Аральская флотилия была создана контр-адмиралом А.И. Бутаковым и находилась под его командованием до 1864 г. включительно.

Базой Аральской флотилии служил сначала порт Раим (Аральск), а затем — Казалинск. Личный состав флотилии по штату на 18 июня 1866 г. состоял из 13 офицеров и 344 нижних чинов, а к 1879 г. увеличился до 15 офицеров, 15 вольнонаемных машинистов и мастеров и 597 нижних чинов.

Из-за мелководья и изменчивости фарватера р. Сырдарьи плавание по ней ночью было опасным, и движение происходило только днем. Расстояние от Чиназа до форта Перовского пароходы проходили за 8—14 суток, а обратно — за 12— 20 суток; путь от форта Перовского до Казалинска (форт№ 1) занимал вниз 4— 6 суток, а вверх — 6— 12 суток.

С окончанием военных экспедиций в Средней Азии Аральская флотилия была упразднена в 1883 г. Часть судов и другое имущество продали на месте, а часть перевезли в г. Чарджуй (с 1940 г. Чарджоу) и передали Амударьинской флотилии.

Парусные шхуны

«Николай». 2 пушки. Длина 11,73 м. Ширина 3,56 м. Осадка 1,65 м. Построена в 1847 г. в Оренбурге. Исключена из списков судов флота 12 июня 1870 г.

«Константин». 2 пушки. Длина 14,33 м. Ширина 4,88 м. Осадка 1,85 м. Построена в 1848 г. в Оренбурге. Исключена из списков судов флота 21 июля 1863 г.

Колесные пароходы

«Перовский». 5 пушек. Длина 35,81 м. Ширина 6,55 м. Осадка 0,91 м. Водоизмещение 140 т. Корпус железный. Машина мощностью 40 номинальных л. с. Заложен в 1851 г. в Швеции на заводе Мутала. Спущен в 1852 г. В 1853 г. доставлен в разобранном виде в Раим, где и собран. В 1864 г. установлены новые котлы. Исключен из списков судов флота в 1883 г.

Вооружение на 1871 г.: один 10-фн медный «единорог» «новой конструкции» (бескаморный) на американском станке и одна 4-фн нарезная пушка.

«Обручев». 2 пушки. Длина 21,34 м. Ширина 2,79 м. Осадка 0,7 м. Водоизмещение 16 т. Корпус железный. Машина мощностью 12 номинальных л. с. Построен в Швеции на заводе «Карлзунд» в 1852 г. В 1853 г. доставлен в разобранном виде в Раим, где и собран. Исключен из списков судов флота в 1883 г.

Вооружение: две 6-фн медные карронады.

«Арал». Длина 35,66 м. Ширина 7,1 м. Осадка 0,6/0,9 м (носом/кормой). Водоизмещение 149 т. Экипаж 40 чел. Корпус железный. Машина мощностью 40 номинальных л. с. Движитель — одно заднее колесо в корме. Построен в 1862 г. в Англии, в Ливерпуле. Исключен из списков судов флота в 1883 г.

Вооружение: два 10-фн медных полевых «единорога» «новой конструкции» (бескаморных) на американских станках.

«Сыр-Дарья». Длина 29 м. Ширина 5,6 м. Осадка 0,84/0,61 м (носом/кормой). Водоизмещение 70 т. Экипаж 20 человек. Корпус железный. Машина мощностью 20 номинальных л. с. Движитель — одно заднее колесо в корме. Построен в 1862 г. в Англии, в Ливерпуле. Исключен из списков судов флота в 1883 г.

Вооружение: один 10-фн медный полевой «единорог» «новой конструкции» (бескаморный) на американском станке.

«Самарканд». Длина 45,72 м. Ширина 6,7 м. Осадка 0,61 м. Водоизмещение 154 т. Экипаж: 2 офицера, 50 нижних чинов. Корпус железный. Машина мощностью 70 номинальных л. с. Колеса нормальные боковые. Построен в 1866 г. в Бельгии на заводе «Коккериль». В 1881 г. затонул у форта Перовский. Исключен из списков судов флота в 1883 г.

Вооружение к 1871 г.: 2—10-фн медных полевых «единорога» «новой конструкции» (бескаморных) на американских станках; 2—6-фн карронады; 2—4-фн нарезные пушки.

«Ташкент». Длина 31,93 м. Ширина 4,88 м. Осадка 0,61/0,84 м (носом/кормой). Водоизмещение 86,5 т. Машина мощностью 35 номинальных л.с. Построен в 1870 г. на Воткинском заводе. Исключен из состава судов флота в 1883 г.

Пароход «Самарканд» Аральской флотилии

Вооружение: один 10-фн медный полевой «единорог» «новой конструкции» (бескаморный) на американском станке.

Источник
Cкопировано с Shosh.uz.

Tashkent Retrospective:  Ташкент, 1970-й г. ул. Навои, площадь Ахунбабаева. Теперь на этом месте - заброшенная гостиница "Чорсу". Эх, а сколько было зелени...

Диапозитив из архива Бориса Митина.
Сканирование: Борис Митин.
Цифровая обработка: Tashkent Retrospective.

Источник.

Фото: Дмитрий Цой

Автор Римма Волкова. Все части откроются по тегу автора.

Дни катились один за другим, заполненные нескончаемыми редакционными делами. Но в каждую свободную минуту меня, как магнитом, тянуло в кабинет Татьяны Сергеевны. И не только жажда услышать что-то еще о ее московской жизни, – притягивала она сама. Ее уважительное отношение к людям, снисходительность к чужим слабостям, умение пренебречь несущественным, ее остроумие. Иногда вместе ходили обедать в кафе-пельменную напротив редакционного корпуса, потом «садились покурить» на скамейку у театра Навои. Я не курила ни тогда, ни после, но дым от ее «беломорин» совсем не мешал нашим беседам.

Случалось, Татьяна Сергеевна рассказывала о детстве, об отце: как изредка приходил к ним домой – и тогда маленькую Таню наряжали в лучшее платье, а Костя, завидя его во дворе, говорил: «Вон идет к тебе твой Есенин». А поэт ведь и действительно шел к дочери, о темноволосом сыне, похожем на мать, когда увидел его впервые, отозвался недобро: «Есенины черными не бывают». Нет, и с ним возился, брал на руки, но дочь – явно выделял. Еще помнила, как кричала, как колотилась на земле ее мать на похоронах Сергея Александровича. А бывшая свекровь кричала ей: «Это ты во всем виновата!». Долго выхаживал после этой трагедии свою обожаемую жену Мейерхольд – по лучшим врачам, по лучшим лечебницам и курортам.

Они с братом называли Всеволода Эмильевича Мейером. И сколько же доброго, яркого, счастливого было связано с ним в памяти Татьяны Сергеевны! Он любил их с Костей не меньше, чем родных детей от первого брака, очень заботился об их здоровье, воспитании и развитии. Имелись гувернантки, приходили учителя, в том числе по музыке, иностранным языкам, физкультуре. Была в доме прекрасная библиотека. Таню он определил в балетную студию Большого театра. И еще были морские круизы, «открытие мира»…
Но и падчерица отблагодарила отчима по-царски: рискуя жизнью, и не только своей, спасла от неминуемой гибели творческое наследие этого великого реформатора сцены, его труды, личные дневники, письма, документы, фотографии.

Татьяна Сергеевна была уже замужем, когда в 1939-м году Всеволода Эмильевича арестовали. «Придут с обыском. Срочно прячьте все ценное», – предупредил кто-то из знакомых, переживших подобную же ситуацию. Совсем юная женщина, она отчетливо понимала, о каких ценностях надо думать. Позвонила родственнице своего молодого мужа, и за ночь они разобрали бумаги Всеволода Эмильевича. Набралось несколько увесистых пакетов самого важного. А все остальное стали складывать в огромный чемодан-сундук, привезенный из Италии. Роскошный чемодан. Совсем новый. Серо-зеленой кожи, с металлическими заклепками, каким-то фасонным замком. Расчет был на то, что обязательно привлечет он внимание непрошенных гостей.

А куда же пакеты с бесценными страницами? Она знало такое место. Каждое лето обязательно бывали на даче в подмосковной Балашихе. Детей собиралось много. Носились по дому и саду, играли в разные игры. Маленькая Таня сделала там важное открытие: на чердаке дома одну боковую доску в стене можно было отодвинуть, за ней находился довольно просторный отсек. Там она пряталась, когда играли в куликашки, и никто нипочем не мог ее отыскать.
На рассвете отвезли пакеты в Балашиху.
Расчет оказался верным: когда через несколько дней двое вышедших из подъехавшей черной машины шагнули через порог дома, устоять против роскоши невиданного итальянского изделия они не смогли: для порядка порылись в шкафах, в ящиках письменного стола, побросали какие-то бумаги в тот же сундук – и отбыли с богатой добычей.

А вскоре грянула война. Немцы ожесточенно бомбили Москву и Подмосковье. Деревянные дома пылали и в Балашихе. И она пошла к Сергею Эйзенштейну, попросила взять архив на хранение. Тот вывез с дачи бесценное наследие «врага народа». Укрыл. Сохранил…

…Но не работой единой. Как-то мой заведующий Дмитрий Николаевич Вольф заявил, что мою «штатную» должность в главной республиканской газете полагается «обмыть». Сразу нашелся умелец, вызвавшийся приготовить плов на костре. Я поспешила к Татьяне Сергеевне, и она охотно приняла приглашение.

Коммунальный наш дом находился в огромном саду на улице Шпильковской, прямо напротив Музея прикладного искусства. У каждой семьи был свой индивидуальный дворик. В нашем, под сенью раскидистой яблони, и соорудили очаг. И пока плов поспевал, гости мои хрустели яблочками, снятыми прямо с веток и слегка обтертыми о штанины. Камил Файзулин, с его непобедимым обаянием, успел очаровать всех наших соседок и получил от одной из них приглашение воспользоваться для танцев ее огромной квартирой, где имелся рояль. И застолье плавно перешло в танцевальный вечер. Самому старшему участнику вечеринки – моему заву было немногим больше сорока, а почти всем остальным – чуть за тридцать, так что танцевали с большой охотой и неутомимостью. Но когда Дмитрий Николаевич галантно пригласил на фокстрот Татьяну Сергеевну, приумолкли, встали в круг и только восхищенно ахали, глядя, какие пируэты выделывает эта пара...

А вскоре Татьяна Сергеевна пригласила меня на свой день рождения. Я была счастлива: значит, и я стала ей небезразлична. Жили они тогда на улице Шота Руставели, в доме неподалеку от гостиницы «Россия». Народу было немного, только взрослые, друзья семьи. Вечер был очень теплый, с остроумными экспромтами, с гитарой. Сыновей ее я в доме в тот вечер не увидела.

Мальчишки же были у Татьяны Сергеевны очаровательные: старший, Володя, носивший фамилию отца – Кутузов (кстати, от тех Кутузовых, где Михаил Илларионович), уже рослый красивый подросток, и младший, Сережа, родившийся в Ташкенте, – синеглазый, русый, курносый. Есенин, конечно, была его фамилия. Вот уж где присутствовала порода! Сережа женился очень рано, в Ташкенте родились его дочери Зинаида и Анна, потом внуки. Давно перебрались всей семьей, с дочками и внуками, в Москву. Увы, ныне его уже нет в живых... Володя уехал еще раньше, живет в подмосковной Балашихе.

И вот как совпало: много лет назад мы с дочерью тоже решили перебраться в Москву, поближе к немногочисленной родне. Продали квартиру в центре Ташкента, растрясли все, что можно, но Москву «не потянули», приобрели для дочки «двушку» тоже в Балашихе. Прошлым летом, приехав к детям, я привезла с собой документальный фильм по моему сценарию – о пребывании Сергея Есенина в Ташкенте. Задумка была – встретиться с Володей, провести литературный вечер в прекрасной балашихинской библиотеке, показать ее читателям ташкентский фильм, кстати, получивший немало премий на кинофестивалях. Но – Володя был в отъезде, а в библиотеке шел капитальный ремонт...

Ко мне в Балашиху из соседнего города Егорьевска приехала тогда вдова Сергея Ивановича Зинина, ташкентского ученого, известного есениноведа. В Егорьевск они тоже перебрались из Ташкента, и одной из причин переезда явилась как раз необходимость поработать Сергею Зинину в «есенинских» организациях. Но планам не суждено было осуществиться: Сергей Иванович вскоре скончался от тяжелой болезни. А в привезенном мною фильме есть кадры с его участием, и я обещала подарить одну копию Людмиле Валерьевне Зининой. Вторую копию она взялась передать в российский Есенинский фонд... Мечтаю увидеться с Владимиром нынешним летом, может, и вечер памяти великого поэта вместе проведем.

Но вернемся к мальчикам Есениным, в пору их детства. Очаровательных этих мальчишек в редакции все любили. Они и сами заводили здесь личные дружбы, проходили в кабинеты, где были у них свои дела. И теперь настало время вернуться к той фотографии нежной темноглазой малышки, которую принесла как-то показать мне Татьяна Сергеевна. Это была двухлетняя Маша, ее дочь, родившаяся в Ташкенте в середине сороковых. Вот такой, с распахнутыми карими глазами, с летучими локонами, она и умерла от воспаления легких. Я заревела сразу, едва взглянув на фотографию. Татьяна Сергеевна утонула в дыму своей папиросы…

О девочке этой нежной в редакции мало кто знал. И я с той ночи не заикнулась о ней ни разу. И все-таки выпали еще эпизоды, с ней связанные. На следующий год, осенью, страшная трагедия произошла в семье Эмилии Александровны Торочешниковой: погиб ее 20-летний сын. Татьяна Сергеевна взяла на себя горестные хлопоты по захоронению. Позвала меня поехать с ней. Когда возвращались с кладбища, она остановилась на первом повороте от входных ворот, попросила: «Давайте пройдем с вами недалеко». Мы оказались в левом углу Боткинского кладбища. И она сразу подошла к неприметному холмику среди множества таких же: невысоких, покрытых бурой, тронутой изморосью травой. Присела на краешек. Слезы тут же омыли ее лицо. А я только смогла выговорить: «Боже мой! Маша!..»

Через много лет в этом же уголке кладбища мы с подругой устанавливали новый памятник отцу моего друга, давно живущего в Ленинграде. Пока бригада работала, я пошла поискать тот горестный холмик. Лес памятников, мощные ограды на запорах, заросли кустарников… Разве отыщешь! И опять выдохнулось: «Боже мой! Маша!»...

Довелось мне услышать и подробный рассказ Татьяны Сергеевны о ее брате Константине, с кем прошли детство и юность. Он окончил в Москве инженерно-строительный институт, успешно работал по специальности, занимал высокую должность в Госстрое РСФСР. Написал несколько трудов по своей профессии. А еще он был хорошим спортивным журналистом, знатоком и популяризатором футбола. И в этой области издан ряд его книг. Насколько он был популярен в массах болельщиков, свидетельствует такой факт. Татьяна Сергеевна как-то стояла в аэропорту в очереди на регистрацию. Когда она протянула в окошко паспорт, фамилию ее прочел случайный попутчик. «А вы не родственница знаменитого Константина Есенина, футбольного комментатора?», – спросил он. Услышав ответ, пришел в полный восторг. Татьяна Сергеевна со смехом рассказала брату об этом случае. И прокомментировала: «Ты теперь популярнее отца!» Вот уж воистину: «О, спорт, ты – мир!»…

Был и еще ее родной брат по отцу, самый младший из детей великого поэта. Этого мне довелось даже увидеть своими глазами. Как-то утром, в конце 1954 года, придя на службу, я увидела Татьяну Сергеевну, разговаривающую с молодым мужчиной. Как мне показалось, похожим на нее. Они стояли в коридоре у окна, курили. Хотела подойти поздороваться, но лицо у нее было какое-то напряженное, необычное. И я не решилась. Потом пошла к ней в кабинет. Она заговорила первая: «А вы знаете, кто это был? Мой брат. Самый младший, на шесть лет моложе меня…». – «Как! У вас есть еще родной брат? Тоже Есенин?», – растерянно спросила я. «Да, Есенин-Вольпин. Александр Сергеевич. Знали бы вы, какой умница! И какой страдалец…».

Больше расспрашивать я не посмела. Потом узнала: был он внебрачным сыном поэта. Мать, писательница и переводчица Надежда Вольпин, растила его одна, в Ленинграде. Был он безмерно талантливым математиком, человеком, щедро одаренным во многих других сферах. И еще правозащитником и ярым диссидентом, за что власти неоднократно упекали его в психиатрическую больницу. Александр выходил после «лечения» и немедленно принимался за новое разоблачение. В результате вместе с матерью был выдворен в 1972 году из страны, эмигрировал в США. Вот там его научные труды в области математики и получили всемирную известность.

В Ташкент в тот раз он приезжал специально, чтобы повидаться с сестрой. Татьяна Сергеевна была тогда очень взволнована…
Читала, что он и позже приезжал к сестре в Ташкент. Известно и то, что судьба отпустила младшему сыну великого поэта долгий срок: он скончался в 2016 году, на 92-м году жизни. Еще деталь. Именно Александр Есенин-Вольпин организовал в 1956 году кампанию по реабилитации их старшего брата, первого из детей Сергея Есенина.

Ну, давайте и об этом брате. Георгий Изряднов. Юра. Сын Сергея Александровича и Анны Романовны Изрядновой, с которой они вместе работали в типографии. Родился в 1914 году. Красивый и талантливый юноша, как-то в пору студенчества он оказался в одной компании, где подвыпившие парни вдруг завели шуточный разговор о том, что хорошо бы бросить бомбу на Кремль. Он тут же и забыл об этом разговоре. Окончил авиационный техникум, работал в Академии имени Жуковского. Был призван на военную службу. А через год его доставили на Лубянку как участника террористического заговора. Обманом вынудили подписать признание, и 23-летний Юрий был расстрелян. Его реабилитации Александр Есенин-Вольпин добился только через девятнадцать лет. «За отсутствием состава преступления»...

Об этом я узнала уже позже. И не от Татьяны Сергеевны, которая ничего этого не рассказывала, – она была немногословна и сдержанна...

Римма ВОЛКОВА.

Продолжение следует.

Источник.

Автор Римма Волкова. Все части откроются по тегу автора.

Присуща была ей и такая замечательная черта характера, как отзывчивость на шутку, на веселый розыгрыш. Вот, вспоминаю, наступило наше следующее совместное дежурство по номеру. В ту пору строгой пропускной системы еще не ввели, и редакция была местом особого притяжения всякого интересного народа. Часто заходили к нам артисты после спектаклей, авторы, чтобы просмотреть свои материалы уже в полосе, чьи-то друзья, люди, желавшие узнать сегодня завтрашние новости. Но появлялись полосы на вычитку – и «клуб» закрывался: вычитка полос требовала большой сосредоточенности.

Читали полосы корректоры, дежурные по номеру. Да и главный редактор или его заместитель обязательно просматривали верстку. Где-то в полночь устраивали чаепитие, подтягивались в комнату дежурных все, кто находился в отделах, кто не успел уложиться с делами за день. Вот и в тот раз заварили пару чайников чая, разломили шоколадку, и тут Татьяна Сергеевна сказала: «А знаете, Рэмочка, чаем надо угостить и главного редактора, у нас так принято». – «Ну, ладно, – ответила я, – сейчас отнесу». Наполнила стакан, положила на блюдечко несколько долек шоколада, печенье и на маленьком подносе понесла все это в кабинет нашего главного – Степана Семеновича Черника. Кто-то услужливо приоткрыл дверь, и я шагнула за порог просторного кабинета. Степан Семенович сидел за письменным столом, недоуменно смотрел на меня поверх очков. «Что это?» – спросил удивленно. «Ну, так чай, горячий, только что заварили. Пейте на здоровье». – «Горячий чай, говоришь? Это неплохо. Спасибо!» – ответил Черник.
А когда я вернулась в отдел, народ хохотал: это был розыгрыш, никто главному редактору чая в кабинет по ночам не носил. Татьяна Сергеевна веселилась больше всех.

Но рано они развеселились. На другой день «свежим глазом» был Вася Седов, этакий увалень, совсем к розыгрышам не склонный. И где-то в полночь раздался звонок от главного. «Чего это он?» – удивленно обратился Вася к присутствующим, кладя телефонную трубку на рычаг. – Говорит: «Ты, Седов, спроворь-ка чайку горячего». И опять хохот стоял до потолка. Но чайку «спроворили». И потащил Вася чайничек Степану Семеновичу как миленький. «Исторический момент, ребята! – ликовал Камил. – Мы присутствуем при рождении новой редакционной традиции». А традиция и впрямь родилась: исправно с тех пор дежурные стали поить начальство по ночам горячим чаем.
Ах, Степан Семенович Черник… Первый мой главный редактор… Был он в ту пору уже немолод. Невысокий, с седым ежиком волос, с внимательными серыми глазами за толстыми стеклами очков. Немногословный. В речи чувствовался явный белорусский акцент. «Чаго хотел?». «Бяри, но вярни». «Пакажи паправки»… Руководить республиканской газетой был направлен из ЦК партии. Специального образования не имел, но в дело вгрызался глубоко, ценил журналистское мастерство. Очень скромный в быту, в редакционных делах был безукоризненно честен, смел, принципиален. Всю жизнь вспоминаю его только добром.

Вот вскоре после того совместного чаепития произошла со мной ужасная история. Утром просматривала свежий номер и с ужасом обнаружила, что в моей заметке о вчерашнем концерте в театре Навои допущена грубая ошибка: исполнительницей одного номера названа совсем не та актриса, отчего и дальше пошла путаница. И в редакцию из театра уже позвонили…
«Иди к главному. Объясняйся», – развел руками Дмитрий Николаевич Вольф.
Главного на месте не было. Его заместитель Анатолий Леонтьевич Стажило тоже отсутствовал. Отправилась в кабинет ответственного секретаря Ивана Капитоновича Костикова.

Удивительным человеком был наш «ответсек». В свои пятьдесят с хвостиком по-юношески стройный, без единой морщинки на гладком лице, с густой русой шевелюрой и даже задорным хохолком на макушке… При такой молодежно-спортивной внешности был он человеком дотошным, неукоснительно четким, разгильдяйства никакого в людях не терпел, особенно в виде допущенных в публикациях ошибок. «Это что же за безобразие такое! – сказал Иван Капитонович. – Заслуженные артистки по вашей милости там рыдают, дирекция театра возмущается…» – «Вы теперь меня уволите?» – обреченно спросила я. «Надо будет – и уволим. Объяснительную пишите», – закончил наш разговор Костиков.
И я пошла писать. Подумала: чего тянуть? И сразу написала заявление об увольнении. Тут прибежала секретарша, сообщила: приехал Черник, да вот опять куда-то собрался, машину вызвал.

Догнала главного в коридоре, на выходе со второго этажа, где располагалась наша редакция. Протянула ему листок. Посмотрел, вернул со словами: «Ерундой не майтесь!». И стал спускаться по лестнице.

А я пошла обдумывать произошедшее. И поняла: знавал Степан Семенович случаи и не таких ошибок. Ведь в редакции в ту пору работал в корректорской Валентин Александрович Аксенов. Тот самый, в чье дежурство в 1944 году в «Правде Востока» было опубликовано письмо Иосипа Броз Тито И.В Сталину, где в слове «Главнокомандующему» отсутствовала буква «л»... Вернулся Аксенов через несколько лет. Поседевший. Еще более тихий и замкнутый. На прежнюю должность этого прекрасного специалиста все-таки приняли. А в «Ташкентской правде» работал в это же время второй фигурант того рокового дежурства – Саша Теплов, отсидевший в лагерях свой срок. Работал хорошо, писал острые материалы. Только вот время от времени проходил курс лечения в специализированном медицинском учреждении…
Ну, а мне выговор, конечно, влепили. Думаю, пошло на пользу.

Через много лет, будучи сотрудником газеты «Комсомолец Узбекистана», я была направлена в командировку в Минск: приближалось столетие В.И. Ленина, и было решено ознаменовать его серией материалов из всех братских республик тогдашнего СССР. Мне досталась Белоруссия. А там готовилась к изданию республиканская энциклопедия, и меня попросили написать для нее статью о Степане Семеновиче Чернике, белорусе по национальности. Всего на 80-100 строк. Пошла в ЦК партии Узбекистана, выдали для просмотра личное дело Черника, и материал был в энциклопедию отправлен. На другой год в Ташкент пришел увесистый том. Степана Семеновича уже не было в живых. Позвонила его вдове Марии Семеновне Тутаевой, сказала, что хочу подарить этот том их семье. Та пришла ко мне на работу (уже в издательство «Внешторгиздат»), приняла подарок. Я проводила ее до выхода из нашего огромного здания на Навои, 30. Когда прощались, Мария Семеновна расплакалась, сказала сквозь слезы: «Дети-то как рады будут…». Детей в семье Черника было четверо. А уж как я была рада, что смогла таким образом еще раз почтить память этого мудрого человека, который был так терпим и великодушен ко мне, начинающему журналисту.

Ну, продолжу все-таки еще тему отзывчивости Татьяны Сергеевны на шутку. Она могла посмеяться и над обстоятельствами, в которые доводилось попадать ей самой. Вот я выше упомянула, что Всеволод Эмильевич определил маленькую Таню в балетную студию Большого театра. Казалось бы, судьбоносный момент, выбор жизненного пути. Но нет, не случилось Татьяне Есениной стать великой балериной. Рассказывала при большом скоплении народа: как-то довелось ей в составе нескольких студийных воспитанниц исполнять «танец цветов» (кажется, в «Щелкунчике»). Колыхались воздушные юбочки, разноцветные шапочки облегали завитые головки. А уж какие прелестные движения производили они поднятыми руками! И вдруг Таня почувствовала, что ослабла резинка ее крошечных трусиков и они предательски заскользили вниз. Прижала их сбоку одной рукой, другой же продолжала изящно крутить над головой. Услышала, как нарастает в зрительном зале какой-то непонятный гул, и вывалилась вместе с другими танцорками в боковую кулису. А там уже стояла их «надзирательница», уперев могучие руки в не менее могучие бедра.
«У кого из цветов свалились штаны?! – произнесла она свистящим шепотом. – Позор! Весь зал хохочет…»
Мы, слушатели, как и та публика, буквально «держались за животы».

Между тем, студийный опыт не пропал втуне. Много лет спустя Татьяна Сергеевна мне рассказывала: когда сын Сережа одарил ее первой внучкой, вскоре выяснилось, что эта обожаемая ею девочка не желала принимать никакую пищу. Просто не ела – и все тут. И тогда на кормление приглашалась бабушка. «Смотри-ка, Зиночка», – говорила она и принималась крутить всякие фуэте и арабески. Малоежка приоткрывала рот от удивления, а может, от восхищения, и молодые родители успевали засунуть в него ложку каши. Одну, другую, третью. О большем и не мечтали…
История эта абсолютно правдива: на какой-то встрече с читателями сама Зина, уже мама двоих детей, об этом рассказывала.

Да, история правдивая. Но если всерьез – четыре года занятий в прославленной балетной студии сослужили Тане Есениной добрую службу: была у этой женщины до конца ее дней особая стать, легкая походка, изящество жестов…

Всего три года довелось мне проработать в «Правде Востока», моей любимой редакции. Несколько последних месяцев – в отделе культуры, который возглавлял Борис Эммануилович Ковальчук. Ох, какие задумала я здесь осуществить грандиозные планы! Но – человек предполагает
…

Римма ВОЛКОВА.

Продолжение следует.

Источник.

Автор Римма Волкова. Все части откроются по тегу автора.

Случилось так, что в 1953 году был приглашен на работу в «Правду Востока» Константин Волков. С газетой этой у него была старинная дружба. Еще 18-летним, после окончания отделения журналистики на рабфаке, он был направлен в Турткуль, тогдашнюю столицу Каракалпакии, собственным корреспондентом «Правды Востока». Потом получил высшее журналистское образование, занял пост главного редактора бухарской областной газеты. «Правда Востока» имела собственных корреспондентов в каждой области, была связана и с областными редакциями. Так вот бухарская областная газета была на самом хорошем счету, а личные материалы ее главного редактора ценились особо. Но чего-то недосмотрел главный и был с работы снят. «Правда Востока» быстренько заполучила его в штат. На должность заведующего отделом промышленности. Говорили о нем разное. В том числе и о том, что в семье нет порядка, живут с женой практически врозь, хотя имеют двух общих детей.

Но мне-то что было до этих разговоров: к тому времени имелся у меня официальный жених – лучший студент ташкентского политеха, единственный в институте сталинский стипендиат, подающий большие надежды математик. И свадьба была назначена на следующую весну. А пока он, окончив институт с красным дипломом, честно отбыл по назначению на два года на ферганский гидролизный завод. С головой погрузился в новое дело, а заодно обустраивал новенькую двухкомнатную квартиру. Впереди маячила московская аспирантура.

Но прошло всего несколько месяцев со времени моего знакомства с «заезжим бухарцем» – и все в моей жизни смешалось, перевернулось, закрутилось в какой-то сумасшедшей круговерти. Зависла несданная сессия на филфаке, в долгий ящик отправились материалы для сборника очерков. Сорвался готовящийся рейд по сельским учреждениям культуры… Ну, а по заявлению законной супруги Константина в партийную организацию «дали ход» персональному делу. Судьба наша была предрешена: его исключили из партии, сняли с работы (уже в должности собственного корреспондента всесоюзной газеты по Узбекистану).

В редакции отношение к этому сумасшедшему роману было неоднозначное. Одни удивлялись нашей отваге (романы-то были у многих, но не на виду, без ущерба для репутации, а мы вот – «уперлись рогами», как неодобрительно отозвался мой зав). Другие – большинство – яростно осуждали ситуацию. А нам уже было все равно: какие ждут кары, где дальше придется жить, чем заниматься – лишь бы вместе.
Татьяна Сергеевна мой выбор не одобряла. С Владимиром, женихом моим, она была знакома (он нередко заходил в редакцию), планы наши матримониальные считала правильными. Тем более я благодарна ей за поддержку в то трудное время.

Уже было вывешено объявление о ближайшем комсомольском собрании, в повестке дня которого значился вопрос о моральном облике члена ВЛКСМ Р. Бабкиной. И как только я пришла в тот день на работу, меня поманила за собой Татьяна Сергеевна. Везде в кабинетах были люди, и мы уединились под широкой редакционной лестницей, где уже ожидала нас Эмилия Александровна. «Ну что теперь делать! – вздохнула она. – Мой совет такой: сожмите кулачки и не вступайте ни в какие объяснения. Главное – не настроить всех против себя». – «Да, это важно. Как в рот воды наберите – и все», – вступила Татьяна Сергеевна. И тут подоспела парторг редакции Раиса Ивановна Помрих, которая к ситуации с моим скандальным романом относилась крайне негативно. «Ага, – зловеще произнесла она. – Вот они где… Совет в Филях… Кулачки сожми… Ротик закрой… Вот слушай, что я тебе скажу: не хочешь вылететь из своего комсомола, сиди, молчи. Не зли собрание. Насчет раскаяния что-нибудь можешь пролепетать. И – все. А то жизнь-то тебе как раз здорово подпортят…»

Два часа шло собрание. На учете у нас, помимо малочисленных «своих», состояло и несколько комсомольцев из редакции «КизилУзбекистон». Парни эти ведать ничего не ведали, удивленно крутили головами, но сидели тихо. Высидела и я покорно и терпеливо. Промямлила что-то. Записали строгий выговор с занесением. Ни на кого зла не держу: время такое было. И благодарна, что об увольнении меня из редакции никто и не заикнулся, даже дали десять дней на подготовку дипломной работы (правда, два месяца полагалось).

Да, очень тяжелый был год: Костю направили работать в редакцию газеты «Советская Каракалпакия», где были остро нужны кадры, даже с подпорченной репутацией. Звонил каждый вечер. Тосковали мы страшно. А тут еще отчуждение близких людей, тяжкие объяснения с семьей бывшего жениха. Немыслимая нагрузка с работой и учебой. Многие ужасались моему решению как можно скорее ехать в Нукус, «в этакую глушь», советовали пересидеть трудное время в Ташкенте. А у меня уже стояли собранными два чемодана.

Летом 1955 года, через несколько дней после защиты диплома, улетела в Нукус. Работать стала в той же редакции, что и Костя, в отделе культуры. В нукусском загсе мы зарегистрировали свой брак. Жили на съемной квартире. Развлекались, как все: один новый кинофильм в две недели. И как здесь пригодился опыт «Правды Востока», отдела информации, с его оперативностью, умением перестраиваться по обстановке. А писать приходилось на самые разные темы: журналистов в штате остро не хватало. Было среди сотрудников немало интересных людей, собирались по выходным, ездили на чудесное Соленое озеро, к старинным крепостям, овеянным легендами, устраивали вечеринки. Публикаций из этого древнего, сурового и романтического края ждали и центральные издания: полноводным морем был Арал, могучей рекой Аму-Дарья. Вела раскопки в песках Хорезмская археологическая экспедиция… Но вот открытия знаменитого «Музея в пустыне» не дождались: Игорь Савицкий как раз и работал тогда в этой экспедиции, копил материалы для будущих экспозиций.

Через три года Костю, которого в партии на следующий год по приезде нукусский горком восстановил (даже с сохранением партийного стажа), друзья позвали работать в самаркандскую областную газету. Ему поручили его любимый промышленный отдел, я же все годы просидела в секретариате, занималась литературной правкой идущих в газету материалов. Но и сама писала много. Надо ли говорить, что такое Самарканд с его выдающимися памятниками древнего зодчества, с его живописными предгорьями, чудесной рекой Зарафшан! Ну, а со многими самаркандцами дружба продолжалась (и продолжается) через всю жизнь.

Как-то зимой в Самарканд приехала в командировку Татьяна Сергеевна. В гостиницах стоял лютый холод, и мы пригласили ее остановиться у нас. Утром все вместе вышли из дома. Костя тащил на руках нашу тепло укутанную полуторагодовалую дочь в ясли. Аленка выдавала какие-то новые словечки, и он умилялся вслух. «Да конечно ваша умнее всех. Родят на старости лет – потом носятся, как с писаной торбой», – отозвалась Татьяна Сергеевна. Посмеялись: какая там «старость лет», жили мы, несмотря на неуют съемных квартир, большую загруженность редакционными делами, молодо и радостно. Но! Присутствовала истина в ее словах: только на пятый год супружества решились мы обзавестись ребенком, как раз к своему 40-летию получил долгожданную дочь «молодой папаша». Да и мне было уже двадцать восемь. Слава Богу, вырастили, дождались и внучкиного диплома. А вот правнучку увидеть Константину Петровичу уже не довелось…

В Ташкент вернулись через семь лет. Пошла в «Правду Востока». Встретили холодно. Из моих любимых людей никого уже там не было. На работу не позвали, хотя у Кости уже вышли сборник рассказов, первая повесть. Следом выходили новые книги.
Его пригласили на работу в издательство имени ГафураГуляма, потом в Союз писателей, в члены которого он уже был принят.
Мне довелось поработать в разных редакциях, в издательстве. Восемь лет возглавляла журнал «Узбекистон хаво йуллари», который и создавать пришлось с самого первого номера.

В жизни Татьяны Сергеевны за годы нашей вынужденной «эмиграции» произошли большие изменения: с газетной работой она покончила навсегда, перешла в издательство «Фан», редактировала научные труды по биологии. Это давало ей и больше времени для личного творчества. С Владимиром Ивановичем Кутузовым они расстались, жила одна, на новой квартире. Он был женат на другой женщине. Обо всем этом она рассказала во время нашей первой встречи: по старой памяти пообедали в кафе, а потом пошли «покурить» на скамеечку к театру Навои. Показывала фотографии повзрослевших детей, очаровательных внучек Зиночки и Анечки – Сережиных дочек, Володиного Вани, которого видела редко – семья старшего сына давно обосновалась в Москве.

Следующие наши встречи были нечастыми, случайными. Но не забыла она позвонить мне, когда провожали в последний путь Владимира Гавриловича Михайлова. Потом шли к воротам по тенистой аллее Домбрабадского кладбища, вспоминали редакцию, посиделки в узеньком кабинете нашего литсекретаря, его рассказы, его привычки, его словечки…

Некоторое время Татьяна Сергеевна трудилась в издательстве Министерства сельского хозяйства Узбекистана. Там же работала редактором моя давняя подруга Лиля Полетаева, – вот через нее и обменивались приветами, через нее узнавала кое-что о жизни Есениной. Лиля рассказывала, что в их коллективе очень любили и ценили дочь великого поэта, конечно, как и везде, расспрашивали о подробностях ее детства, о родителях. Татьяна Сергеевна и здесь делилась с коллегами воспоминаниями, какими-то драгоценными подробностями, ведомыми только ей. Еще говорили, что она страдает от обострившейся гипертонии, часто берет редактуру на дом.

…От Лили я узнала о кончине Татьяны Сергеевны. Случилось это 5 мая 1992 года. С ней дома находился младший сын Сережа. Вызванная им «неотложка» примчалась вовремя, сделали все возможное, но спасти ее уже не смогли. В шкафу лежало письмо: слова любви и напутствия, некоторые распоряжения и просьбы. Главной была такая: положить в гроб прядь Машиных волос…

Прощание с дочерью великого поэта, так много сделавшей для увековечения его памяти, оставившей яркий след в литературном творчестве, в сердцах людей, проходило в Есенинском музее. Множество пришедших отдать последний поклон этой замечательной женщине. Море цветов. Проникновенные, горькие и светлые слова. С портрета, который хранится в музейной экспозиции, она улыбалась всем своей милой застенчивой улыбкой.

Отпевали Татьяну Сергеевну Есенину в храме Пресвятого Александра Невского на Боткинском кладбище. Гроб был установлен на широкой скамье, покрытой тяжелой темно-лиловой парчой. Теплились огоньки свечей в руках прощавшихся. Курился дым ладана из паникадила священника, служившего заупокойную службу. Вдруг Владимир Иванович, ее бывший муж, стал сползать по стене. К нему бросились сын Владимир, приехавший из Москвы, жена, рядом стоявшие мужчины. Вынесли на воздух, привели в чувство. Уговаривали уехать домой, но он отказался, проводил свою первую любовь до места упокоения.

Долго в ее оградке был только скромный холмик с табличкой. Потом установили памятник, посадили березку. И так уж удивительно совпало, что рядом с Татьяной Сергеевной покоятся многие из тех, с кем она трудилась в «Правде Востока», – и Степан Семенович Черник, и Иосиф Сигалов, и Абрам Шкловер, и Константин Волков… И я теперь, приходя к маме и мужу, обязательно приношу ей цветущую ветку. И обращаюсь по имени – Танечка. Дорогая моя. И незабвенная.

Римма ВОЛКОВА.

Источник.

Фото Fotima Abduraxmanova

Фото Fotima Abduraxmanova‎

Опубликовал Саша Панов

У меня большая просьба к посетителям сайта, проживающим в Ташкенте. Дело в тoм, что мы собираем материалы, касающиеся летчика-истребителя Дмитрия Борисовича Короля. В 1942г его родители, которые после эвакуации проживали в Ташкенте, получили извещение о том, что их сын пропал без вести. Ещё до гибели Дмитрия в Ташкенте показывали фронтовую хронику, и мама узнала сына!

Когда сеанс кончился, ей несколько раз прокрутили кадры с Димой. Она долго не верила в его гибель. И до самой смерти родители так и не узнали, что случилось с их сыном. Д.Король послужил также прототипом для образа летчика-еврея в романе Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". В романе летчику дано имя - Борис Король.

В 1973г в Газете "Вечерний Ташкент" был опубликована статья, в которой рассказывалось о том, что украинскими пионерами найдена могила Дмитрия. По следам этой статьи следом появился рассказ офицера запаса Е. Фомина об одном из боев, в котором принимал участие Д. Король. По слухам была еще одна газета, в которой был помещен рассказ какой-то женщины о Дмитрии. Там говорилось о том, что жители деревни наблюдали воздушный бой. Они видели, как падал подбитый "Як", и вытащили из горящего самолета полуобгоревшего летчика. На третий день, не приходя в сознание, он умер.
Нам удалось найти статью с рассказом Е.Фомина, а вот остальные...

Большая просьба ко всем, кто может найти соответствующие газеты. Не сочтите за труд отсканировать или сфотографировать упомянутые статьи и переслать их мне. Мой электронный адрес: green_afl@mail.ru

С надеждой на помощь
Грин Людмила

Bakhodir Ergashev‎ опубликовал в группе Старые фотографии Туркестана и Средней Азии

Из архива Евгения Смехова, прислала Ольга Ливинская. Где стояло это здание?

светлана шевельчинская‎ опубликовала в Старые фотографии Туркестана и Средней Азии

Интересная новость. Строительство нового терминала «Ташкент-4» приостановлено, так как надо сносить много жилых домов (на массиве Куйлюк) и отводить канал Карасу. Здравое решение. Будет новый аэропорт на базе «Ташкент Восточный». Надо понимать это ВПП ЛИСа ТАПОиЧ? Кто может уточнить?

Цитата:

В целях развития аэропортовой инфраструктуры страны в соответствии с мировыми стандартами, совершенствования условий для полетов гражданской (деловой) авиации, а также обеспечения организации встреч и проводов иностранных делегаций на высшем уровне:

1. Принять к сведению, что:
международный аэропорт г. Ташкента имени Ислама Каримова имеет ограниченный потенциал для перспективного развития полетов гражданской (деловой) авиации и организации встреч и проводов иностранных делегаций на высшем уровне;

реализация инвестиционного проекта «Строительство нового международного пассажирского терминала аэропорта г. Ташкента (Ташкент-4)» в черте города требует сноса жилых и нежилых строений, переноса участка канала Карасу, отселения граждан, что приводит к определенным нареканиям со стороны населения, проживающего в районе проведения строительных работ, в связи с чем принято решение о временной приостановке данного проекта;

для повышения эффективности функционирования инфраструктуры, а также кардинального улучшения качества обслуживания пассажиров, прибывающих международными рейсами, предусматривается увеличение пропускной способности международного аэропорта г. Ташкента имени Ислама Каримова путем реконструкции бывшего здания местных воздушных линий, с оснащением его необходимым технологическим оборудованием, предназначенным для обслуживания пассажиров и их багажа;

базовыми условиями для создания современного аэропортового комплекса по обслуживанию полетов гражданской (деловой) авиации и организации встреч и проводов иностранных делегаций на высшем уровне располагает инфраструктура аэродрома «Ташкент-Восточный».

2. Согласиться с предложением НАК «Ўзбекистон ҳаво йўллари», Государственного комитета Республики Узбекистан по архитектуре и строительству и хокимията Ташкентской области о строительстве современного аэропортового комплекса гражданской (деловой) авиации на базе аэродрома «Ташкент-Восточный»

Фото с дрона. Источник Muxlis.uz.

Ольга Ливинская:

Информация по Ташкенту первой половины 60-х годов. Взято из Фромуза.

«А почти напротив окончания улицы Каблукова, на Энгельса, стояла пекарня, которая существенно выдавалась вперед, так, что трамвайная линия изгибалась. Дядя рассказывал, что во время войны было почти невыносимо проходить мимо пекарни, запах свежевыпеченного хлеба сводил с ума. Это обострялось в те периоды, когда он два или три раза терял хлебные карточки на месяц. Он рассказывал, что маленькие дети, не выдерживая буйства хлебного запаха, в теплое время года, когда окна пекарни были открыты, но межоконное пространство было зарешечено (я помню, еще, эту мелкую решетку), подходили к окнам пекарни и просили: "Тетеньки, дайте пожалуйста, кусочек хлебушка". Работницы пекарни, конечно, и рады были бы дать кусочек хлеба - но как они могли.

А немного дальше, по Энгельса, в сторону кинотеатра "Спутник" (года примерно, с 69, он стал называться "Казахстан") по стороне Каблукова, дальше улицы Виктора Малясова, был "Дом Коммуны". Следом от "Дома Коммуны" остаются очень редкие для Ташкента сосны (торец здания министерства коммунального обслуживания, рядом с бывшей Узсельхозхимией).

Почти напротив тех, старых ворот Алайского базара, в улицу Энгельса вливалась сравнительно короткая улица Павла Лугина (одного из 14 туркестанских комиссаров - по моему, бывшего начальника народной дружины Ташкента в 1917-19 годы). Другой конец улицы Лугина упирался в кривоватую Шахризсабскую, которая шла почти параллельно улице Энгельса. Совсем недалеко была Кашгарка. Наши родственники жили на улице Хорошинской, правильное название которой было - Хорошихинская.

А в другую сторону - на стороне Алайского была улица Широкая, посередине которой был бульвар. На улице же Широкой была и баня, в которую мы ходили чаще, чем в баню, расположенную рядом с театром Свердлова. По моему, здание этой бани еще сохранилось. А чуть дальше широкой, по направлению к скверу, на углу Первомайской и Энгельса, находился венец моих мечтаний - игрушечный магазин. Чтобы попасть в этот игрушечный магазин к каким только ухищрениям я не прибегал, чтобы заставить пройти мимо него, а тем более - и зайти туда - старших. Кстати, ворота нашего двора выходили на улицу Лугина, во дворе жило более 30 семей (русские, евреи, татары, украинцы, армяне, поляки).

На стене, примыкающей к воротам двора оставался довольно глубокий след от осколка снаряда, со времени событий мятежа Туркменского полка (смотри воспоминания архиепископа Луки Войно-Янсенецкого) в январе 19 года. Более-менее состав семей устоялся году к 38-40. Несколько семей - выходцев с Украины и москвичей поселили, уплотнив, в том числе и нашу семью, в 41 году. Интересно, что никто из них, по крайней мере, года до 90 никуда из Ташкента не уехал. Куда только не раскидало их потомков! И по социальному происхождению были потомки крестьян российских и закавказских губерний, и потомки служащих, и купцов, и рабочих, и священнослужителей... Все об этом знали, но, предпочитали не афишировать, какими бы характеры не были бы вздорными, а бытовые вопросы - сложными и спорными, интересно то, что НИКОГО из жителей нашего двора ни в 35-40, ни после войны не арестовали по ежовским и бериевским направлениям, вообще никого не арестовали и не посадили, хотя, особенно и после войны свое хулиганье было, но хулиганили они не в нашем дворе - а за его пределами.

Связи, конечно, после 66 года порастерялись, но наверно, потомки чьей-то семьи остались в Ташкенте. Все дома вокруг были построены в называемом мной "русском колониальном стиле". Наш двор был населен, в подавляющем большинстве, потомками переселенцев в Туркестан из России в конце 19- начале 20 веков. Двор образовывал как-бы своеобразное патио, огражденное домами постройки конца 19 века (фундамент и основа - из жженного кирпича, выше - из сырцового кирпича. Многое, конечно, после апреля 66 года пострадало. Дети из нашего двора учились или в 50 школе - на Хорезмской, или в школе №2 имени Крылова, что была напротив ОДО (территория парка которого, конечно, сильно урезана).»