Алексей Павлов:
Сегодня ушёл ташкентский Поэт, Психолог, Психотеропевт, который излечивал людей своими Стихами, Словом, Любовью
ТТТ Тимур Тилляханович Турсунов
Вечная память…
Сборник стихотворений Т. Турсунова
ТУРСУНОВ ТИМУР
СТИХОТВОРЕНИЯ
КАИНОЛОГИЯ
![]()
На обложке: С. Дали. Пьеро, играющий на гитаре.
© Ташкент 2007 год.
Сколько можно бороться за прогресс и нравственность, за право и за левый уклон, за чистоту традиций и языка. «Жить – значит бороться», — сказал сквозь чахотку патриций и кончил вскрытыми венами. Стоит ли жить в постоянной борьбе, вечно потея подмышкой героя?
Может задуматься стоит хоть раз, где у самок материнство переходит в рвоту, а у самцов похоть в поэзию? И достаточно ставить вопросы: как сделать деньги, сколько стоит хорошее пищеварение, все одно, закончится сожалением о прошедшей глупости под названием «достойная жизнь». Облегчение толстой кишки души – разве в этом счастье? Пророки, вожди, учителя не забывают о комфорте, тайно лелея бессмертие. Обличители обиженно тянуться за недоставшимся. И никто не скажет «Я дурак» искренне, потому что искренность подразумевает горение, а не борьбу, при которой больше кричат и потеют чем другие. Другие хлопают глазами и калечат детей, готовя их к будущей борьбе. Схватка должна закончиться половым актом, разве в этом смысл взгляда со стороны? Желая любви к себе, добиваемся ее обманом, а потом сетуем на несовершенство человека. А человек совершенен хотя бы потому, что годится в пищу хищнику, если здоров, или потому, что способен пристрелить того же хищника, если тот бешеный. Мы все красивы, когда искренни, но гореть недолго, и в этом – страх. «Человек должен родить звезду», — сказал лучший из немцев и кончил безумием. Но не лучше ли такое безумие, чем запах гнили здравого смысла живота?
Кто-то скажет: «говорит, не ставьте вопросов, а сам пытается, говорит, хватит бороться, а сам призывает…» Скажу: «Не ставлю вопросы, а укладываю их как булыжники мостовой в себя, не к борьбе зову, а к взрыву внутри себя, иначе никогда не сможет душа вырваться из реберной клетки общепринятого. И хватит зазывать в религию, в нас и так достаточно рабского, чтобы быть еще рабами божьими. Нет рабов и господ, есть Дети и Космос, и пусть дыхание наше не загрязненное лицемерием, сольется с его дыханием, искренним, а потому вечным.
Клюв застрял от усердия в боли,
Эхо криком чужим захлебнулось,
Прикус в кровь на губах горек.
Провисает в цепях сутулость.
Но в опущенной шее жилы
Бьются в такт моего сердца.
Мы уже здесь однажды жили,
Все же кто-то успел согреться.
* * *
Довольные идолы харкают кровью.
Икота историй глухих каннибалов.
Взгляд ясен, и шаг правомерностью ровен,
Из флейты звучит ненасытное: «Мало!»
Затоптан в пыли человеческий окрик:
«Доколе!…» Пройдут господа и холопы.
Ведут на закланье безумные толпы
Вожди, атаманы, святые пророки.
* * *
Окольцован мимолетным взглядом,
Занесен в реестр и забыт,
Больше мучиться уже не надо,
Злость колодок берегут рабы.
Как тепло родного окоёма,
Согревает пригнанный хомут.
Вот и радость, что суха солома,
Может сверх чего-нибудь дадут.
Убежденно будет рассуждать
Археолог будущего плена,
Что эстетика кольца отменна,
Мастеру имелось, что сказать.
Круг вопросов будет разделен
Равнозначно дугами кривыми,
Здесь смеялся, а вот тут казнен,
Но прожгло реестр мое имя.
* * *
В подражание Некрасову
В переходе спешат все куда-то,
Озабоченно сумки несут.
То портфели мелькнут, то солдаты,
Позабывшие тихий уют.
То ребята в потертых джинсах,
То девчонки платформой стучат,
И какие-то типы спившиеся
Оживленно о жизни галдят.
Но никто не заметит женщины,
На коленях, в потертом пальто,
Прислонившись к стене посмешищем,
Руку тянет к ним, может кто
Не пройдет, обратит внимание,
Мелочь кинет, сочувствие глаз.
Но проходят часы ожидания,
Люд бежит и копейки не даст.
Лишь старушка, как Русь православная,
Бросив деньги на быстром ходу,
Скажет: «Бог не забудет, родимая…
Может в рай за пятак попаду…»
* * *
Жизнь между смертью и рожденьем,
День меж восходом и закатом,
Миг между страхом и спасеньем,
А нас соединяет ночь.
И я хотел блистать восходом,
Ты мир спасти хотела очень.
Соседка в стенку постучала,
Мы поздно стали говорить…
И мы растерянно примолкли,
Ты нервно теребила руки,
Я ждал, чего, и сам не знаю.
Была меж нами пустота.
* * *
Я однажды живу.
Разорвись, рутина.
Из быта нарыва вырваться кровью.
Засохшею коркой меж грязных ногтей застыну.
Я однажды живу.
Торопливый лакей выгнет спину.
И будет не марко.
Событие?
Бред, проходящий бесследно, жалко…
Я однажды живу.
А попугаи славно развлекают массы.
Дай брюху расслабится,
Стань как массаж,
Роди на зубья масло.
Главное – спрятаться в ритме марша.
Гадко…
— Я однажды живу.
— Сколько можно и сколько нужно?
— Я однажды живу.
— Осторожно, еще осторожней.
— Я однажды живу.
— Неужели? А почему шепотом?
-Я однажды живу!
-Ну и что?!
* * *
Дорогу осилит идущий,
Тревога трусливому – плен,
И песни подарит поющий,
Который не ждет перемен.
Скорбящий утешится вскоре,
Отмечен, обрезан, крещен
На радость или на горе.
Распни и ты будешь спасен.
* * *
Не кричи так, ночная птица.
Не вздыхай колыханьем, ветер.
Лунный отсвет и руки эти
Не закроют усталые лица.
Не зови мне родных по крови,
Их участие стало в тягость,
И монет заплатить не осталось,
Чтобы встать с остальными вровень.
Нам от бога дана дорога:
Мне в растерянность вечного мрака,
А тебе надоела морока
Неуютно-хмельного барака.
Пусть кричит сумасшедшая птица,
Накликая беду- подругу
Надоело идти по кругу,
Сил достанет остановиться.
И в ответ отреченный ветер
Не разгонит сочувствие в душах.
Пусть луна ненастно светит,
Лик рябой, взгляд небесный в лужах.
* * *
Не слушал я ни подлых и ни честных,
Ты видела достойных и убогих,
Делили нас на чистых и не чистых,
Смешалось все: где смертные, где боги,
Которым я и верил, и не верил,
Ты поклонялась им и тех жалела.
А кормчие талдычили про берег
И черный смех закрашивали белым.
И снова я не слышал, и не видел,
Упорно ты жалела и молилась,
Пустое время без надежд на милость…
Вот нафталин проел отцовский китель,
А смех как снег выбеливал ненастье
В потугах широко, в поступках тесно.
Ты убеждала, сжав мои запястья,
Я замираю, обрывая песню.
* * *
Жертвам коммунизма…
Когда меня на плаху поведут,
Меня проводит тишина немая,
А на миру и смерть красна любая,
Блаженны мертвые и сраму не имут.
Меня проводят ясные глаза
Друзей моих, ушедших в лихолетье,
И все, что может не успел сказать,
Расскажет налетевший вольный ветер.
Когда придет последняя слеза,
Все будет просто, быстро и банально,
Зевнет палач, приоткрывая тайну,
Не грянет гром, не прогремит гроза.
И скажет кто-то: «Вот уже светает.
Промозглая погода невпопад.
А как зовут тебя, нетерпеливый брат?»
И я отвечу, нехотя: «Бог знает…».
* * *
Не сказаны заветные слова,
Не выплакан расплавленный металл.
Глазницы форм из олова голов
Не держат глаз, в которых взгляда яд.
Прикосновение ребячьих губ,
Когда замрет усталая душа.
Растерянность надбровных дуг,
И снова хочется дышать.
Надрыв отеческих корней,
Сухая нежить родников,
Рука, ты тянешься сильней,
В бессилии, к стопам богов.
* * *
Эта тень бесполезного дела,
Как утес нависает вопросом.
Белый свет весь коричнево-серый
В красных блестках разбитого носа.
Сквозь улыбку невольного вздоха
Утирают лояльные слезы,
По-домашнему все неплохо,
Бутафорские груши и розы.
Остается одна возможность:
На английский манер по поверью,
Соблюдая во всем осторожность,
Просто выйти, не хлопая дверью.
* * *
Миг трезвости прорехою в тумане
Проходит дрожью по замерзшей коже,
Одежды возраста изношенною рванью
Выглядывают грязным неглиже.
По пёсьи преданно заглядывая в бога,
Служить готов, в надежде на награду.
Команду «Голос» подают с порога,
И воем разорвется ткань наряда.
Слепой чертежник выставит размеры,
По пол-локтя для идола в углу,
Все выясняют: «Крайний кто? Кто первый?»
Волчицей ночь вгрызается во мглу.
* * *
Мышиная возня, набор аксессуаров,
Сусально-сальный дух немытых душ,
Пронзительные взгляды ряженных гусаров
И липкий сок сорокалетних груш.
Всепонимание простых удобных песен,
Припоминание избитых в дым стихов,
И, поднимая пыль служебных лестниц,
Несется вверх вертеп продажных слов.
* * *
Высокий звук раздался в тишине,
Вновь чистота души казалась ощутимой,
Но в прошлом сне то было, в прошлом сне,
Сейчас все видится величиною мнимой.
В дорожной слякоти цвет сумерек немой,
А на обочине пожухлых трав смятенье,
И длинный путь, изрытый суетой.
Шагами мерными отбрасываю тени…
* * *
На фоне исторических побед,
В додекафонии истерик прошлых лет.
Предтеча кается, Иуда торжествует,
Вор у вора, перекрестясь, ворует.
Тетрархи Каина отечески журят,
Легионеры ловят властный взгляд.
Менялы с чувством тянут: «Аллилуйя!»
И как всегда народ ликует.
* * *
Театр абсурда
Бросил реплику, ты подхватила,
Режиссура прекрасна, судьба!
Друг читал монологи в сортире,
Тунеядец кричал: «Суета!»
Мы жалели убогих нещадно
И упорно искали Христа.
Дворник вдруг матюкнулся площадно,
Закудахтала в клетке мечта.
Прошагали тупые солдаты,
Из рабочих хорал дребезжал,
А с трибун призывали: «Так надо!»
И суфлер как струна все дрожал.
Бесконечно игра продолжалась,
Просыпаюсь в потемках кулис,
Что-то там в механизме сломалось,
Дайте занавес! Браво! Бис!
* * *
Не опишешь словами
И не выразишь жестом,
Только скажешь глазами,
Только взглянешь не к месту.
Истолкованы судьбы
И поставлены знаки,
А дышать полной грудью
Можно только при драке.
Все твое понимание,
Все надежды и страхи
Раздражают внимание
И окончатся крахом.
Объясняться не надо,
Все давно всем известно,
Задушевные песни
Не всегда петь уместно.
Все тебе растолкуют
Очень умные лица.
И не надо бояться,
Надо просто укрыться
В темноте одеяла
С головой и с ногами.
Сны проходят бесследно,
Как слова между нами.
* * *
Стихи должны за сердце брать
Без ухищрений и обмана.
Стихи, как горестная рана,
Что нищий должен продавать.
Стою у паперти вселенской,
И отвернувшись от стыда,
Зажал пятак, что бросил веско
Дурак, ушедший в никуда.
* * *
В этой одури пляшущей порчи,
Где пустые глазницы глазеют,
В этом сумраке мрачной ночи,
Где становится горче и злее,
Я увидел глаза человечьи
И свое я услышал имя,
Прикоснулась с усмешкой Вечность,
И глаза эти были твоими.
Вот возьми это сердце пустое,
Посмотри, как иссохли сосуды,
Не вдохнуть в них дыханье живое,
Погремушка гремит покуда,
До поры той усталости горькой,
Что приносит надежду на вспышку,
Целлулоидной пепельной горкой
На ладони у злого мальчишки,
Что играет тобою от скуки,
Ждет слепого к себе поклоненья,
Засмеется, умоет руки,
И вприпрыжку к другим поколеньям.
* * *
Такси
В дорогу взгляд, асфальта блики,
В тумане облики былого,
Все знаки прошлого охрипли,
И пассажиров чуждый говор.
Взметнутся вскинутые руки,
Чужие дерганные лица,
Мелькают отсветы и звуки,
И поворотов вереницы.
О чем судить, к чему стремиться,
Какая разница, чем беден,
Нам не взлететь ночною птицей
И только едем, едем, едем…
* * *
Этюд
У заката своя палитра,
У рассвета свои начала.
Убегает сушенное лето,
Опадает листва помалу.
Сквозь отцветшие верой годы
Прорастают тугие заботы.
И уроды уже не уроды,
А так просто, капризы природы.
И не кажется небо синим,
Небо видится пепельно-серым,
А палитра покрылась инеем,
Только грифель рисует нервно…
* * *
Патология
Осталось немного, всего ничего:
Забыть свое старое имя
И встретив случайно себя самого,
Идти деловито, но мимо.
А если окликнет, не узнавать,
Простите, мол, в памяти прочерк.
И ночью, ворочаясь, но засыпать,
И днем, чертыхаясь, но молча.
При этом всегда улыбаться себе,
Причем от души непременно.
И боль успокаивать в левом ребре
Словами: «Пустое, измена»…
* * *
Все лицедейство мира, весь букет
Ненужных слов, безудержных признаний
Не объяснит тот непонятный бред,
Что мы несем как стираное знамя.
Себя обманывать удобней чем судить,
Судить других гораздо интересней,
Безнравственны всегда чужие песни,
Свои найдется время объяснить.
* * *
За зрачками зеркальных программ
Цветозапись заказанных ритмов.
Диалоги вербально небриты
Меж неслышных заученных «па».
Грузный, перепотевший прогресс
Изобилием вымени вымок.
Моментальный проявится снимок,
Легкий путь и счастливый конец.
Остальные в минуты потуг
Ждут, счастливая вылетит птичка.
Зажигает фотограф блиц спичку.
Освещая мгновенный испуг.
* * *
Красное на зеленом, теплое на холодном.
Ты получил, Иуда, тридцать своих таньга.
Можешь нажраться плова, можешь предаться блуду,
Детские жизни верно слаще, чем курага.
Будет висеть веками труп твоего потомка,
Только качает тело памяти ветер людской.
И не простят вовеки слово твое и дело,
С горечью отвернулся даже Иса святой.
* * *
Надежда – глупый мотылек,
Предел безумия хитина,
Был быстротечен твой полет,
Мигнет свеча сквозь паутину,
Ложится отблеском луча
Плоть мастера прозрачной нитью.
И равнодушная свеча
Горит до будущих наитий.
* * *
Нелюдь имеет приличный вид,
Нелюдь умеет играть в игру.
Больше, чем каждый простой индивид,
Будет блюсти себя на миру.
Будет кричать громче рваных небес,
Что изболелась в сомненьях душа,
Слезы прольет, поцелует крест.
Липкую ручку сжимая ножа.
И в щель пространства пробравшись спать,
Теплую кровь разбавляя вином,
Будет по-своему горевать,
Не разобравшись со злом и добром.
* * *
Ленивые лани глаз
Во влажном мерцании крон.
Построил незыблемый трон,
Глупейший жую парафраз.
Голодный, как волчий след
На равнодушном снегу,
Я выдал себя на нет,
Спасаюсь, бегу, бегу…
* * *
Желтые слезы морские,
Это твое ожерелье,
Жемчуг словесных стихий,
Это твои браслеты.
Черная синь глубины,
Это твои глаза.
Утлые лодки ладоней,
Руки в твоих волосах.
Все, что осталось помнить:
Мертвый зрачок тайфуна.
Все, что забудется, верю
Бьется невольной волной.
* * *
Город
Металлический гул, отражаясь,
От бетонных бараков, плывет в никуда.
Кроны воздух недвижимый листьями жалят.
Серой сетью висят провода.
Все живое притихло и сжалось,
Лишь недобрые взгляды снующей толпы,
И в эфире тягучая вялость,
Будто машут огромным кадилом попы.
Шизотрепы плетут наваждение,
Психотряпницы тупо манят,
И кругом роковое движение
То вперед, то туда же назад.
* * *
Берег берёг надежду,
Реют над нами флаги,
Соль солонины режет,
Капли воды во фляге.
Старый, глухой боцман
Голос сорвал , дурень.
Штурман покрыт коростой,
А капитан умер.
Пьяная рвань команды
Молча справляет тризну.
И океан громадой
Давит отсутствием смысла.
Из сумасшедших трюмов
Грязные рвутся тряпки.
Кто это все придумал?
Лучшие земли – враки.
Прошлого свет горний
Бликом упал на рею,
Только священник черный
Вторит, крестясь: «Верю!»
* * *
За тактом – желание такта,
За паузу – поза из бронзы,
Гармония девкой контракта
Размазана в ритме коррозии.
За метром метр, замертво
Под спудом авторитета,
Чистые звуки замерли
В заученном старом либретто.
Ах, полноте, перестроится…
В комнате без оконца,
Жужжащая музыка роя,
Черным пятном на солнце,
Белые пятна истории,
Красные ноги ударников.
Вы ничего не поняли?
Не наблюдаете зарева?
Храмы огнем геростратовым
Разве не сожжены?
Лучшее средство от срама –
Песни гражданской войны.
Светятся не сгорают,
Снова слышны созвучия
Всех без вины замученных,
Всех не дождавшихся рая.
И в частоте вибрации
Рвется, ревет разрушение…
Братцы! Граждане! Нации!
Смерть? Перелом? Очищение!
* * *
Я слова собираю в лесу передряг,
И себя выражаю то так, то не так,
Для чего, не пойму, наполняю лукошко,
Я, наверное, просто дурак.
* * *
Сквозь недовольство собственной судьбой,
Доброжелательность размазав как повидло,
Настраиваюсь, черен мой гобой,
Не в состоянии светиться быдло.
А иногда мне снится только сон,
Что я матрос «летучего Голландца».
Звенит будильник, остается в тон
Лишь нецензурно самовыражаться.
* * *
Вчера…
В час усталого вечера,
В предзакатную просинь
Взгляд опущенных рук
Возвращает вчера.
Там напевная грусть,
Золотистая осень,
Самый преданный друг,
Тихий отблеск костра.
Виноградная гроздь,
В каплях юного лета,
На ладонях любимой,
Все как будто сбылось.
Но печальный мотив,
Голос нежный поэта
Навевает ранимо
И в пространство летит.
Это юности блюз,
Незатейливый «Биттлз».
Что осталось в сердцах
От несбыточных грез.
В час усталого вечера
Не надейся на милость.
И в кристальных крестах
Стекленеет мороз.
* * *
Не слишком ли много того, что приходится слышать и видеть,
Уводит от сути, как падшая женщина в ночь.
Холодная ночь, бессловесная звездная скатерть,
Прострелянный пьяною ложью висок.
Не слишком ли мало ребенок смеется, играя,
Когда не пускает на улицу нудный урок.
И сколько такого, что счета не знает, как сплетня
Сплетенною сетью заманит, болотным огнем.
Живая как рот, увлажненный последнею вишней,
Надежда закружит до одури, чтобы упасть
Избитою фразой: мы смертны, мы смерды, поэты.
Летите, свободные души, вам время летать.
* * *
Все тонко так, что рвутся нити ливня.
Прошедший гром не будоражит жесть.
Знакомый голос называет имя.
Рвет тьму пугливую рассвета весть.
Уходит ночь, как плакальщица, важно.
Подправив под глазами тени крика,
Осыпалась смесь киновари с сажей,
И проступают сквозь грунтовку лики.
* * *
Здания, зрачки светильников,
Жилы труб, трахея вентиляции,
Кровеносные сосуды кабеля,
И нейроны должностные в танце.
Отложения солей в подвале,
Бездуховность кресел и столов,
И повсюду как молитва: «Мало!»
Каждому своё, и много слов.
* * *
Раскаленная шляпка гвоздя,
Побелевшая яростность солнца,
Ты не жди у пустого колодца
Заклинатель негодный дождя.
Кто распял в вышине горний свет,
Кто рассыпал меж пальцев песок?
Как бы ни был твой голос высок,
Не спасёшься, давая обет.
Эти стоны горячих песков
И морщины могильных барханов
Не проходят ни поздно, ни рано,
Не видать благодати богов.
Зло смеется толпа над тобой,
Бесполезен твой треснувший бубен,
Современный ненужный герой,
Не поймут, не простят, не полюбят.
Но от жажды пока не иссох,
Глотку в кровь надрываю молитвой.
И слезами скупыми политый,
Мнется горестно влажный песок.
* * *
Ночь
Рука реки, браслет моста,
Тоска зажата берегами.
Свет лунный высветил кристалл
И вечный холод меж словами.
Играет цвет, замерзший след,
Глаза, опущенные долу,
И отдаленный пьяный смех
Прохожих душ, идущих к дому.
* * *
Ощетинилась смертью
Равнодушная твердь, закулисною жестью
Надоело греметь,
Плавный гул нарастает,
Я озяб и дрожу.
Крест судьба добавляет к моему чертежу.
* * *
Дзен
Звон в слове «дзен», звенящий звук.
Рассвет, зенит, закат, испуг,
Звериный рев, раскаты грома,
И вкус воды, и запах рома.
Вся зелень трав, все вдохновенье,
Религиозных грез знаменье,
Самообман, экстаз, наивность,
Чего ж еще, скажи на милость?…
* * *
Останется в ночи свеча,
Останется гореть огонь,
Щемящая чужая боль
И холод твоего плеча.
Поверить в прошлое тепло,
Пусть чуть слышны колокола,
Да будет все вокруг бело!
Свеча горит, искрится мгла.
Легко идти в немой простор,
Хрустит упруго чистый снег,
Твои глаза горчит укор,
Запечатленный в целый век.
И что еще желать в пути,
На жест надежды – взгляд в ночи.
Без оправданий и причин
Лети, душа моя, лети…
* * *
Челнок
Челнок, утеха одиночек,
Средь грозных, грязных, гулких волн,
Все, кажется, дошел до точки,
Но снова штиль, и в прошлом шторм.
И выгребая слезы бури,
Дыру сомнений залатав,
Опять плывешь все к той же дуре,
Что Истинной зовет Устав.
* * *
Дыханье лета обжигает тело,
Движенье ножек всколыхнет на миг.
И неба лик, зажмурясь облаками,
Наводит безмятежность до поры,
Пока опять не почернеет небо,
И не заставит холод сжаться вновь.
* * *
Алтарь времен – перебродивший улей
Сквозь щели рассыхался маткой бунта.
Пророк, подстреленный шальною пулей
Бил кулаком в невозмутимость грунта,
Бил и кричал, иль так ему казалось,
Сквозь сон прозрения промеж пространства раны,
И зарождались новые казармы,
Шли на закланье свежие бараны.
Там бизнес нес засаленную душу
До лоска изобилья для утробы.
И пьяный в кровь до пенистого пунша
Флаг нации ложился на гробы.
Жрецы, делившие на верных и неверных.
Как мародеры прятали добычу.
Последний пил запоем вместе с первым,
Выдумывая в назиданье притчу.
Искусство инстинктивно притаилось,
Как жадный вамп примериваясь к шее,
И пролилась живительная сила
На лоно голограммной Дульсинеи.
* * *
Оглохнет и ослепнет дождь,
Сольются краски в тошнотворный запах.
Сойдет с ума неисправимый вождь,
Жрец выйдет развлекать при свете рампы.
Качнутся ветви ветром впопыхах,
Разбрасывая запоздалый сурик,
Захлюпает брожение в умах
И ничего, кипит в стакане буря.
* * *
Отбесилась лисица желаний
Желтый сыплется мерный песок.
Сквозь прозрачную колбу сознания
Остается всего на глазок.
На холодный на взгляд сожалений
Напоследок вздохнуть и сказать:
«Наконец», — и ненужною тенью
Не ложиться и не представлять.
Ах, как грустно противно и тошно,
Неуспех, недолет, неудел,
Будто на спор, на глупость, нарочно
Я мыша быстробегого съел.
* * *
Разжал кулак, луч солнца прикоснулся
К моей ладони.
Рука любимой так не прикоснется.
Уткнулся бережно в меня друг ветер,
Он понимает все, не засмеется.
Стою, охваченный небесной синевою,
И ввысь смотрю, не вижу никого.
А где-то бродят близкие мне люди,
Вот так же руки солнцу подставляют
И говорят слова, их ловит ветер,
И те слова я нежно собираю.
* * *
Рвался валун, вырывая траву,
Стремился в раненный ров.
Рвало вруна на камни во вру,
Блестела на солнце кровь.
Безумный седой минерал
На самое дно упал,
И вскрикнув раненый ров
Голосом пьяных врунов.
* * *
Росчерк корчится нервной росписью,
Признаю: «Воровал кораллы.
Звали Карлом, запутывал описи.
Ошибался в большом и малом.
Изготавливал яд губительный.
Растлевал малолетник девочек.
Выпил море, обманывал зрителей.
Съел подделанный трижды чек.
Но не мнил себя благодетелем,
Не стремился выглядеть чистым.
Не подал руки лжесвидетелю.
Не считал себя коммунистом».
* * *
Я Муссолини последней веревки,
Маслины глаз на пластмассу подноса,
Жирная слизь хозрасчета,
Крови прилив в море мормонов.
Разве уже неглиже я, негоже
Так потакать этой суке с распаренным задом.
Ада, Ада, ты слышишь, я чистый и мокрый,
Выжатой сливой затрепещу.
Ада, слышишь не надо матом,
Последнее криком нудит высыханье.
Не на дом, не дам на продажу!
Ждановской жидкостью, ветром развеются сопли.
Все… Агония… Простить проститутку!
* * *
Вольные птицы полета,
Сольное пение ветра,
Розовой устрицы трепет.
Стон оборвавшейся ноты.
Пена безумного шторма,
Нервная дрожь разрушенья,
И возникает решенье,
Страсть обретает форму.
* * *
Глаза это звенья невольных цепей,
Как зелье безумное манят людей.
Гнусаво колдуют жрецы над обманом,
И новые пишутся суры Корана.
Но все это было: цари, скоморохи.
Как нищие ловим внимания крохи.
Тепло не грешно принимать в подаянье.
Желание света, желание знанья.
Пока ощущаешь движение крови,
Надежда стоит с ожиданием вровень,
И нет сожалений и иносказаний.
Глаза – это два несогласных желанья.
* * *
Звук выев, рев разорванного сердца оборвался,
Высокой нотой завершился взлет,
И тело падало подбитой птицей влет,
Дышала тишина трагедией и фарсом.
Так, деловито выбрав повкусней,
Сонм жирных мух усаживался чинно,
Все длилось скучно, мерно, длинно,
Пока не забелел оскал костей.
Там рассмеялся пыльный ветерок,
Все раскидал, играя сам с собою.
Забвение покрыло то живое,
Что при полете ощущать я мог.
* * *
Метать черный бисер, пока не захрюкать
У полного до омерзенья корыта,
Стремиться сквозь тернии врезаться в рухлядь,
Где грязно, тепло, до беспамятства сыто.
Разбитая склянка, прозрачное сердце,
Мутнеют стеклянной надежды осколки.
И в доме, где царствует желтое скерцо,
Другие надел персонал гимнастерки.
* * *
Каинология
В пересохшей реке серебриться последняя рыба
Сумасшедшей лисицей беснуется слепо огонь
Птицы кинули гнезда, кричит сиротливая выдра
Не оставь, человек, помоги и сними эту боль
От рождения глух и от смерти труслив бесконечно
Благодетель природы сочувствие мучит в глазах
Вспоминает кабанью с лучком и петрушкой печень
Испускает слюну, притворяясь что плачет лоза
Его гибнущий брат не посмотрит с ненужным укором
Распласталась распятою шкуркой сознанья слеза
Что теперь до нелепых сердец и пустых разговоров
Ни к чему убеждать палача, что чего-то нельзя
Все создатель простит только высветит горькую память
Очищающим светом небесной до боли грозы
Все слабее рождает напев цвета синего пламя
Автогенный резак щитовидной от мук железы.
* * *
По лунной дорожке сквозь марево плеса,
Касаясь ступнями волнения моря,
Пройдешь и растаешь, косу заплетая,
Ленивая нега, прозрачная россыпь.
Дыханьем надежды болезненно ранен,
Стоит ожидающий взгляда разлуки.
Звук оклика тихого в памяти замер.
Сжимаются попусту влажные руки.
Но так неотрывно и так обреченно
Серебряной лентой ложится прямая.
По лунной дорожке идет отреченно,
Проходит единственная, дорогая.
* * *
Заклинание (Андрею Белому)
Грянь рань, свет рдей,
Ветр в грудь вей день,
Гниль, гной, гнев, трон.
Дождь, даждь днесь гром,
Блеск, риск, крик, визг,
Вверх, вниз, вширь, в жизнь,
Взор зорь, мир, род,
Звон, смех, зов, взлет.
* * *
Андрею Белому
«Легкий огонь над кудрями пляшущий
Дуновение вдохновения».
(М. Цветаева)
Звон бокала хрустального,
Флажолет настроения,
Грани блеск мироздания,
Дуновение вдохновения,
Звуки рая обманного,
Скрежет ада сценичного,
Безнадежность карманная,
Осуждение публичное.
Пониманье незваное,
Отзвук вечной гармонии,
Разве ты не желанная,
Если радость от боли.
* * *
Средь утоптанных трав отшумевшей весны,
В сухостой откричавшего лета,
Клекот кречета в клетке, как голос вины,
Призовет несумевших к ответу.
Вот и все. Ожиданье недоброй зимы,
Комом в горле пришедшие вести.
Сжаты губы, глаза отчужденно немы,
Лишь дожди монотонно по жести.
* * *
Над полярной звездой разметались замерзшие души,
Был живительный дождь, перешедший в замученный снег.
И под этой звездой зверь подраненный воет и кружит,
Призывает ничто потерявший себя человек.
Сумрак прожитых лет не разгонит священное пламя,
И угасший огонь не согреет застывшую тень,
Вот закончился день – бесполезный, потерянный камень,
Не рождается искра, когда раскрошился кремень.
Ожидание покоя приносит холодную веру,
В никуда, в навсегда разлетелись желания и сны,
Ты не ждешь, что всегда будешь в памяти лучшим и первым,
И родные твои – погруженный в снег валуны.
Принимая как есть обнаженную эту натуру.
Понимаешь, что требовать жалобно что-то смешно.
Под звездой все равны, развеселый и тупо понурый,
Ночь застыла и в ней так давно все равно.
Лишь мерцание холодное нас не оставит вовеки,
И промозглая темень набросит заботливо плен,
Все блестят как дороги замерзшие блеклые реки,
И не встать одиноким с извечно примерзших колен.
* * *
На все пути, на страхи и восторги,
На краткий миг и на усталый вздох
Находят разъясненье и названье
И утешаются, что мир не так уж плох.
Выводят крупно: «В радость нам страданье!»
Кто слеп и глух, тому не объяснишь,
Что после бури снизойдет затишье,
И все дано по указанью свыше,
Ты счастлив лишь, когда молчишь.
А те калеки, что не видят смысла,
И те убогие, что слышать не хотят,
Мычат невнятно что-то, все мычат…
И удивляются насмешливые боги.
* * *
Родные отныне, как будто знакомые,
А прочие лишь номера телефонные.
Все режет по сердцу стеклом и металлом,
Настойчивый скрежет по нервам усталым.
И раненный зверь на железной дороге
Рекою ревет, обивая пороги.
Не много, не мало, а все что осталось,
Молчит, ожидая, кричащее «Каюсь!»
Ложится холодная мгла наказаньем,
И суд не страшит, все известно заранее.
Такая вот мрачная тупо-картина,
И штрих окончательный ставить противно.
* * *
Согреты чужие ладони,
Размыты знакомые лица,
Никто не окликнет и не удивится,
И за душу песня не тронет.
Холодное бремя ненастья,
Завьюжило снежное время
Бесцветна картина, никто не раскрасит,
Не вспыхнет недобрая темень.
Как будто в пути замерзая,
Застыли тяжелые веки
И слышен все тише настойчивый лепет:
«Спаси, сохрани, мать святая!»
* * *
Когда глаза наливаются убийством,
Реки зла выходят из берегов.
Сель животного безумия сметает жилища.
Только храмы стоят, храмы земли и неба,
И машет бродяга простуженным пиджаком,
Приветствуя новое время.
* * *
Далеко, далеко отсюда,
Где восходит два ярких солнца,
И в сиреневых бликах заката
Расстилается трав синева,
Понимают меня и верят
Каждый лист и любая живность.
Там по-доброму всем отмерено,
Не нужны никакие слова .
Ностальгия берет за разум,
Завязались узлом маразма
Все прошедшие всуе года.
Но не мне в сиреневых реках
Заплывать за веселым криком,
И не мне искать вдохновенья
Среди синих извечных дубрав.
Я средь зелени чужеродной,
В тесноте голубой планеты
Одиноко мечусь по свету
Без тебя, без друзей, весь в словах.
* * *
На месте солнца — черная дыра,
Когда-то здесь играли медью трубы,
Теперь сквозь патину чернеют злостью зубы,
Оскал безумия, безвременья пора.
На месте сердца — ссохшая кора,
Там пелись ветви трепетно листвою,
Лед чистым был, вода была святою,
Серебряно смеялась детвора.
Все кануло. Блестят глаза поверья:
Все возвратится на круги своя.
Отечество, тебя узнаю я
В последний миг костра неверья.
* * *
Мелькнет недоптица ночная,
Качнется светильник убогий,
Ты стала другой, дорогая,
Становится берег пологим.
Ленивая поступь реалий,
Плетет паутину в карьерах,
По нервам оборванным ралли,
Рвет ленту скользящий из первых.
И светится точкой далекой,
Сквозь прели разрушенной крыши,
Мерцанье звезды одинокой
Все дальше, все шире и выше.
* * *
В этом сумраке прожитых судеб
И усталой как вздох тишине
Нам не будет покоя, не будет,
Есть надежда в тебе и во мне.
Вера машет рукой покаянной
В ожидании горькой любви,
Ясновидящий жалкий и пьяный
Ничего не хочу, не трави.
Только блики былого мелькают,
Отголоски прошедшего врут,
Всюду тени, и все отметая,
Измочалили судоржно кнут.
* * *
Весенняя слякоть, прощание зимы,
Преддверье слепящего лета,
Надеешься, канули черные дни,
И ждешь понимания где-то.
Вновь хочется спрятать надежды клочок
От порчи и глаза дурного
Но снова свое застрекочет сверчок,
И все растеряется снова.
* * *
Открываю двери,
Выхожу из дома,
Сердце хочет верить,
Ум желает брома.
* * *
Играет музыкант непринужденно.
Из черных клавиш на полтона ниже,
Из синих клавиш на полтона выше,
Не трогай красных, разве их услышишь.
Мы выдержим регламент непреклонно,
Дай белых клавиш звук простой и чистый,
Дай розовых и легких обертонов,
Чтоб звук чудесный чью-то душу тронул,
В смешении красок стало больше смысла.
Но музыкант аккордами играет,
И в музыке – то радость, то разлука,
Стремительно – изменчивые звуки
В неуловимом ритме догорают…
А мы надменно ставим контрапункты,
Выдумываем лестницу значений,
(Прислушиваясь, как играет гений)
Дальтоники без слуха и сомнений,
Которых между делом бес попутал.
* * *
«Анна, Марина, и Белла», —
Время печально пропело.
«Анна» — так странно, обманно.
«…рина» — обрывисто, рвано.
«Бела» — несмело, неслышно.
Тише …Прислушайся… Слышишь?…
* * *
«Не надо думать, что классики
марксизма-ленинизма
испускали только благовоние,
они испускали и зловоние».
Мао Дзе Дун.
Как поклонялись фараонам,
Святым считая каждый пук,
Так мумии секретарей ученых
Нас гонят на проклятый круг.
Не может чучело быть богом,
Не станет мудрым идиот,
Что обманул тупой народ
Идеей равенства убогой.
Клеймо свинцовое не только на вагоне
Ему на лоб поставил Фатерланд,
И свора преданных чужой короне
Вся в нетерпении лизала зад.
Так в чем величие? В злодействе?
В крови замученных детей?
Иль в сатанинском иудействе
Его болезненных идей?
Какое проклятое лоно
Родить чудовище могло?
И не становится светло от профиля на грязных бонах.
Тлетворный дух не истребим,
Благообразно лицемеря,
Он знает, что никто не верит,
Судья, палач и «херувим».
И коль для красного словца
Заглянет некто бойкий в святцы,
Нам просыпаться надо братцы,
Не ждать позорного конца.
Довольно пламенных соплей
И звать мессию с голым задом.
Нам жить по человечьи надо –
Без фараонов и вождей!
* * *
Нет, я не спел своих прощальных песен
И не сказал последнего прости.
Хочу смотреть до сумасшедшей рези,
Надеяться, дышать, по прежнему идти.
Не устрашит забота у порога,
Ясна дорога, и не надо лгать.
Я полон сил, я снова верю в бога.
Вот только некому все это рассказать.
* * *
«Ты кто?» — я спросил у горы,
Гора ничего не сказала.
«Ты кто?» — я спросил у звезды.
Звезда одиноко мерцала.
«Ты кто?» — я спросил у реки.
Река молчаливо журчала.
«Ты кто?» — я спросил у тебя.
«Я женщина, этого мало?…»
* * *
Тебе цветы,
А мне долги.
Тебе мечты,
А мне враги.
Тебе смеяться,
Мне терпеть.
Тебе цвести
А мне стареть.
* * *
Полет стрелы – прыжок олений
Последний жест пустой руки
На выдох жизнь и на мгновенье
Светлеют черные круги
Засов тюремного барака
Срывает криком малыша
Лежит свеча – горит бумага
И поднимается душа.
* * *
В едком дыме резонных упреков,
В пустоте барабанного ига,
Кто еще мою душу не трогал,
Кто не слышал беззвучного крика.
Вот, пожалуйста, это не сложно,
Безнаказанно (без сомнений)
Можно корчить от ража рожи,
Наблюдая души смятение,
Невпопад, самому забавно,
Может что-то из этого выйдет.
И постылая мыльная карма
Разлетится в мгновения открытий.
Но не светит шальная надежда,
Ничего: ни вины, ни веры.
Только в сердце настойчиво режет:
«Не последний, не средний, не первый…»
* * *
Для каждого отмерено судьбою,
Кому гроши, ну а кому куши,
И если ты родился с головою,
На кон ее поставить не спеши.
Вот безголовым тем везет отменно,
Делиться бесконечно им пустяк.
И на коне гарцует непременно
Величина, которая — дурак.
Вот женщина — Бермудский Треугольник,
Тупоугольный, в бедрах роковой..
Мужчина был всегда большой охотник,
И если с головой, то деловой.
И в этой многомерности спиральной
Найди закон и подсчитай бюджет,
А если выигрыш просто нереален,
Рискни еще и не кусай манжет.
* * *
Н. Гумилеву
Вот и ладно… Разжалась пружина,
Время – мертвый зрачок тишины
Не до слов и условных ужимок
Серый занавес гладкой стены
Удивленно, по детски открыто
Ты пытаешься что-то кричать
Барабанным срезается ритмом
Нить истертая до луча.
И приходит маляр деловитый
Гражданин необъятной страны
Пахнет день лошадиным копытом
Да дворняжка снует у стены.
* * *
Переступивший грань прозрачного кристалла
Свободный дух свеченье бытия
Ночную тьму на острие металла
Пронзит мгновеньем искры инь и янь
Суть чистоты на суд выносит пламя
Вне уровня и символа судьбы
Последнею звездой загадывать желанье
Высвечивая призмы и кубы.
* * *
Старый пес не узнает и лает,
Ближе подойдешь, хвостом виляет.
Старый человек без интереса
Смотрит на других, ему плевать.
Важный гражданин в хорошем весе,
С пузом на ворованные деньги,
С жирным и партийным подбородком,
Бесконечно врет во всем опять.
Пес его хоромы охраняет,
Старый человек – его родитель,
Мы при нем работаем бесплатно,
Вот и все, мне нечего сказать.
* * *
Яркой краской день ненастный,
Фотографию-картину, рисовальщик первоклассный
Сотворил и выгнул спину.
Кто-то властною рукою фамильярно прикоснулся.
Рисовальщик улыбнулся, не обиженный судьбою.
Только снится светлой ночью,
Он гонимый и голодный
Рвет воздушные полотна
Из безумных многоточий…
* * *
Сокрытый смысл движения души,
Разлитый в звуке, слове, очертаньи,
Не сразу поддается вычитанью,
Нетерпеливы в играх малыши.
Лишь только время породит терпенье,
Покорность лиры, кисти и пера,
Усмешку за наивное вчера
И ожидание солидных мнений —
На запах дух отварят повара.
* * *
Взгляда яд – робкий шаг в сторону,
Где тревог и надежд поровну.
Крик души, холостой выстрел,
Всколыхнет пожелтевшие листья.
Хохот эха холодный и жгучий
Бросит ветрено резвый случай.
И ослепший повел руками,
Отгоняя багровое пламя.
Нет заката и нет рассвета,
Только в памяти бабье лето.
* * *
Фани…
Девочка с еврейскими глазами,
Грация мифической Рахили,
В этой глубине мечи мерцали,
Только видно плохо наточили.
Может сам библейский вдохновитель
Не хотел нести в тебе убийство,
Что же сделал ангел-охранитель,
Почему звучал напрасно выстрел?
Разве можно стоголовой гидре,
Той, которой покланялась масса,
Слабою рукою жало выдрать,
Спрятанное за забрало масок.
Без присяжных палачи рядились,
Со сноровкой убивали скоро
И, во избежанье разговоров,
Поджигали тело, торопились.
Молодое тело не горело,
Но мерзавец из поэтов важных
Керосина не жалел на жажду.
По демьяновски обделал дело.
Девочка с еврейскими глазами,
Вижу твою легкую походку,
Вижу, как несешь свою головку
На колоду с красными бантами.
Там уже казнили Гумилева,
Там детей закалывали царских,
Не всегда сначала было слово, —
Объяснял товарищ Луначарский.
Но еще не все тебя забыли,
И не погасить вовеки взгляда,
Девочки с походкою Рахили,
Девочки с глазами агата.
* * *
Т.А.Т.
Вы слышите волею грусти
Коснется рука человека
Как будто в пустыне пусто
Как будто замерзли веки
Предчувствием сердце сожмется
И холодом колко согреет ладони
Бьется глупое, снова бьется
Бьют копытами бледные кони
Раскинется ветром волос поверье
Раскроются запахом трав заветы
И век на вздох, словно сивый мерин
Обиженно фыркает на поэтов
А мы лиловеем дыханьем разлуки
И вечер расскажет про новое утро
Такие, брат, в мире случаются штуки
И это, сестренка, по-прежнему круто
* * *
Кружится бесконечное «нет»
Прикрытое шелестом правильных мыслей
И «да» как икота смущает поношенное сознанье
Страх жить гасит свет сердца
Только вздорная навязчивая фраза:
«Это не случится со мной..»
Дает иллюзию инерции движения
Когда мимо проносят покойника
Так словно это мне снится
И я никогда не проснусь во сне
* * *
Когда узнаешь слова
Начнешь понимать взгляд
Поймешь знаки людей
Будешь иметь взор
Когда ослепнешь, оглохнешь
Сгинешь без чувств
Возродишься, чтобы всё-таки
Проснуться и встретить себя.
* * *
Лист золотой закружит на ветру
Старой истертою темой
Будто слепой я в пространство смотрю
Где мы, любимая, где мы
Может забылось холодное лето
Или идем по осколкам ответов
Может забыли облики судеб
Кто остановит, кто же разбудит
Ты или я вдруг укажем рукой
Чертанный знак на дороге
Смоют дожди очертания той
Той, что пою эти строки
Выцветшим флагом напуганы орки
Звуки шагов все тише и тише
Будто уходят из города волки
Или мелькают летучие мыши
Шут и бродяга волен любить
Первую дочь карнавала
Рвется реальности тонкая нить
Публике этого мало
Время настало, память смеется
Солнце устало ложиться в листву
И сумасшедшая птица несется
Ухает радостно в раннюю мглу
* * *
Привиделся заветный дом
Придуманный во сне
Он согревал меня теплом, сверкая в белизне
Но кто-то бросил второпях окурок на крыльцо
Горячим пеплом обожгло угрюмое лицо
Теперь бродягою во сне ступаю наугад
По влажной шкуре шелестит летящий листопад
* * *
Сначала было слово
И чтоб свернуть в начало
То стань «Наполеоном»
И пусть тебя едят
Иль затешись в таблицу
Простейших элементов
Стань просто единицей
В системе единиц
И снова станешь Богом
Бессмертным и свободным
Кулоном иль Ампером
А может колбасой
Тогда поймешь наверно
Возможность вечной жизни
Пока простые люди
Используют тебя
* * *
Пиццикато словесных браслетов
Из тарелок пропахшими баней
И глядит на меня короедом
Современный как сфинкс лупонарий
Здесь свободу поставят вопросом
Вместо лебедя жирные гуси
И забив суетой папиросу
Своего торгаши не укусят
Слижут пену бредовых заклятий
Под призывные выкрики халдов
Охмурят оголят до понятий
Разыграют на карты и нарды
На англицкий манер иль на тюркский
Заговорчески выставив маски
«Баксы, биксы» — талдычат «по-русски»
Под мерцанье болотной окраски
* * *
Бахтину М.М.
Злорадные шуты забыли имена
Которыми их в детстве называли
Кривляются резвясь на карнавале
Мутнеет оправданий пелена
На этом празднике надуманном в сердцах
И в этом сборище идей, блядей, буклетов
Бесплатные отмечены билеты
Всё убеждают: «Сладкая маца».
И небо декорацией земли
И солнце как искусственный юпитер
Всё это снится, снится
Круг соитий сужается движением петли
В конце процессии, уткнувшись с головой
В ненужные истертые костюмы
Закрыть лицо…
А в прочем все равно,
Оплачено за все мне неизвестной суммой
* * *
Луна ночной волчицей
Единственной звездой
Серебряною птицей
Укроет нас с тобой
Безмолвие природы
Бездумье душ и тел
Не помню и не знаю
Кто этого хотел
Колеблется пространство
Серебряный окрас
Магические танцы
Для пары волчьих глаз
И в этом лихолетье
В безвременьи начал
Смеются волчьи дети
Я этого желал.
* * *
Милая узнай меня в толпе
Отыщи во тьме мой профиль мглистый
И тогда узнаю я о себе
Больше чем в смерти и больше чем в жизни
Позови меня, махни рукой
Может я еще способен слышать
Может не совсем я еще слепой
Вопреки всему сердце дышит
И когда на свет выйдет ночь
И туман прозрачный заискриться
То пойму, какая я бестолочь
Заточу кинжал, чтоб побриться
* * *
Молоденький попик кудахтает спьяну молитву
На грудь положили мне справку, что я не верблюд
И вытянув лица, застыли как будто подруги
И плачет по-детски озлобленный раненный друг
Озвучено всё заунывным заученным ритмом
В прокиснувшей давке глаза попрошаек снуют
Не вижу я руки, что судорожно землю бросают
Но слышу отрывисто звуки, которые вычертят круг
Все снова сожмется в безличную точку отсчета
И снова погаснет то солнце, что было когда-то моим
И это зовется, наверное, просто работа
Звучит приговор, проясняющий строгий режим.
* * *
Пусто и слева и справа
А за спиною дым
Там впереди переправа
Встречу себя иным
Может спросить успею
Как там мои дела
И не дрожит, а греет
Меткая чья-то стрела
* * *
И вот он день и снова у ворот
Стандартная, заказанная пицца
Ты думаешь: необходимо бриться
Петь в унисон, заглядывая в рот
А если невпопад…
В который день и час
Застигнутый в словах
И захлебнувшись смехом
Воспоминая как в последний раз
Ты в упаковке ожиданья ехал
Неведомо куда, неведомо зачем
Зарубки на судьбе в лохмотьях светотени
Летит комок земли
И падает во тьме
Как точка в несуразном предложенье.
* * *
Гордыня
Когда крылья мои опаленные гневом Господним
Не раскрылись и мордой ударился в грязь
Грубый плотник сработал мне гроб днем субботним
Одноглазые стервы задумали саваны прясть
Хоронить не спешили, очухаться дали однако
Удивляться не стали, когда вдруг осклабилась пасть
И с тех пор ошиваюсь бескрылой бродячей собакой
И душе безразлично, какая там выпала масть
Домовина мой дом тесноват, неотёсан как надо
Говорят, пригодиться, коль буду как прежде роптать
Только в памяти пошлой звездою я падал когда-то
Только это паденье дает мне и силы и стать
* * *
Внутри до звука связка рвется
В кровь режет пересохший грим
Я сердце положил к ногам твоим
Ты посмотрела и сказала: Бьется»…
* * *
Я приглажу волосы влажной рукой
Разведу сомнения пьяной головой
Отражаясь в зеркале, буду сожалеть
Что такой прикаяный и не нужен здесь
Может пригодился бы, да наверное там
Запылилась искренность превратилась в хлам
И никто не скажет мне, где искать пути
Видно недотепа я, а скорей кретин.
* * *
Гекзаметр
Муж благороднейший между засранцев таких же
Бабу чужую схватил он за жопу учтиво.
Баба была из дворянок и тоже схватила
Мужа сего благородного прямо за уд.
Так вот по жизни ходили они все держась друг за друга…
В общем, случилось прожить им совместно в достатке.
Если дидактику хочешь понять в сём примере достойном,
То беспременно хватай от души что попало.
* * *
Дай-ка мне на грош пятаков
Чтобы отвалить далеко
Если не дойду — провалюсь и пропаду
Значит, залетел высоко
Выстави как надо прицел
Даже если ты не удел
Прямо под обрез и до самых до небес
За предел за синий предел
Главное хозяйство держать
Чтобы вспоминать чью-то мать
Если промахнусь и рассвета не дождусь
Значит враг умеет стрелять
Ты стакан граненный накрой
Хлеба кожурою живой
Словно я с тобой, будто мы одни
Помяни меня, помяни.
* * *
Сказать, чтоб выпало верней
Заговорить тот день вчерашний
Все ничего вот только страшно
Тебя не видеть средь теней
Не чувствовать твоё дыханье
Не трогать волосы рукой
Дрожащей от непониманья
Шершавой влажною корой
Все ничего, да только губы
Ждут, вот закроются глаза
И день пройдет такой же грубый
Как ты, желанная коза
* * *
За шелухой слов
Мимо пустых фраз
Смотрит в глухой ров
Видит другой в нас
Сквозь теплоту рук
Без суеты ума
Он появляется вдруг
И не нужны слова
И не страшна смерть
Жизнь череда снов
Только б успеть согреть
Этот чужой кров
* * *
Заполню свою голову вопросом
Откуда я и что по чём?
Куря как панацею папиросу
Пытливым оком обозрю кругом
И вновь упрусь бессильно в бесконечность
Сомнений нет, я слаб как гражданин
Которому отрезали конечность
О муки знанья, о бесплотство сил!
* * *
Нам наверное может приснилась во сне
Эта птица с глазами дорог.
Я тебе рассказал, как ты нравишься мне
И трубил в свой охотничий рог
Ты смеялась, сбивая умелый прицел
Пусть живут, говорила смеясь
Для тебя я корону из листьев надел
Из опавших в осеннюю грязь
Эта птица умчит нас с тобой далеко
От усталых и тусклых домов
От постылых обманов на грош пятаков
И нам станет светло и легко
И ты будешь смеяться, а я сочинять
Про войну, про любовь, про туман
Закружил, зазвучал, дай тебя мне обнять
Этот самый весёлый роман.
Сабитов Жаксылык
