявшая себе псевдоним Ёлгиз (Одинокая).

19 февраля в московском литературном салоне «Классики XXI века» состоится презентация уникального в своем роде издания – «Анор – Гранат». Современная поэзия Узбекистана». Книга выпущена в Москве «Издательством Руслана Элинина» совместно с Издательским центром «Новая Юность» при поддержке Межгосударственного фонда гуманитарного сотрудничества государств-участников СНГ. Вышедшая в свет относительно небольшим тиражом, антология современной поэзии Узбекистана уже сейчас фактически стала раритетным изданием.

Книга ценна и тем, что ее читатели получают возможность познакомиться с оригиналами произведений поэтов, пишущих на узбекском языке, и переводами этих стихов, которые были выполнены русскоязычными поэтами, сумевшими не только донести смысл, но и передать посредством русского языка «музыку» узбекского. Здесь же представлены стихи русскоязычных авторов Узбекистана. В книгу вошли произведения узбекских поэтов Рауфа Парфи, Фахриёра, Даврона Раджаба, Гузаль Бегим, Бахрома Рузимухаммада, Абдуллы Шера, Яхъё Тога, Турсуна Али, Мирпулата Мирзо, Белги. Русская поэзия представлена стихами Сабита Мадалиева, Александра Файнберга, Вики Осадченко, Сухбата Афлатуни, Людмилы Бакировой, Баходыра Ахмедова, Рифата Гумерова.

На презентации будет показан фильм, являющийся, по сути, видео-приложением к антологии: поэты, чьи стихи представлены в книге, говорят о своем отношении к слову, о роли поэзии в современном мире и многом другом.

О новом издании корреспонденту «Ферганы.Ру» рассказал составитель и редактор антологии, являющийся также продюсером фильма, бывший ташкентец, а ныне москвич, поэт, литератор, журналист и переводчик Санджар Янышев (вступительная статья к антологии доступна здесь).

С.Янышев: - Можно сказать, что это первая двуязычная антология современной поэзии Узбекистана, где под одной обложкой собраны представители двух разных литератур - русской и узбекской, кровно связанные происхождением, местом и временем, воздухом и почвой. Авторов также объединяет тот факт, что все они – участники ташкентского открытого фестиваля поэзии, который проводится с 2001 года творческим объединением «Ташкентская поэтическая школа» совместно с Музеем Сергея Есенина в Ташкенте.

Антология - первая попытка не только представить единую картину двух литератур, синхронно существующих внутри одной страны, долгое время бывшей частью совершенно иного пространства, иного государственного образования, но и дать эквиритмичные переводы узбекской поэзии, живущей по другим, нежели русская, метрическим (а значит - энергийным) законам.

Узбекские поэты представлены в первой и третьей частях антологии, они разделены причастностью к различным поэтическим генерациям и традициям. Русские авторы собраны во второй части.

Единство и борьба противоположностей в жизни Рауфа Парфи

Фергана.Ру: - Одной из ключевых фигур антологии является Рауф Парфи - ушедший несколько лет назад безусловный классик новейшей узбекской поэзии, еще при жизни ставший культовым.

На фото Рауф Парфи с супругой

Рауф Парфи - один из основателей нового направления в современной узбекской поэзии. Псевдоним – Узтурк. Родился 27 сентября 1943 года в кишлаке Шуралисай под Ташкентом. Книги стихов: «Карвон йўли» («Путь каравана», 1968), «Акс садо» («Эхо», 1970), «Тасвир» («Изображение», 1973), «Хотирот» («Память», 1975), «Кўзлар» («Глаза», 1977), «Кайтиш» («Возвращение», 1978), «Сабр дарахти» («Древо терпения», 1986), «Сукунат» («Тишина», 1989), «Тавба» («Покаяние», 2000); посмертные собрания стихов — «Сўнгги видо» («Последнее прощание», 2006) и «Iymon asiri» («Узник совести», 2006, издательство «Билгеогуз», Кыргызстан). Перевел на узбекский язык произведения Байрона («Манфред»), Назыма Хикмета («Человеческая панорама»), Карло Каладзе («Дума моря»), Энвера Селямета («Золотой топор»). Лауреат премии Союза писателей Узбекистана (1986), Международной премии Махмуда Кашгари (1989), Государственной литературной премии Турции (1996). Народный поэт Узбекистана (1999). Умер 28 марта 2005 года в Ташкенте.

С.Янышев: - Думаю, разговор о Парфи только начинается: предстоят серьезные исследования его наследия и Пути. Уже сейчас многие узбекские поэты, в том числе - представленные в нашей антологии, говорят о влиянии Рауфа Парфи, посвящают ему стихи… Парфи, как никому в современном Узбекистане, удалось достичь единства поэзии и жизни – правда в искусстве для него была невозможна без ответственности перед Истиной.

Далее о Рауфе Парфи вспоминают его верная спутница жизни - актриса и поэтесса Сульхида Парфи, взявшая себе псевдоним Ёлгиз (Одинокая), а также близкие и друзья поэта.

Сульхида Парфи: - Говорить о Рауфе Парфи как о великом поэте мне, с одной стороны, вроде бы легко, а с другой – очень трудно. Особенно после того, как его не стало. Трудно еще и потому, что когда я только родилась в 1968 году, он уже был сложившимся поэтом, у него вышла первая книга, которая сразу же сделала его имя известным в Узбекистане. Прожив с ним десять лет, могу сказать, что я до сих пор не познала его до конца как поэта. И только потеряв его, поняла, что должна подробно изучить его творчество. Сейчас мне легче говорить о Парфи как о человеке, личности, любимом мужчине и спутнике жизни.

Через всю мою жизнь проходит магическая цифра семь. Я родилась в седьмом по счету месяце – июле, в семье была седьмым по счету ребенком, в моем имени Сулхида (в русской транскрипции – Сульхида. - Прим. ред.) – тоже семь букв. В двадцать семь лет я познакомилась с Рауфом Парфи, а в мои тридцать семь – его не стало… Интересно, что из этих десяти лет семь мы прожили счастливой и относительно безоблачной жизнью, и лишь последние три года судьба заставила скитаться нас по разным углам, и нам не всегда удавалось быть вместе.

Рауф никогда не занимался обустройством быта, находился как бы вне его, в других «измерениях», и ему было очень трудно вращаться в этой реальности, заботах, проблемах. В то же время он был общительным человеком, очень любил своих детей и близких ему людей. Его особенностью было не спать по ночам. Как-то я проснулась в половине третьего ночи, он еще не ложился. Я спросила: «Вы что, не будете спать?» Он, смеясь, ответил: «Я всю жизнь мечтал о такой женщине, которая бы вставала в половине третьего утра». - «Если вы не спите до позднего часа, а я должна просыпаться в это время, то кто же мы такие?» - «Мы фавориты Луны», - пошутил он. Мне, работающему днем человеку, было очень трудно просыпаться по ночам, но вскоре я к этому привыкла и воспринимала как должное. Для Рауфа же ночная жизнь была нормой: он либо сидел с какой-нибудь книгой, либо за бумагами - писал.

Несмотря на множество жизненных испытаний, Парфи никогда не жаловался, не впадал в уныние, отчаяние, безысходность. Были тяжелые времена, когда у нас даже чайной заварки не было, он это воспринимал как должное. Однажды, когда я ему приготовила три картофелины, он сказал, что «просто прелесть как красиво они лежат на столе»…

Самым радостным для меня подарком от Рауфа стало рождение в 2002 году нашей дочери. Он назвал ее именем своей давно умершей матери – Сакина. Но девочка прожила всего лишь четырнадцать дней – две недели – дважды по семь… Рауф плакал по ней три ночи, не издавая ни звука. Я впервые увидела, как плачет мой любимый мужчина. На третий день, видя его страдания, я в отчаянии закричала: «Не плачьте! Я вам еще рожу дочь». Он с горечью сказал: «Родишь, чтобы снова закопать в землю?! Не надо». Смерть дочери стала для нас страшным ударом, она выбила Рауфа из колеи, ведь ее рождение он тогда воспринял как чудо, и пока она была жива, он испытывал невероятный подъем. Смерть дочки подкосила здоровье Рауфа, и он начал постепенно увядать.

По словам Сульхиды, в последние дни своей жизни Парфи просил никому не говорить о его болезни: он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии. Он знал, что скоро умрет. На вопрос Сульхиды «где и что у вас болит?» Парфи отвечал: «Я разваливаюсь на части». Поэт умер 28 марта 2005 года на 62-м году жизни – у него отказало сердце.

Сульхида рассказала о том, как судьба свела ее с Рауфом Парфи. В 1991 году она была актрисой Ферганского драмтеатра, параллельно писала стихи. Однажды, собрав все листки и приложив к ним свою фотографию, передала их знакомому корреспонденту из Ташкента, который пообещал помочь опубликовать стихи в журнале «Звезда Востока». Спустя некоторое время Сульхида переехала в узбекскую столицу, устроилась в Республиканский ТЮЗ. Как-то, идя по улице Навои, она забрела в маленькое кафе, где увидела за столиком абсолютно седого человека. Он ей чем-то понравился, может быть, тем, что очень отличался от окружающих и был как бы не от мира сего. Ее сразу же к нему потянуло. Она подошла к незнакомцу, он обернулся и просто сказал: «Здравствуй, Сульхида. Я недавно потерял мать, не станешь ли ты моей матерью?»

Как выяснилось позже, привезенные журналистом листки со стихами Сульхиды попали к Рауфу Парфи. Среди бумаг он обнаружил фотографию молодой поэтессы. Шли годы, образ этой женщины не давал ему покоя, и он поехал искать ее в Фергану. Там ему сказали, что Сульхида уехала, куда именно – неизвестно. Но предопределенная свыше встреча состоялась в «назначенное» время.

«Мы были, как близнецы, изначально связаны незримыми нитями, - рассказывает Сульхида. – И только смерть нас разлучила. Когда не стало Парфи, я поняла, сколько же на самом деле у него было друзей и почитателей. С его кончиной я будто потеряла семь частей - семерых человек, которые жили в нас: муж, отец, мать, жена, сын, дочь, друг. И эти семь частей постоянно преследуют меня, как бы напоминая: «Ты должна сделать все, что в твоих силах, все, что он не доделал». Я понимаю это как мой долг, как наказ Бога. Я должна собрать все, что после него осталось, все его рукописи, систематизировать их. Это мой груз, моя прекрасная участь».

Фергана.Ру: - Вы встретились с Рауфом Парфи в тот период, когда он уже прошел огонь, воду и медные трубы, за его плечами был богатый жизненный опыт плюс дети от двух предыдущих браков. Но и вы познакомились с ним, когда у вас тоже было двое маленьких детей.

Сульхида Парфи: - Я уже говорила, что он очень любил детей, и моих считал своими. Но мне иногда бывало тяжело оттого, что прежде его жизнь проходила без меня, и я часто наталкивалась на недружелюбное отношение ко мне тех, кто был с ним связан задолго до нашего знакомства. Есть такие понятия, как любовь, верность, но есть и такое понятие, как служение человеку после того, как его уже не стало, служение без остатка. Я люблю и ценю все те его стихи, которые он посвящал в прошлом любимым девушкам, женщинам. Ведь именно благодаря им были созданы эти прекрасные стихи, благодаря им его чувства переплавились в чистую поэзию.

Парфи не интересовали проблемы быта, материальный достаток. Я его спрашивала, как к этому относились его прежние женщины, на что он отвечал, что все они, несмотря на расставание, все равно боготворили его. Я признаю его слабости, ведь он был поэтом. Но он всегда искренне мне говорил, что я являюсь единственной для него. Поэтому не хочу к его прежним привязанностям относиться плохо. Порой, после того как он ушел, вокруг меня собирались люди, которые пытались как-то его принизить, рассказывать о нем какие-то истории. Но я чувствую свое предназначение в очищении его имени от всей этой шелухи.

Алишер Хамдамов, кинорежиссер, близкий друг Парфи: - Рауф был непризнанно-признанным поэтом, испытавшим и взлеты, и падения, но никогда он не был обласкан властью. Самое глубокое признание он имеет у людей, ценящих поэзию, слово. Неприятие его как истинного художника, как новатора, привнесшего свежую струю в узбекскую поэзию – это вечная, классическая тема: художник-творец и власть.

Как-то мы рассуждали о предназначении поэта. Тогда Парфи сказал, что для него важно не то, напечатают или не напечатают его стихи, а важен сам процесс их создания. От этого он получал истинное наслаждение, не сравнимое ни с каким физическим наслаждением. По его словам, он воспарял и переходил в состояние, неподвластное обычному человеку. Он считал, что множество людей несчастны, поскольку в них не ударяла молния, они не влюблялись, не подвергались этому сумасшествию. Говорил: самый страшный крик – это тишина. В силу обстоятельств последние годы жизни Парфи приходилось молчать, быть лишенным возможности выплеснуть все то, что скопилось у него в душе, ведь он не вписывался в официальные рамки. В его душе постоянно происходила своеобразная схватка, представляющая единство и борьбу заключенных в ней противоположностей, не имеющих возможности эмоционального выхода, выплеска.

Есть множество борзописцев, посредственностей, которые могут сами себя защитить, подавляя все то, что не входит в общепринятый формат. Но по-настоящему талантливое, великое не подвластно времени, и сейчас, уже после смерти, Парфи знают, помнят и любят многие почитатели его таланта.

По тем поэтам, с которыми дружил Парфи, можно судить о его предпочтениях. Его друзьями были такие известные российские поэты, как Виктор Соснора и Николай Рубцов. Парфи, прочитав стихи Рубцова, понял, насколько они близки ему по духу. В начале семидесятых годов прошлого века, года за два до смерти Рубцова Парфи разыскал его в глухой российской деревушке, где довольно долго гостил в его в деревянном, сложенном из бревен домике.

Можно сказать, что его домом была вся мировая поэзия. Вы где-нибудь встречали у нас поэта, хорошо знающего Верлена или Бодлера? В Узбекистане еще в советское время существовал аналог «Иностранной литературы» - журнал «Жахон адабиёти» («Мировая литература»), в котором работал Парфи. В этом журнале были представлены лучшие переводы мировой классики на узбекский язык. В отличие от московских изданий здесь за переводы платили гроши. Рауф заведовал отделом, в котором занимались, пожалуй, самым сложным делом – поэтическими переводами. Он собрал у себя самых лучших поэтов-переводчиков, предупредив, что много они получать не будут, и что порой придется работать на голом энтузиазме для того, чтобы донести до узбекского читателя шедевры мировой классики. Я приходил к ним в редакцию и иногда заставал их за тем, что они ели из одной банки принесенный кем-нибудь обед. Они делали изумительные переводы, скажем, «Фауста» Гёте. Все эти произведения проходили через Рауфа, через его глаза, душу, и если он замечал в чьих-либо переводах неряшливо соединенные слова в стихотворной строке, то говорил: «Ну, как же ты можешь так писать, ведь ты же уважаешь себя, относись с уважением и к своему делу!» Этот журнал был уникальным явлением, но отношение к нему было наплевательское, и держался он лишь благодаря усилиям главного редактора Озода Шарафутдинова, который в Рауфе души не чаял. Можно сказать, что Рауф тогда был своеобразным стержнем этого журнала.

Личность Рауфа Парфи как поэта может охарактеризовать и отношение к нему единственного русскоязычного Народного поэта Узбекистана Александра Файнберга. Будучи одного с ним возраста, ставший уже при жизни классиком Файнберг относился к Парфи с трепетным пиететом. Они принадлежали к одному поколению. Когда я предложил Файнбергу переводить стихи Рауфа, который в то время жил у меня дома, Саша был внутренне не готов к этому, откладывая на потом. И вдруг Парфи умер… Для Александра Файнберга это стало шоком, он до сих пор не может простить себе свою нерешительность, переживая эту смерть как невосполнимую потерю.

Один из друзей и соратников Парфи, уроженец Ферганы: - И в советское время, и сегодня, несмотря ни на что, поэзия Рауфа Парфи была и остается любимой народом – как представителями молодежи, так и старшим поколением. В 1991 году Рауф думал, что кончилось, наконец-то, засилье коммунистической идеологии и можно вздохнуть полной грудью, однако хвост старой эпохи протянулся в новую, да еще и в новом качестве…

В 1999 году было принято решение наградить Парфи, не имеющего множества изданных книг и больших тиражей, званием Народного поэта Узбекистана. «Наверху» прекрасно знали, что народ читает стихи опального поэта и считает его живым классиком. Поэтому, чтобы не делать из Парфи мученика и не вызывать смуту в умах интеллигенции, его удостоили этим званием. Но Парфи не принял награду, отказался от звания, сказав, что не может его принять в то время, когда народ Узбекистана живет в нищете и бесправии. После чего было дано негласное указание нигде не печатать стихи Парфи. Он лишился постоянной работы. Когда он приходил в газеты или журналы к своим друзьям, ему говорили: «Рауф-ака, поймите, если мы вас напечатаем, нас закроют, какой в этом смысл?». Но, как это ни парадоксально, при всем этом Парфи, как живому классику узбекской литературы, была посвящена глава в школьном учебнике, а на 60-летие поэта в некоторых периодических изданиях вышло несколько статей о нем.

В связи с этим напрашиваются исторические параллели, в частности, вспоминается история Михаила Булгакова, о котором Сталин сказал приблизительно следующее: «Не давать ему хода, но сохранить!». В случае с Парфи власть мстила человеку, который пытался передать в стихах не только прекрасное, но и боль загнанного в беспросветное существование человека. Не могли забыть ему и того, что он стоял у истоков создания оппозиционных партий «Бирлик» и «Эрк». Пожалуй, это была основная причина, из-за которой Парфи находился в «черном списке».

Немилость властей была вызвана также тем, что в 2000 году Рауф Парфи принял участие в кампании за освобождение находящегося в тюрьме писателя Мамадали Махмудова. Тогда группа литераторов и художников поставила свои подписи под обращением к президенту Узбекистана Исламу Каримову с требованием освободить Махмудова. Но обращение осталось без ответа. Более того, оно послужило поводом для преследования подписавших этот документ деятелей культуры Узбекистана.

Тогда многих подписантов выгнали с работы. И только уже безработному к тому времени Парфи, да находившемуся на пенсии известному поэту Шукурулло было нечего терять. Это была последняя подобная акция литераторов и художников, которые, по их мнению, стояли у истоков борьбы за «демократию, независимость и свободу Узбекистана».

Был период, когда Парфи, не имея собственного дома, скитался по углам. Однажды ночью к нему приехали друзья, но он долго не открывал дверь, думая, что это милиция, с которой у него были проблемы из-за прописки. По иронии судьбы, от стражей порядка его в таких случаях спасало именно удостоверение Народного поэта с личной подписью Ислама Каримова, которое Парфи, несмотря на отказ от этого звания, все же получил и постоянно имел при себе.

Парфи был беден, а когда лишился работы, не имея средств к существованию и возможности спокойно заниматься творчеством, был вынужден даже продать все свои любимые книги. У него были друзья-книготорговцы, чьи поручения он временами выполнял, разыскивая раритетные издания.

Но несмотря на то, что последние годы Рауф Парфи почти не издавался, не печатался, он не стал менее популярен и любим народом, скорее наоборот – его строки и поныне распространяются, его стихи живут. В этом и заключается сила гения, сила его таланта.

Парфи хотел, чтобы у нас была нормальная страна, как это написано в нашей прекрасной конституции, и не мог смириться с тем, что в стране процветает ложь, конформизм, славословие, и творческому человеку, чтобы выжить, приходится за что-нибудь «цепляться». А чтобы «зацепиться» и иметь право на существование, нужно наступить на горло ближнему, своим принципам, идеалам. Эту ситуацию хорошо охарактеризовал приезжавший несколько лет назад в Ташкент таджикско-российский писатель Тимур Зульфикаров, назвав ее «восстанием сорняков». И это касается всех сфер нашей жизни, а с сорняками, как вы знаете, бороться трудно, поскольку они сильнее культурных растений.

Но, по большому счету, Парфи все же был не борцом, а скорее – созерцателем. Есть такое понятие, как внутренняя эмиграция: когда человек сопротивляется давлению извне, замыкается изнутри. Так вот в этом состоянии и находился Парфи, что порой было для него невыносимо. Ему часто приходилось смеяться, чтобы скрыть душевную боль и слезы. Но вечно быть маскарабозом (скоморохом, острословом, шутником. - Прим. авт.) тоже нелегко, ведь известно, что дольше живет не тот, кто придумывает шутки, а тот, кто смеется последним. Парфи находил в себе силы внутренне смеяться над всем, что его окружает. Наблюдая порой жуткие вещи, мы, будучи не в силах что-либо сделать, смеялись. А так как смеяться на трезвую голову достаточно тяжело, то приходилось выпивать, что и практикуют многие творческие люди…

Парфи умер в марте 2005 года. В последние два года его особенно угнетало, что он не может воплотить все то, что им задумано. Он понимал, что не сможет повлиять на ход событий. Его убивали мысли о том, что он не услышан, не втянут в орбиту общественного сознания. Ему было страшно – он чувствовал себя узником одиночной камеры с чересчур толстыми стенами. Этот тупик изматывал его, забирая остатки душевных и физических сил. Многолетняя личная борьба с огромным бюрократическим аппаратом подтачивала его здоровье, и в итоге сердце поэта не выдержало…

Рифат Гумеров, поэт, писатель, философ: - Считаю Парфи родоначальником Новой узбекской поэзии, предтечей для молодых и уже не очень поэтов. Сейчас я пишу роман-воспоминание «Пятая стража», и вот что там есть о Парфи:

Рауф Парфи.

Народный поэт Узбекистана.

Дервиш.

Суфий.

В узбекской поэзии – роль Иоанна Предтечи.

Умер.

После себя оставил двухтомник:

первый том – «Молчание», второй том – «Безмолвие».

В каждом томе – по 300 страниц белоснежной библейской бумаги.

Чистой – без ничего – бумаги.

Только на обложке и титуле: имя автора и название.

Перевод с узбекского – R.

Пусть читатель книги вообразит, какие стихи мог бы написать поэт.

И переводчик – перевести.

Пусть дух захватывает – какие страницы книги! – чистые, белые…

Это книги о прощании с миром…

И пусть каждый задумается, что такое «Молчание» и «Безмолвие» поэта…

С Рауфом Парфи связано немало легенд и мифов. Вот что, например, мне рассказывали знакомые поэты: «Прилетаем в Ташкент по своим издательским делам. Глядь - а в зале ожидания стоит Рауф Парфи. «Рауф-ака, что вы здесь делаете?», – «Как что делаю? Вас встречаю». Ну, мы, естественно, изумлены, польщены – сам Рауф Парфи нас встречает. Правда, о своем приезде мы никому не звонили, не сообщали, да и кому мы были нужны?! А тут такая встреча! И сразу – в чайхану, в ресторан». Оказывается, когда у Парфи не было денег на хлеб и водку, он иногда приезжал в аэропорт. А местные авиалинии чуть ли не каждый день доставляли в столицу провинциальных поэтов. Об этом мне рассказывали разные люди, не связанные между собой.

Иногда мне звонят друзья, уехавшие в Москву много лет назад, и спрашивают, почему я, зная творчество Парфи, не перевожу его стихи на русский язык для публикации в российских журналах, таких, например, как «Дружба народов». Я пытаюсь им объяснить, что еще не готов, не созрел для этого. Один из первых, кто решился переводить Парфи, причем совершенно не зная узбекского языка, - наш общий питерский друг Виктор Соснора, близкий Парфи по духу и понимающий его без слов. Однажды, еще во времена Советского Союза, Соснора приехал в Ташкент (я в это время был в Москве), и по моей просьбе его принимали ташкентские поэты, которые потом очень удивлялись, называя его девона (здесь – странный, юродивый, блаженный. - Прим. ред.). Дело в том, что Соснора ходил по базарам и искал «зеленое знамя ислама», хотел его купить (!). Представляете, в то время искать такое на советском базаре! Соснора, будучи большим оригиналом, устроил, по сути, своеобразный перформанс, хотя такого понятия в Союзе 70-х тогда еще не существовало. Потом я им объяснил, что это особенный шоир (поэт) – именно этот человек смог наиболее верно перевести стихи Парфи на русский язык, максимально передав их настроение, суть, внутреннее состояние своего собрата. Вот один из переводов Сосноры:

Есть одно слово,

Чистое, как утро,

Как бутон раскрытый,

Как роса на розе.

Как ребенок звонкий,

Как мысль ясная,

Как глаз радость,

Есть слово.

Есть слово

Выше слова «истина»,

Выше истины

Есть слово. Одно.

Ровшанак Искандери, Ташкент

Источник.

Вход для зрителей с 10-00 утра до 18-00. Вход платный 15 000 сум. Детям школьного возраста 50 % от стоимости. До 3х лет бесплатно. Форма оплаты любая

Виолетта Лаврова:

Фотопортрет Анны Ахматовой с автографом. 1920-е гг. 29,5 х 11 см. С оборотной стороны собственноручная надпись Анны Ахматовой: «Милым друзьям в Азию с любовью».

Фотография была отправлена композитору и дирижеру, любовнику Ахматовой Алексею Федоровичу Козловскому (1905—1977) и его жене Галине. Поэтесса познакомилась с четой Козловских в ташкентской эвакуации, а после возвращения в Ленинград поддерживала отношения с ними.

В жизни Ахматовой было много мужчин, но все любовные связи Анна Андреевна тщательно скрывала. В попытке выяснить адресат стихотворения «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума...», написанном в 1959 году, исследователи выяснили, что стихи были посвящены Алексею Козловскому. Ранее его считали адресованным польскому графу Юзефу Чапскому, с которым Ахматова также познакомилась в Ташкенте.

Фотография сделана искусствоведом и критиком Николаем Николаевичем Пуниным, третьим мужем Ахматовой.

http://www.vnikitskom.ru/antique/auction/30/11422/

Здание на Чиланзарской, напротив Узбекфильма (чуть не доходя) (кажется молочного завода) покрывают алюкабондом. Для любителей вздыхать (он некрасивый, горит, всё плохо и пр) напомню, что отделанное плитами с голубыми плитками оно выглядело просто страшно. Плиты еще видно, можно насладиться этим ужасом :-0)

Домиан Барма: Голубой кафель как-раз-таки мой любимый цвет кафеля (а у Алюкобонда у меня нет любимого цвета :( ), и по-мне - здание обещало быть симпатичным, и не его вина, что его так и не достроили

Опубликовал Александр Волостин. Интересно, какой именно это соцгород, их же было несколько? Интересно, что за постройки вдалеке?

Фото прислал Сергей Наследов

Впервые оказавшись на сцене в двенадцатилетнем возрасте, она уже не покидала е до конца своей жизни. Е имя осталось навсегда в числе зачинателей танцевальной традиции Узбекистана и заняло достойное место среди знаменитых армянок всех времен. О Народной артистке СССР Тамаре Артмовне Петросян, известной миру под сценическим именем Тамары Ханум, на страницах нашего журнала рассказывает руководитель армянской общины в Ташкенте, известный общественный деятель Георгий Сааков.

В 1921 году, выступая в полупрофессиональных коллективах агитбригады «Восток», она продолжала обучение в ташкентской русской балетной школе и всюду, где бы она ни появлялась, – на сценической площадке, в учебной аудитории, в заводском цехе, – наступал праздник.

В 1922 году Тамара впервые выехала с гастролями по Узбекистану, а через два года состоялся её дебют на театральных подмостках Коканда, где с успехом шла постановка по поэме А. Навои «Фархад и Ширин», в которой, – примечательная деталь, – Тамара предстала в главной драматической роли армянской княжны. В том же году она поступает на хореографическое отделение Московского театрального техникума. В первом же концерте организаторы не знали, как величать юную танцовщицу. Один из администраторов, услышав, как за кулисами к ней обращались с почтительным «ханум», вывел на афише «Концерт с участием Тамары Ханум». Тогда, наблюдая за её выступлением, Луначарский прозвал молодую артистку «Первой восточной ласточкой».

Трудно сказать, когда она стала по-настоящему легендарной. Когда была первой и единственной женщиной в этнографическом ансамбле, руководимым её будущим супругом известным певцом и организатором М. Кари-Якубовым и приглашённым в 1925 году в Париж для выступления на Всемирной выставке декоративных искусств; или когда Айседора Дункан пришла к ней за кулисы и, не веря своим глазам, попросила пересчитать её шейные позвонки и ощупать кисти рук, так как была убеждена, что танцовщица с нормальным телосложением не способна исполнять столь фантастически гибкие движения. Или когда на Всесоюзной олимпиаде в Москве в 1930 году зрители бурно аплодировали талантливому полпреду узбекской хореографии. Или, возможно, это случилось в Лондоне, в 1935 году, когда вместе с музыкантом-дойрачи Уста Алимом Камиловым её наградили золотой медалью Первого Международного фестиваля народного танца. А может, когда в течение 45 дней она трудилась на сооружении Большого Ферганского канала, одновременно давая концерты для его строителей. Или когда выступала перед строителями комбината «Запорожсталь». Американский балетмейстер Лорел Грей тогда писал о ней: «Она совершила подвиг, поведя за собой армию раскрепощённых женщин и прославляя советское искусство». Или позднее, накануне и в годы войны, когда она дала тысячи концертов, исполняя для солдат песни Испании, узбекские и армянские танцы; в одном только 1943 году она почти 11 месяцев оставалась в составе фронтовой бригады, давая шефские концерты на передовой и перед ранеными. Получила воинское звание капитана и была награждена медалями «За оборону Кавказа», «За победу в Великой Отечественной войне 1941-1945» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945» Или, когда переводила личные средства для поддержки конкретного боевого воинского подразделения, в т. ч. триста тысяч рублей на счёт танкового завода. Боевая машина с номерным знаком 77 и с её именем на броне воевала на фронтах Великой Отечественной; народная молва утверждает, что где-то на тропах своей военно-артистической вахты она повстречала генерал-полковника М. Парсегова и восхищённый талантом своей соотечественницы военачальник наградил её именным оружием. Или, когда выступала перед освоителями казахстанской целины, строителями Братской ГЭС, железной дороги Чарджоу-Кунград и в далёкой холодной Якутии. Одно очевидно – редко кто обладал столь безграничной популярностью и удостаивался такой же славы на всём евразийском культурном пространстве.

Язык танца отличается своей особой выразительностью, но фонтанирующая энергия творческого темперамента артистки и масштабы её художественного кругозора влекли Тамару Ханум к большему самовыражению. В середине 1930-х у неё родилась идея программы «Песни и танцы народов мира». Обратившись к неведомому доселе амплуа, она изучает хореографию и песенную традицию народов братских республик и отдельных стран мира, основательно постигает быт, обычаи, этнические привычки людей, своеобразие их говора – словом всё, что помогает понять душу каждого народа. Программу, в которую вошли более 300 песен и танцев народов СССР и десятков стран со всех континентов мира, она исполняла в стране и за рубежом на более 80 языках.

Она никогда не забывала своих армянских карабахских корней, и в 1989 году по её инициативе и при поддержке властей, после десятилетий полного забытья была восстановлена в законодательном статусе деятельность республиканской армянской общины, а тысячи армян в разных поколениях в благодатной среде многонационального Узбекистана получили шанс сохранять и развивать свою национальную идентичность. Немыслимое в условиях главенства советской интернациональной политики явление. В стенах дома, ставшего в 1994 гoду мемориальным домом-музеем великой артистки дружбы народов, она принимала дорогих своему сердцу гостей, посещавших Ташкент – Арама Хачатуряна, Святослава Рихтера, Галину Уланову, Дмитрия Шостаковича, Аркадия Райкина. Майя Плисецкая напишет в своём посвящении: «Тамара – путеводная звезда Востока», а писатель МирзоТурсун-Заде скажет: «Тамара Ханум – невеста народов...» Мемориальный музей артистки никогда не пустует. Частыми гостями дома Ханум являются как гости страны, так и коренные узбекистанцы. И не только представители старшего поколения, – они видели Ханум на сцене, её искусство переворачивало им душу, но здесь можно встретить много молодежи.

Георгий Сааков.

Источник.

Опубликовала Виолетта Лаврова. Интересно, в каком году сфотографировали? Когда построили обелиск и когда зажгли Вечный огонь?

Опубликовал Александр Волостин. вряд ли уже определим эту улицу? Арыков таких много, это мог быть и Калькауз и Дархан...

Назар Шохин:

В начале октября 2016 года в Государственном музее им.А.С.Пушкина в Москве открывается выставка произведений Ростислава Барто (1902–1974).

Известно, что этот художник много путешествовал по Средней Азии, бывал в Ташкенте, Самарканде, Фергане, Бухаре, Хиве. Тема Востока, как писали критики, для Р. Барто «была добровольной» и во многом этим он отличался от художников более поздней, военной поры.

Р. Барто – участник международных выставок; его произведения украшают многие престижные коллекции. В Музее искусств Каракалпакстана им. И.В. Савицкого хранятся картины Р. Барто «Горы» и «Рыбачка» (обе - 1930).

В одной из статей «Писем о Ташкенте», посвященной художнику Николаю Ромадину (2010),  среди множества выпускников Высшего художественно-технического института в Ленинграде упомянуто и имя Р.Барто.

Рубен Акбальян (1902-1986), художник,  супруг О.А.Сухаревой: «В 1937-38 годах мы встретились с Р.Барто в Самарканде… Вместе бродили по окрестностям города, облазили древние памятники архитектуры…. По пути мы остановились во дворе мечети Хаджи-Ахрор. Казалось, что в этом маленьком тенистом мирке всё сохранилось так, как было в XV-XVI веках… По сосредоточенному выражению лица Ростислава Николаевича я видел, что в его художественном сознании идет серьезная работа отбора и закрепления в памяти полученных здесь впечатлений, а память у него была цепкая. Позже, просматривая его работы, я убедился в этом… Для Барто Природа – это огромный музей шедевров, а ее формы и краски  – это его палитра и его рисунки».

Приложения: Ростислав Барто; Р.Барто. «Сукок». Конец 50-х гг.; Р.Барто. «Узбечка». 1971; Р.Барто. Иллюстрация к книге Николая Тихонова «Чайхана у Ляби-Хауза».

Интересно. что за постройки и где это располагалось?

29 сентября 1843 года в Петропавловской крепости родился Михаил Скобелев. За свою жизнь ему пришлось биться под Кокандом, под Хивой, под Шипкой, под Плевной, он перешёл Балканы и совершил походы на Адрианополь и Геок-Тепе. «Белый генерал», как прозвали его солдаты, всегда появлялся в бою на белом коне и в белом мундире. О жизни одного из величайших отечественных полководцев ‒ в нашем материале.

Военный с детства
Мало того, что Скобелев родился в Петропавловской крепости: его дедушка и вовсе был комендантом этой крепости, а отец уже на тот момент дослужился до генерал-губернатора. Судьба как будто предопределила для Михаила военную карьеру. Так и случилось: ещё юношей, получив прекрасное парижское образование, в 1861 году он поступил на военную службу в Кавалергардский полк. Вообще-то Михаил мечтал изучать математику в Петербургском университете, даже сдал для этого экзамены, однако перед его поступлением университет был закрыт из-за студенческих волнений.

Михаил Скобелев в молодости, 1860-е годы

Совсем скоро Скобелев по собственному желанию прошёл крещение боем: откомандированный в качестве ординарца в Варшаву, он попросился в Гродненский гусарский полк, который участвовал в подавлении польского мятежа. За уничтожение отряда Шемиота в Радковицком лесу Скобелев был награждён «за храбрость» орденом Святой Анны. Закончив Николаевскую академию, Скобелев стал офицером Генерального штаба и был направлен в Туркестанский военный округ.

Хивинский поход
Хива — столица одного из узбекских ханств — была давней целью русских, пытавшихся расширить государственные границы. В 1873 году эшелоны двинулись по направлению к древнему городу: Скобелев с отрядом из 10 всадников, встретив превосходящего по силам неприятеля, сразу же бросился в бой — вышел из него победителем, но получил семь ран пиками и шашками.

Хивинский поход

Как только он вернулся в строй, ему с отрядом в 200 человек поручили охранять обоз. Скобелеву удалось обойти хивинцев с тыла, когда те уводили обоз, и отбить захваченное, обратив неприятеля в бегство. 29 мая Скобелев отличился и на штурме крепости: он первым пробрался внутрь и удерживал ворота, несмотря на ожесточенные атаки неприятеля.

Русско-турецкая война 1877−1878 годов
Хивинский поход позволил Скобелеву быстро продвигаться по службе, настоящую же славу генерала-освободителя он получил во время русско-турецкой войны. Православные народы, которые долгое время жили под гнётом Османской империи, восторженно встречали Скобелева, иногда присоединяясь к его войску. Так, в начале лета 1877 года русские войска, переправившись через Дунай, развернули наступление. Генерал-майор Скобелев, награждённый уже к тому времени орденом Святого Георгия, командовал Кавказской казачьей бригадой.

Белый китель и белая фуражка генерала Скобелева представляла отличную цель для врага, однако это не помешало ему вместе с войсками Габровского отряда героически взять Шипкинский перевал и долго со своими кавалеристами прикрывать отход русских войск после битвы под Плевной. Свой полководческий талант в очередной раз Скобелев проявил при взятии города Ловчи, за что и был произведён в генерал-лейтенанты.

Также Скобелев поучаствовал в осаде Плевны, после которой армия Османа-паши сдалась, и лично принял капитуляцию разбитого Весселя-паши. По результатам этой войны территория Болгарии была отчищена от турецкого влияния.

Ахал-текинская экспедиция
В 1880 году Скобелев был назначен командующим экспедицией против текинцев — одного из крупнейших племён туркменского народа. Текинцы, узнав о приближении армии грозного полководца, приняли решение обороняться, заняв крепость Геок-Тепе. В начале 1881 года Скобелев пошёл на штурм крепости: минами были взорваны стены крепости, русские войска стали оттеснять отчаянно сопротивлявшегося неприятеля.

Ахал-текинская экспедиция

Взяв крепость, Скобелев распространил воззвание к миру, призывавшее местные народы к мирному урегулированию конфликта. В итоге к 1885 году к Российской империи присоединились два туркменских оазиса.

Внезапная смерть
По поводу смерти легендарного военачальника до сих пор есть разные мнения. Факт в том, что во время отпуска, который генерал проводил в Москве, он скоропостижно скончался в гостинице «Англия» при таинственных обстоятельствах.

Памятник Скобелеву в Москве, 1912 год

Первой о его смерти сообщила куртизанка, национальность которой так и не удалось установить. По одной версии, Михаил Дмитриевич был убит по коварному плану немцев, опасавшихся полководца, по другой версии, которую поддерживали европейские газеты, генерал совершил самоубийство. Михаил Скобелев был похоронен в своём родовом имении Рязанской губернии.

Источник - Diletant.Media

Виктор Ивонин:

Фото из Википедии.

В прошлую пятницу из Ферганы позвонил старый друг, сообщил, что у него умер сын и поминальные мероприятия пройдут в воскресенье. Похороны и поминки я посещаю обязательно, а потому тут же поехал на вокзал, взял билет на субботу, а потом и второй - обратный, на понедельник. Утром сел в поезд, познакомился с попутчиками, по традиции, прочитал им лекцию о том, почему им легко и свободно живётся в родном Узбекистане, Рассказал о том, как ездил раньше в командировки на предприятия Ферганской Долины через перевал Камчик на велосипеде и, будучи большим знатоком каждого камня, а в особенности, подъёмов и спусков на этом пути, которые я либо своими ногами должен был накручивать, либо собственным мягким местом прочувствовать на крутых спусках. А уж километраж "от сих до сих" я подавно по всем приметным местам трассы наизусть знаю.

Бодро выложив юным, благодарным слушателям геологию и географию, мелькающей за окном местности, отметив выдающуюся роль Ангренского угольного разреза в приготовлении лучших в мире ташкентских шашлыков и их роли в развитии энергетики Ташкентского промышленного региона я подробно остановился на циклопических холодильниках Новоангренской ГРЭС, называемых в миру градирнями. Вылив из баклажки воду Нестле на голову одного из самых юных слушателей, я попросил подтвердить его, что льющаяся сверху вода обладает свойствами хлоадоагента. Тем самым я убедил моих спутников в том, что градирни на Новоангренской ГРЭС действуют нормально, поскольку электричество, которое доходит до Ташкента из этой электростанции, несмотря на то, что его получают из горящего угля, действительно, холодное.

Но это было начало. Вскоре проводникам пришлось кричать на весь вагон: - "Товарищи пассажиры, срочно отойдите от левого борта", поскольку после того, как я сообщил слушателям о том, что поезд проезжает мимо крупнейшего в мире угольного разреза Узбекистана, и его можно увидеть в окна левой стороны поезда, народ вплотную прилип к новеньким и идеально чистым стёклам. Люди, поначалу, отлипли, но затем вновь вернулись к вожделенному и уже заляпанному ими жирными лбами и носами, стеклу. Я показывал им каолин. Ту самую волшебную белую глину из которой, однажды, однокашник Михайлы Ломоносова, некто Виноградов, сделал первую в Российской империи настоящую фарфоровую конфетницу с крышкой в виде листа ферганского винограда сорта "Дамские пальчики". Я знал, что Дамские пальчики в Долине растут в каждом дворе, а потому, рассчитывал, что каждый, кто сидел в вагоне немедленно станет рассматривать белый обрыв из которого, оказывается и получаются настоящие Дамские пальчики. Проводники взвыли. Но было поздно. Поезд шёл дальше и угольный разрез с двухсотметровыми белыми стенами из каолина уплыл за ближайшую горку. Народ сел на места.

Это был ключевой момент. Кресла в вагоне удобные, самолётного типа, и я почувствовал, что непременно потеряю аудиторию, если не расскажу им технологию производства фарфора. Поэтому, я сдуру ляпнул, что знаменитые узбекские чайники и унитазы делаются из каолина с ганчем. Народ мне не поверил. Мало того, обиделся на то, что я сравнил чайники с унитазами и поставил их на одну доску. В моей голове мгновенно пролетела крамольная мысль и я представил, как мои спутники, сидя на унитазе, произносят сакральную фразу: - "Пой, Мой и Чой". Пришлось выкручиваться. Чайники я назвал почётным словом фарфор, а унитазы - позорным - фаянс.

Потом долго рассказывал почему раньше на каждом базаре сидели мастера узбеки и аккуратно ремонтировали каждый разбитый чайник специальными скрепками. Всё дело в том, что в составе ангренского каолина имеется 40 процентов чистейшего алюминия. Об этом сказочном ангренском богатстве знал сам "Вождь народа и Великий кормчий" Иосиф Виссарионович Сталин, который в 1941 году своей рукой повелел Узбекистану строить в Ангрене алюминиевый завод. Но была война. Пока узбеки копали глину кетменями, немцы в уральском городе Алапаевск успели лопатами накопать бокситы, в которых не 40, а 60 процентов алюминия и даже построить завод.

Затею с анренским алюминием отложили до лучших времён. Но и на сегодняшний день это огромное богатство, которым можно прокормить всё население Узбекистана. Тут я корректно заметил, что никто, конечно, узбеков алюминием кормить не собирается, но и свинину есть, тоже не пристало, а алюминий и свинина вещи единообразные. Спутники мои дружно согласились, что лучше нам с ангренским алюминием пока подождать. Тут я им чуть про чирчикский фосфогипс не стал рассказывать, но вовремя спохватился. Понял, что проезжая мимо Ангрена говорить о Чирчикской химии и фосфогипсе не резон.

Поднявшись на Великую Ангренскую плотину. поезд должен был ехать по самой береговой кромке гигантского водохранилища, тесно зажатого неприступными каменными громадами Ангренского ущелья. Ан нет. Водохранилище исчезло. Его не было. Вернее оно было, но воды в нём не было. А нет воды, нет и хранилища. Выпустили наши меньшие ангренские братья всю воду. Выплеснули её на полив. Увидев это я потерял дар речи и скромно замолк. А поезд тем временем тупо и льстиво вилял своей шеей и хвостом, осторожно пробираясь вдоль неприлично обмелевшего сая. Так и сидел у окна. Сначала смотрел на машинки, бегущие поверху, потом вспомнил, что этот участок горного подъёма длиной всего 32 километра и стал поглядывать на часы.

Время шло. По вагону бегали молодые проводники в серых жилетках с красивыми подстаканниками и фирменным, горячим зелёным ферганским чаем. Мониторы демонстрировали убийственный узбекский фильм. Взглядывая периодически на экран, я всё время видел набитые в кровь морды положительных героев и холёные, наглые рожи - отрицательных. Тем не менее, по окончанию фильма-ужастика весь телевизионный народ оказался в лучших концертных залах Ташкента. В отличие от московских шоу, в наших отечественных, артист на сцене выполнял лишь вспомогательную роль. Главную - играли сами зрители. Они запросто вставали с кресел, выходили в проход и запросто перепевали и перетанцовывали профессиональных артистов.

А тем временем, поезд болтался на путях как вошь в проруби - то вправо, то влево. Битый час так мотался из стороны в сторону. Наконец, по умопомрачительному мосту над 100 метровой пропастью и старым автобаном, добрался до единственной на трассе новой станции Орзу. Здесь он нервно скрипнув тормозами и лязгнув сцепками, остановился. Началась долгая стоянка. Поезд ждал встречного, ползущего по тоннелю. Это была самая долгая стоянка на маршруте и я совсем потух. Говорить было нечего и смотреть, тоже было не на что. Механически подсчитал, если 32 км разделить на один час, то получится, что средняя скорость на этом участке была 32 км в час. Перед нами был тоннель.

Тоннель красивый и длинный. Четвертое место в мире по длине. Целых 19 километров. Ну, думал я, к вечеру из него, не раньше, выберемся. Заглянул в сумку. Фонарик был, спички были, вода и лепёшки были. Значит продержусь. Но тут впереди, как в самолёте стюардессы, выстроились проводники и помахивая эффектными галстуками с серьёзной надписью золотым шитьём "Узбекистон" весьма серьёзно на государственном и русском языках объявили, что в тоннеле запрещается пользоваться всем, запрещается вставать с кресел и гулять по вагонам. Все причухли в своих креслах. Поезд, тем временем, разогнался и помчался по тоннелю как питерская фирменная "Красная стрела". Такой прыти я от него явно не ожидал. В вагоне было тихо и неуютно. Изредка, где то далеко под позвоночником по коже пробегал мороз. Народ сжав зубы и прикусив язык сидел, не шевелясь. Изредка в вагон доносились какие-то странноватые полуподземные звуки. Кожа скукожилась, покрывшись гусиной рябью. Но вскоре я расслабился, любуясь феерическими фресками и прелестными мозаичными панно выдающихся узбекских мастеров и художников.

Тоннель кончился. Вагон проснулся, озолотившись ярким солнечным светом. Казалось бы всё. Но нет. Неожиданно он вновь нырнул в чёрный, чёрный тоннель, стремительно выскочил из него, потом вновь нырнул, и опять выскочил. А потом вдруг затормозил. Остановился лязгнув сцепками. Путь был одноколейным, ждать встречный поезд мы не могли. Не могли, но постояли. Постояли перед крутым спуском. Места мне были совсем незнакомые. Далеко внизу большой посёлок, или даже небольшой городок. Здесь я, на своём велосипеде никогда не был и смотрел на новые места с превеликим интересом. Поезд шёл по горному траверсу. С обоих сторон были крутые склоны. Уклон был солидный и поезд пробирался по нему медленно и осторожно.

В вагоне запахло варёными сосисками и жареной глазуньей. Проводники доставляли эти незатейливые блюда оголодавшим пассажирам. Точно также носились по вагону с горячим зелёным чаем. Ещё булочки и ватрушки. Наконец выкатили типично аэрофлотовский узкий ящик на колёсах и стали предлагать крашеную воду, сигареты и шоколад.

Наконец, первая остановка в Ферганской долине - станция Пап. Это по русски Пап, а по узбекски, оказывается, Поп (Рор). Хотел сфотографировать надпись, да раздумал. Лишь спросил у попутчика, чего ради на берегу Сырдарьи появилось селение с необычным именем Поп. Спутник был молодой узбек. Похож на студента. Не задумываясь он тут же выдал историю о происхождении этого названия. Оказывается, уже давно, в эти места зашёл одинокий монах. Ловил рыбу в реке. Тем и жил. А потом построил часовню с луковицей и крестом наверху. Народ потянулся на эту невидаль поглядеть. Проповедовать монах стал и сказал, что имя его Поп. Об Исе он мусульманам рассказывал и им было интересно, потому что Поп об Исе намного больше знал, чем мулла в мечети. Вот народ его и слушал. А как умер он, то стали звать это место его именем - Поп, значит. Только потом уже в советское время, когда попов в тюрьмы и лагеря сажали, местные другое название поселению дали - Пап. А сами то, всегда Попом его называют.

Поезд тихо двинулся. Ездит он действительно тихо никаких железнодорожных звуков типа "трах, трах, тарарах" нет. Не гремят колёса на стыках. Не гремят, потому что резиновые они. Поэтому тихо в вагонах, комфортно. Ещё час и мы в Маргилане. Город небольшой, но знаменитый. Знаменитый своим хан-атласом и неповторимыми шёлковыми тканями с уникальной расцветкой. Вышли. Встретили меня друзья узбеки. До Ферганы рукой подать.

Прошли в воскресение траурные поминальные мероприятия, а в понедельник я обратно на этом же поезде в Ташкент поехал. Всё примерно так же было. Только публика была другая. В основном старики пенсионеры ехали, да молодые женщины с маленькими детьми. Да ещё один я не узбек. Молодая пара рядом через проход угостила меня Дамскими пальчиками и выспросила всё что могла - откуда я, куда я, давно ли в Узбекистане. Ну и так далее. Рассказал я им всё как на духу. Скрывать мне от молодёжи нечего. Интересно ей, пусть слушает. Так до тоннеля и доехали. Темно уже было. Проводники опять засуетились. Опять вставать и ходить запретили и настоятельно форточки в вагоне рекомендовали закрыть.

Но видать не понял, кто-то. Осталась одна форточка сверху открытая. Так что Вы думаете. Мы почти половину проехали и вдруг на колени девушки, сидящей впереди меня через форточку золотой самородок влетает и прямо ей на колени падает. Её чуть кондрашка от ужаса не хватила. Подскочила она. Самородок на пол упал. Только я тогда ещё не знал, что это самородок. Взял, да и помог девушке. Поднял. И тут почувствовал, что тяжёлый он непомерно. А потом и разглядел, что золото это. Отдал девушке. Сказал, чтоб никому не показывала, да было поздно. Народ в нашем вагоне глазастый оказался, по всем вагонам за пять минут раззвонили. Так до Ташкента и ехали. Все на эту невидаль смотрели и щупали. А в Ташкенте девушку, кто-то из родни встретил и уехали они. А я на метро домой поехал.

Вот такое у меня необыкновенное путешествие по тоннелю было. В другой раз обратную дорогу тоже распишу, только вот, всё из-за этой открытой форточки и золотого самородка смешалось, скомкалось. Как вспомню, так ни одной другой мысли в голове.

Сухбат Афлатуни. Муравьиный царь. - М .: РИПОЛ Классик, 2016. - 256 с. (Редактор Качалкина). ISBN 978-5-386-09241-2

Роман-притча живущего в Узбекистане поэта, прозаика, критика, лауреата Русской премии и молодежной премии «Триумф» Евгения Абдуллаева (р 1971;. Публикует прозу под псевдонимом Сухбат Афлатуни) состоит из двух частей - «Теплое лето в Бултыхах» (выходила в виде повести в журнале «Дружба народов») и «Муравьиный царь». Это две истории, рассказанные женщиной-архитектором Леной и 15 лет спустя ее мужем Генкой: одна - вполне реалистичная, вторая - фантастичная. Это сплав сказки и были, смерти и любви ...

«Последнее, что видел Михалыч, засыпая, был торопливый свадебный полет муравьев, виданный им в детстве. Муравьиные цари и царицы кружились и падали без сил на хвою. Некоторые снова взлетали - за добавочной порцией любви. Пекло солнце, освещая муравейник, как золотую гору; и конца этим муравьиным играм не было».

Источник.

Прислала Виолетта Лаврова. Где была столовая? Сохранилась ли? (Фото обратной стороны открытки нет)

Виолетта Лаврова:

Сбор яблок. Узбекистан. 1947 г.

Баки УРМАНЧЕ (1897-1990)
Татарский живописец

Заложил начало новому факультету скульптуры в Ташкентском художественном институте. Служил солдатом в царской армии в Коканде (Средняя Азия), где и увидел впервые кисти и краски в руках австро-венгерских военнопленных. В 1949-1952 годах Б. Урманче живет в Самарканде. В эти годы созданы групповой портрет Героев Социалистического Труда, «Сбор винограда», «Бану» и другие портреты, пейзажи, этюды.

В 1954-1956 годах ездит в Гурьев писать каспийских рыбаков. Участвует во всесоюзных конкурсах на создание проектов памятников Абаю, Ибн Сине. В это время ему предоставляется возможность вернуться вновь на педагогическую работу: его приглашают в Ташкентский институт искусств. С 1956 года Урманче работает руководителем индивидуальных мастерских старших курсов и открывает скульптурное отделение. В Ташкенте создано несколько значительных скульптур Урманче, среди них бюст Габдуллы Тукая, выполненный из яблоневого дерева.
Примечательно, что в любом виде искусства Урманче выступает как мастер на высоком профессиональном уровне. В 1958 году в Алма-Ате в залах Музея искусств Казахстана открылась выставка произведений Б.Урманче, посвященная его 60-летию. Это была первая его персональная выставка, отчет о двадцатилетней работе в Узбекистане и Казахстане.

Баки Идрисович Урманче (тат. Бакый Идрис улы Урманче) (23 февраля 1897 года — 6 августа 1990 года) - живописец, скульптор, график, фотограф, каллиграф, один из основоположников татарского изобразительного искусства. Пейзажист, автор пейзажно-жанровых композиций. Учился в Казанских государственных художественных мастерских (1919-1920), во ВХУТЕМАСе / ВХУТЕИНе в Москве у С.В. Герасимова. В течение всей жизни оставался приверженцем московской живописной традиции. Жил и работал в Москве, Казахстане, Узбекистане и Казани. Персональная выставка Б.И. Урманче состоялась в 1982 году. Народный художник РСФСР и ТАССР. Лауреат премии имени Тукая. Произведения Урманче находятся в Государственном Музее Востока, Государственном Музее изобразительных искусств Татарстана (Казань), Государственном музее Узбекистана (Ташкент), мемориальном музее им. М. Гафури (Уфа), в частных коллекциях США и Финляндии. В 1998 году в Казани был открыт мемориальный музей Б.И. Урманче.

Б. Урманче у бюста М. А. Ульяновой в д. Ленино-Кокушкино

Полностью биография
http://www.idel.kz/urmanshe/
http://kitaphane.tatarstan.ru/urmanche/kaz_story.htm
http://sovcom.ru/aykcioni/lot/русское-искусство-хх-века2/21810/

Самоназвание — эбраэли. Живут в основном в Грузии. Язык — грузинский. Верующие — иудаисты.

Евреи грузинские в Узбекистане:

1979 г. — 57
1989 г. — 210

Грузинские евреи считают себя «потомками десяти колен Израиля, отправленных в расселение ассирийским царем Саргоном II в VIII в. н.э.»

Широко распространена легенда о том, что предки грузинских евреев были выдворены из Иудеи вавилонским царем Навуходоносором в VI в. до н.э.

Популярен ныне и литературный источник V в. н. э., согласно которому «от одного из знатных иудеев, взятых в плен Навуходоносором, происходит семья Багратов, давшая династию грузинских и армянских царей».

На территории Грузии евреи появились в первые века н.э. (по другой версии — в V в. до. н. э.). В послемонгольский период были превращены в крепостных. У своих покровителей-феодалов они заручились обязательством, чтобы их не принуждали переходить в христианство. Однако случаи перехода все же имели место.

Еврейские общины начали формироваться после отмены крепостного права в Грузии (1864—1871). В этот период и появился термин «грузинские евреи». Верные своим традициям, своему происхождению, они заключали браки только внутри этнолингвистической группы.

Практически все грузинские евреи по-прежнему чтят свои традиции, соблюдают установки религиозной жизни. Однако некоторое их число официально зарегистрировало себя как грузины.

В Узбекистане грузинских евреев всегда проживало небольшое количество. Родного языка не знают, за исключением тех, кто поселился здесь на время учебы в высших учебных заведениях или для проведения каких-то коммерческих сделок. Посещают ашкеназскую синагогу. Известны случаи, когда самаркандские яхуди брали в жены грузинских иудеек.

Среди известных людей данной этнолингвистической группы, проживающих в Узбекистане, — кандидат медицинских наук Палагашвили Эдуард Ефимович. В конце 90-х гг. XX в. начался исход грузинских евреев из республики.

Л.И. Жукова

Литература:
1. Исход горских евреев. Разрушение гармонии миров. Нальчик, 2000.
2. Ярков А.П. Евреи в Кыргызстане. Бишкек, 2000.

Этнический атлас Узбекистана.
© Институт «Открытое Общество» — Фонд содействия — Узбекистан, 2002.
Совместное издание «ИООФС — Узбекистан» и ЛИА Р. Элинина, 2002 г.

Источник.