19 июня 2019 года…
Умер  заслуженный деятель искусств республики Узбекистан певец Павел Михайлович Борисов.
Умер заслуженный артист республики Узбекистан актёр ТЮЗа Акром Исламов.
В Евпатории скончалась Екатерина Георгиевна Ким, последний живой Герой Социалистического Труда из колхоза им. Свердлова, Ташкентской области.

Tashkent Retrospective

Дом знаний. Улица Кирова, 1969 г. В кадр также попала часть дореволюционного здания гостиницы «Россия».

Автор фото неизвестен.

Наталья Скрынникова: Как приятно вспомнить! В этом доме Знаний проходил мой дебют))) Выступал вокально-инструментальный ансамбль «Современник» и мы — его солистки- Александра и Наталья))) Афиша стояла у входа)))

Наталья Косогова: а в 1962 году на этом месте был большой двор и в нем жила моя одноклассница Люба Бабенко, ученица 98 школы. Прямо напротив были ясли 30 в которых я воспитывалась в 1956 году. Ясли существовали еще в 1990 году, там было крылечко с навесиком и ворота деревянные.

 Пришло печальное известие-в Москве на 88-м году жизни скончался известный ученый,  Заслуженный деятель науки Узбекистана, орденоносец — награжден  орденом Мехнат шухрати (Трудовой славы); дважды лауреат Государственной премии Республики Узбекистан, академик Академии Естественных Наук России (РАЕН), блестящий педагог и сильный руководитель,  чрезвычайно воспитанный, интеллигентный и, главное, высоко порядочный человек. Многие десятилетия Виталий Иванович работал в  ТашГУ (ныне Национальный Университет Узбекистана), был  проректором  университета по научной работе.

Широко известна его масштабная работа по истории геологии Узбекистана, которая велась им совместно с тоже, увы, уже ныне покойным академиком АН Узбекистана Т.Н.Далимовым. В былые годы  работал в Университете в Институте повышения квалификации  его тесть — известный историк и историограф академик РАЕН Б.В.Лунин, многие годы преподавала и заведовала кафедрой археологии и его супруга-Светлана Борисовна Лунина.

Какие только проблемы не были подняты в работах В.И.Троицкого —  геодинамическая эволюция, палеогеография, палеоклимат и зональность фанерозойских седиментационных бассейнов Центральной Азии и их связь с Азиатским палеоокеаном, , событийная стратиграфия, корреляция различных геологических событий, влияние глобальных процессов на развитие Центральной Азии,изучение  Туранской платформы и внутриконтинентальных орогенических впадин Центральной Азии и многие другие. Виталий Иванович Троицкий   участвовал в реализации многих научных проектов : Атлас палеогеографических и палеотектонических карт СССР, Нефтегазоносные бассейны юга СССР; Палеогеоморфологический Атлас СССР, Карта мезозойской тектоники Центральной Азии,Атлас тектонических, палеогеографических, палинспатических и экологических карт Центральной Евразии и др .За долгие годы научной деятельности В.И.Троицкого  им  опубликовано 11 монографий и около 320 научных статей; он автор известных у геологов учебников и учебных пособий ,написанных совместно с академиком В.И.Поповым-«Теоретические основы литолого-геохимического прогноза осадочных месторождений»; «Использование литолого-геохимической методики при прогнозировании осадочных месторождений» . Широко известен его учебное пособие «Историческая геология».

Последние годы Виталий Иванович работал профессором Российского Университета Дружбы Народов (РУДН) в Москве  и, несмотря на преклонный возраст ,он продолжал исследовательскую  и методическую работу»; в частности  три года назад в Москве вышел его учебник      «Геотектоника и геодинамика»  Светлая память  об этом замечательном ученом и человеке  ,думается, сохранится у всех, кому посчастливилось   знать В.И.Троицкого

В. Иофе

Мыскин Артур

Алексей Устименко

Однажды, не успев уклониться, он получил несколько боксерских ударов по корпусу и лицу от тяжелой руки самого Сиднея Джексона. Знаменитый боксер беспощадно и твердо учил юного Сухроба Мухамедова противостоять не только профессиональной боксерской перчатке, но еще более профессиональным ударам, наносимым всякому человеку многими непредвиденными днями его собственной жизни.

И воспитанное тренером мужество, как ничто другое, пригождалось писателю едва ли не больше всего. Особенно в последние для него года и дни.
А ведь никто не видел, а увидев, – не замечал, когда он вдруг на очередной какой-нибудь встрече с читателями вставал, исчезал на пару минут и вновь, спокойно улыбаясь, появлялся в зале, за столом ведущих, среди кружка о чем-то разговаривающих. 
Нужно было вовремя сделать инъекцию инсулина, и он успевал, не прекращая работать.

Впрочем, на встречи с читателями никогда не стремился. Знал профессиональное: писателя надо читать, а не слушать и не смотреть.
Хотя и на таких и на других, – самого разного уровня – встречах он всегда был бы способен произвести внешнее впечатление: вид оказывался неизменно элегантным. Любой костюм, ловко сидящий на нем, казалось, сам себе радовался и завидовал, что его хозяин так спокойно прям и красив по-мужски.
Да и кто хоть один раз видел писателя Мухамедова со взъерошенными от ветра благородно седыми волосами? Уверен: – никто.

Его изысканное «вы» удивляло и настораживало. Одних оно словно принижало, останавливало, не давало перейти точку самоуверенности и закончиться панибратством. Других приподнимало, окрыляло доверием, добавляя уважения к себе.
Он не выходил так на сцену, он так жил.
Популярные игры для популярности придумывались не для него. Были не из главных его забот…

Что же тогда? Литература?
На самый первый взгляд – именно она. На второй – вряд ли… Даже когда исключали Сухроба из средней школы, могло показаться, что именно из-за увлечения литературой все это произошло. Увлекся фантастикой Александра Беляева, романом «Человек-амфибия». Проник в закрытый школьный кабинет, где хранились противогазы, вырезал из их слоновоподобных резиновых морд круглые стекла глазниц, – нужны оказались для подводных масок, для подводного погружения в коричнево-зеленые воды Анхора, чтобы с друзьями сделаться Ихтиандрами, и… был на этом, конечно же, пойман.

Если приглядеться к темам книг Сухроба Мухамедова, перечитать, пересмотреть, перелистать их, – все они об одном: о цветении торопливой, только в промельк замечаемой нами, жизни. Веселой, солнечной, переполненной праздником ежедневности. С прозрачно-чистыми водами Анхора для него. С непрозрачно-коричнево-зелеными для обывателя, имеющего унылое лицо, как у резинового противогаза.

В лучшей из книг он упоминает небольшую территорию в Старом Ташкенте, именем – Джангох: «…то место, где по утверждению отца и его друзей, жители столицы отмечали многие народные торжества и праздники». Где собирались никогда никем не-переговоренные, не-перешученные аскиячи. Где взлетающие над скучностью дня канатоходцы, бегающие по тонкой струне каната, натянутого над головами, крышами и кронами дерев, плавно покачивали уравновешивающими шестами. Где обсмеивали всех и вся пыльные бродяги масхарабозы.

По сути, все книги Сухроба Мухамедова, вся литература, им порожденная, были не собственно «литературой», но территорией этого самого Джангоха. Миром писателя, воспринимаемым им, ничуть не по-другому.
Естественно, что и лучшая его книга, «И в снах – мелодии Джангоха», могла называться только так, не иначе.

Конечно, у него есть много других, с названиями интересными, заставляющими и читать, и прочитывать «Лунный свет в живой воде», «Знакомую тропу к невысокому холму», «Серых призраков», «Погоню», «Блеск ложной звезды»… Раскрывая их страницы, можно по-настоящему испереживаться из-за поднятых писателем тем, не всегда – если поверхностно – подпадающих под темы книжно увлекательные.

Скажите на милость, – увлечет ли вас тема борьбы с шевелящейся смертью – саранчой, поедающей километры зеленой Азии? 
Или даже рассказы о боксе и о боксере – опять ведь уроки Джаксона! – не с точки зрения технологии ударов, изворачивания и ускользания от них, но со стороны победы над ними какой-то абстрактною силой духа, вроде бы сосредоточенной внутри человека?

Или повествование о вечном – он, она и все остальные, – с собственною у всех моралью: есть ли такая? Единая, единоправильная?..

«Сны», – в некоторой мере, квинтэссенция увиденной жизни. Конечно, сначала пережитой. Ведь на то и доверены писателю, в отличие от нас, грешных, живущих в жизни, не видя ее, совсем иные глаза – проницательные, всепроникающие.
Метафорика его взгляда помогала писать подробную книгу о прошлом.
Но реальность торопливо набегающих друг на друга букв, уже понемногу, не торопясь, физически уничтожала перетруженное изболевшееся зрение.

Боль можно перетерпеть. Страх ожидания новой боли намного невыносимей. А если ты носишь его в себе десятилетия?..

Сухроб Мухамедов носил его в себе изо дня в день, придавливая силой воли, обращенной в привычку, и механически творимыми инъекциями: опоздание с ними приближало почти к смерти. А неостановимо тянущаяся болезнь – к медленной слепоте.

Конечно поэтому, – что логично! – первую часть дилогии, своих «Снов», писатель должен был бы посвятить миру внешнему, предметному. Как говорят художники, – фигуративному. То есть, неизменному небесному свету, вдруг начавшему изменять, уходить из быта, размывая контуры всего… Неостановимо пригасающему.
Посвятить хотя бы для собственной внутренней памяти.
Но он отдал ее музыке…

«…Юсуп приложил най к губам и заиграл народную мелодию “Чули ирок” – “Дальняя степь”…
Грустный и немного тревожный мотив, словно дым в безветренную погоду, исподволь заполнил мастерскую дутарчи, разбередив души сидящих, выплеснулся наружу, в узкий переулок, заставляя прохожих убавить шаг, прислушаться, а некоторых присесть в тени дувала и вдосталь насладиться мелодией, порожденной искусством неизвестного им музыканта.
Хислат-ишан, покачивая в такт мелодии головой, потянул кончик чалмы и промокнул им бусинки пота на выпуклом, изборожденном глубокими морщинами лбу. Имам-джан-ака, будто загипнотизированный, неподвижно устремил взор в пространство. Давлят-ахун с Юсупом-али изредка красноречиво переглядывались. Их взгляды свидетельствовали, что они приятно удивлены и игра юноши не похожа на игру самоучки.
А мелодия становилась все тише, кому-то напоминая угасающий костер, а кому-то удаляющийся в безбрежные пески караван…»

Эта пара абзацев о его отце, не ставшем музыкантом, но с незаметной плавностью введшем Сухроба в мир народной музыки, в орбиту национального музыкального звучания, в живой круг степенных композиторов, импровизирующих музыкантов, высокоголосых звонких певцов и, примеряющих на себя чужие жизни, актеров…

Все они – словно запев к первой части дилогии «И в снах – мелодии Джангоха», все – как духовные семена, для прорастания во второй: «Его Величество – “Пятак ”».

Джангох – праздник жизни. А праздник без музыки, что арык без звонкого хрусталя перевивающихся струй стеклянной воды.
Какой восторг от одних имен, вошедших в эту первую часть и воскрешаемых, и воскрешенных писателем Мухамедовым: «…Аброр Хидоятов, Мухиддин Кари-Якубов, Тамара Ханум, Халима Насырова, Шукур Бурханов. В этот же ряд надо поставить Карима Закирова и его сына.

…Батыр Закиров достиг такого признания, такого триумфа, добиться которого в искусстве удается немногим
…Может успех таился в глазах певца? Они преображались, вспыхивали каким-то таинственным огнем, когда он выходил на сцену, замирал у микрофона и устремлял свой взор в гудящий растревоженным ульем зрительный зал… И он усмирял, заставлял этот зал затихнуть, едва начинал звучать его неповторимый голос.
…Быть может таким, как Батыр Закиров, Бог доверяет невидимые ключи, которыми они в светлый миг вдохновения открывают и распахивают настежь людские сердца…»
Сухроб Мухамедов близко знал этих хороших людей. Но писал он о них не поэтому. Для него они были синонимичны любимому городу и стране. И он сам тоже не выпадал из общего ряда той старой ташкентской духовной красоты, которая существовала незамечаемо до самой поры ее ухода.

Мне кажется, я видел его в первый раз уже давным-давно… На выставке картин Винцетты Салаховой, дочери Тамары Ханум, в том здании, где сейчас книжный магазин «Kitob olami». Видел, с каким восторгом, вместе со всеми, он радовался вдруг спонтанно возникшей, непередаваемо завершенной, живой скульптурной группе: к невысокому стулу, на котором подчеркнуто прямо, в гладко-черном брючном костюме, горделиво сидела сама Тамара Ханум, стремительно подошел тонкий и стройный Батыр Закиров и, по-рыцарски пав перед ней на колени на общественный истоптанный зрителями пол, поцеловал ей руку.
Кто из зрителей смотрел тогда на картины? Все смотрели на этих двоих, на Ташкент и страну в их лице.

И такими их видел Сухроб Мухамедов, и такими неповторимо светлыми их живописал.
«Совсем не просто писать о Батыре Закирове, чья жизнь, к большому сожалению, оборвалась в тот момент, когда он, многое переосмыслив и взвесив, стоял у того порога, за которым, видимо, начал бы творить другой Закиров – художник, писатель или режиссер.
Сколь многого мы о нем не знали. Даже друзья…
Он не выставлял своих картин, не прилагал никаких усилий, чтобы опубликовать то, что писал…
И сколько еще таких “не”? Не знаю. Знаю лишь, что он был талантливым во всем, за что брался»…

И у Батыра Закирова ведь тоже был его собственный Джангох: пространство счастливо поющего человека…

Осенью 2001 года С.Ю. Мухамедова назначили главным редактором журнала «Звезда Востока». Журнала, только что пережившего некоторые литературные бури, с еще добегающими до редакции волнами взаимоисключающих мнений о предыдущих в нем публикациях. Журнала, с неустановившимся литературным равновесием между «неправильным» андеграундом и привычной провинциальной правильностью.
Назначение принял уже усталым человеком. Болезнь брала свое. Впрочем, нет, не «свое» и не «чужое», но собственные дни и месяцы именно его писательской жизни.
Тем не менее, с задыханием, но Сухробу Мухамедову все-таки уже удалось буквально накануне назначения дописать вторую часть дилогии – «Его Величество – “Пятак”».

«После публикации в журнале “Звезда Востока” моих воспоминаний “И в снах – мелодии Джангоха”, где было рассказано о некоторых эпизодах из жизни талантливого певца Батыра Закирова, произошло нечто удивительное.
Кто-то из друзей, приятелей и даже незнакомые люди при встрече выражали удовлетворение тем, что в своих воспоминаниях я посвятил несколько страниц Ташкенту сороковых и пятидесятых годов. Именно они, оказывается, всколыхнули их память и души. Они как бы мысленно пробежали босиком по своему детству, “окунулись” в то удивительное время.

Но были и такие, кто с сожалением говорил, что я лишь мимоходом упомянул о главной достопримечательности Ташкента – “Пятаке”. Круглом, не совсем симпатичном деревянном кафе, стоявшем в центре столице – бывшем сквере Революции.
Признаюсь честно, я с ними соглашался. Порой разводил руками, ощущая в сердце теплую, щемящую грусть: этот милый, неухоженный “Пятак”!»

Такое описание событий, предшествующих появлению второй книги дилогии – вежливое, но почему-то не точное. Уверенно знаю: вторую часть воспоминаний – «Его Величество – “Пятак”» Сухробу Мухамедову подсказал написать один из самых близких друзей – Александр Файнберг.

Помню давным-давно ожидаемый праздничный день, когда после немалых организационных трудов, на полках книжных магазинов темными блестящими рядами все-таки выстроился тираж книги воспоминаний о поэте.
Мы сидели на знаменитом файнберговском балконе, пили ледяное золотисто-зеленое сухое вино в эту честь, то есть – в честь как бы первой посмертно материализовавшейся памяти об Александре Файнберге, а Сухроб был расстроен… Он перелистывал страницы, впитывал ностальгические слова соавторов, но того, чего только сам мог знать о своем друге, естественно, не находил.
– Надо еще дописать, чувствую: очень надо… Только он, Саша, и мешает. Стоит над моим плечом, дышит насмешливо над приличествующей памятью и вроде как говорит: «Не бери в голову. Смотри, твой “Ок мусалас” не выдерживает температуры ожиданий. Пей, пока бокал запотевший, пока вино еще ледяное, не трать времени на пустой шум».

Файнберг ведь тоже редко когда покидал территорию собственного Джангоха.
Нельзя сказать, что «Его Величество…» не включило в себя литературного портрета поэта Файнберга. Он есть, жив и интересен. Но он создавался в момент реальной жизни друга, а потому – по определению – не мог быть завершенным, объясняющим судьбу и творчество поэта. Он рассыпался на яркие кусочки холодной мозаики, картина которой еще не сложилась. Он существовал пусть и неповторимо ярко, однако среди многих других. Ушедших и не ушедших. Терялся в толпе себе подобных, пишущих. Хотя грешно, конечно, сводить в «толпу», теперь уже (в отличие от первой, «музыкальной», «батыр-закировской» части дилогии), – сплошь литературных людей. Вызволенных из бытия, затуманенного ежедневной человеческой торопливостью, под свет благодарности. Благодарности за одно то, что они были, писали, оставили для нас книги. А в них – себя…

Пока литературоведы существовали где-то в сторонке, вторая часть мемуарной книги Сухроба Мухамедова без толкотни заняла пустовавшую историческую нишу с жизнеописанием и самой ташкентской литературы пятидесятых-шестидесятых годов, и тех, кто в ней находился. Неважно, в согласии или несогласии с собственной известностью.
Не «толпою», а ташкентской академией слова становились они под перестук пишущей машинки Сухроба Мухамедова…
Государственно принятый Сергей Бородин и никак не улавливаемый государством, Явдат Ильясов; родившийся в концлагере трагический поэт Игорь Чернов и, больше всех соответствующий писательской наружности, седобородый Михаил Гребенюк, поработавший в похожем месте, но с иной стороны – в охране; чересчур часто острящий сатирик Лев Белов и его друг, хромающий Михаил Ушаков; невзрачно-худой, небритый, спивающийся поэт Борис Царин, автор слов известнейшего и нежнейшего «Солдатского вальса», и другой поэт – Роберт Мнацаканов, осмелившийся совсем не канонически пройтись стихами по образу Сталина, за что и отсидел срок… Все, как положено…

Редактором Сухроб Юсупович Мухамедов оказался профессиональным: правкой не занимался, в чужие тексты не лез. Исполнял золотое правило профессионалов: править нужно только тогда, когда нельзя не править. Считал негигиеничным надевать литературное платье одного автора на фигуру другого. Работал по московским критериям: рукопись годна для печати, значит, – публиковать. Сыровата – автору на доработку. То есть, – никак не себе…
К тому же, собственный писательский опыт подсказывал: корявый слог автора может с большим правом принадлежать литературе, чем филологически вычищенный, по-парикмахерски подстриженный и причесанный. Последний скорее всего окажется годным для учебника по языку, но никак не для оригинальной журнальной публикации.

Он не искал литературных драк, предпланируя ровное существование «Звезды Востока», где одно лишь талантливое должно было бы находить себе место. Но именно это его отношение к литературе, становясь концепцией, почти заведомо исключало формальные и стилистические поиски. Он оказался среди тех, кто был за бестревожно «привычную» литературу…

А современность, находящаяся в движении, всегда и непривычна, и тревожна.
Не получилось у него, например, тандемно поработать с замечательным поэтом Вадимом Муратхановым. Новая образность, даже в нежном, свойственном Вадиму, выражении, оказывалась для Сухроба дисгармоничной. Переживал, что не сложилось сосуществование. Но у Вадима уже определилась собственная территория Джангоха, где игралась иная музыка.
Заведовать поэзией тогда взялся Александр Файнберг, неторопливо сменивший, Вадима Муратханова.
Однако поэты не заменяют один другого. Они ведь все, как один, похожи своей непохожестью. Субъективность Муратханова при отборе стихов для журнала, сменилась субъективностью Файнберга. Но если первый был строг и пристрастен при отборе, то второй убивал журнал своей литературной добротой, не отклоняя почти ничего из предложенного.
Сухроб Мухамедов считал справедливыми оба подхода, но каждый из них разрушал его редакторскую концепцию…
Инъекции измучивали не меньше журнальных забот. «Фонетические комплексы, называемые словом» дополнительно отнимали жизнь.
Пригнетала и экономическая ситуация в журнале. На его издание денег уже не было: новая независимая страна трудно выстраивала собственную экономику, на все сразу возможностей не хватало. Зарплата почти исчезла, а если и появлялась, ее или не получали, или, получив, добавляли к ней собственные личные сбережения, чтобы приобрести возможность сдать, наконец, журнал в типографию, в печать. Иначе было не вытянуть, не спасти старейшее пространство любимейшего всеми литературного Джангоха.
Файнберг метался по городу, находил одиночных частных инвесторов. Они вносили на счет «Звезды Востока» какую-нибудь благотворительную сумму, и денег хватало еще на один номер журнала.
Но уже не на следующий.

Здоровья не добавлялось. Глаза и сердце еще не отказывались служить, но напоминать о себе не переставали. Прежний туман, марлей опускавшийся на предметы, густел, превращаясь в плотные, все застилающие, клочки ваты. Машины за окнами редакции становились разноцветными пятнами, шевелящимися в непонимаемом броуновском движении. Листья на деревьях навсегда исчезли, превратившись в зеленую акварель, растворившуюся в стакане небесной воды. Буквы на листах бумаги, принялись бунтовать, с дружным упорством валясь в общую кучу, все поверх всех… Отныне почти не поддаваясь расшифровке.

Несколько операций на глазах мало чем помогли. Они лишь временно прокрутили стрелки часов на пару-другую лет назад, и снова, с еще большим усердием, затикали по наверстывающей дороге в сторону окончательной тьмы.
Но литературный портрет Александра Файнберга был еще им не довершен, не досоздан. Но все интереснейшие литераторские разговоры оставались пока лишь в памяти.
Пусть и подступал конец прежним физическим возможностям его писательской жизни, о чем он теперь точно знал, но нельзя было позволить им, драгоценным словам и портретам, вот так взять и исчезнуть.

Весь событийный ряд подсказывал необходимость еще одной книги. Дилогия должна была перерасти в закономерную мемуарную трилогию, в ее третью часть: «Журнал за служебным входом: писатель редактирует писателей».
Однако время шло, и ничего не происходило. Звонить Мухамедову и напоминать вряд ли стоило… То, что писатель Сухроб Мухамедов отмалчивался, могло быть объяснено только двумя взаимоисключающими причинами.
Либо он – осторожно к самому себе – все-таки работал… Ну, хотя бы складывая по абзацу, по два в день, воскрешая дневниковые редакторские заметки, которые должны же были быть у него. Ведь и первотолчком к его «Снам» стали вдруг перелистанные взрослым человеком юношеские записи, сделанные в нескольких тетрадях под мягким коричневым коленкором.
Либо он уже поставил последнюю точку в своих писательских делах и …тогда пустота.

Очень хотелось напомнить, узнать… Но ни для первого, ни для второго случая такое сочувственное соучастие для писателя, как будто бы не годилось. Тем не менее, однажды я все-таки позвонил. И нетактично напомнил о третьей ненаписанной части, которую уже следует, наконец, начать писать. Я пересказывал ему его же собственные эпизоды из жизни, характеристики и портреты людей, его точные реплики о писателях и книгах. Брошенные им вскользь, они или поражали на месте, или давали разбег тем, кто только-только начинал брать полетный литературный разбег.

Он слушал, подсмеиваясь над своим участием во всем этом, над героями не записанных пока воспоминаний, надо мной, упорно подгоняющим его к письменному столу.
– Вы помните, Леша, – наконец сказал он, – был такой простенький фильм про милиционера и его друга – собаку?.. «Он постарается», – говорил тот милиционер, когда им обоим предстояло трудное дело… «Он постарается», – тоже говорил он, когда его собаке предстояло выжить после ранения…
– Так, что там с третьей частью книги? – спросил я, уходя от ненужного рассказа про кино.
Сухроб замолчал, и мне показалось, что связь прервалась. Захотелось перезвонить. Но из тишины опять услышался голос Сухроба.
– Он постарается… – совсем негрустно, даже почти весело произнес Сухроб Мухамедов обнадеживающие слова. Не о ком-то другом, но весьма иронично о себе в третьем лице.
Для меня – последние, от него услышанные слова.
Потом говорились какие-то еще. Другие. Обычные. Не запомнившиеся.

12 мая 2019 года писатель Сухроб Мухамедов скончался.
«…(Он) осознавал всю серьезность своего заболевания, понимал, что операция предстоит сложная. И все-таки… Нет, я не думаю, что …предчувствовал самое худшее Если бы было иначе, …видимо, не рискнул бы лечь на операционный стол…»
Эти слова Сухроб Мухамедов написал о своем друге Батыре Закирове, чтобы потом в точности, до деталей, повторить их и принять такую же судьбу.
Писатели неизменно подтверждают собою свои провидческие тексты.
Праздник закончился. Музыканты складывали перегретые инструменты в черные футляры, обитые красным бархатом. Сердце остановилось. Ночь печально ложилась спать на опустевшее пространство его Джангоха.
Всю жизнь я расслышиваю только грустную тишину подобных ночей. А он расслышивал еще и что-то другое:
«Ночь опустилась на город. В небе зажглись яркие звезды. А я, лежа на низкой сури, прислушивался к неумолчной песне цикад. Неожиданно мой слух уловил звуки тара. Играл человек мастеровой. И не было в тех звуках ни грусти, ни печали. Мелодия скорее напоминала полет сказочной птицы над засыпающим городом, который я всегда любил…»
Жойингиз албатта жаннатда булсин…

г. Ташкент
Фото Илоны Ильясовой.
Журнал «Звезда Востока» № 3, 2019 г.

Dmitry Dogovorov

Короткий ролик с фестиваля бардовской песни «Чимганское эхо — 2019». Это, кстати, уже 42-й подобный фестиваль на который съезжается много добрых, веселых и талантливых людей. Интересно то, что каждый фестиваль получается каким-то особенным и всегда разным. К моему сожалению, я не знаю всех людей, которых снимал, поэтому если вы кого-то узнали поделитесь пожалуйста с ними ссылкой на этот ролик.

Пока сидели на горе перед сценой даже записал для вас несколько бардовских песен, которые можно послушать по этой ссылке.

Shuhrat Saparov

На высохшем дне Аральского моря были обнаружены остатки древнего культового храма. Выехавшая на место находки археологическая экспедиция установила, что сооружение относится к XI-XIV векам и является копией мавзолея Ясави в Туркестане. Рядом были вскрыты захоронения погибших воинов, найдены мастерские, в которых изготовлялись изразцовые плитки, керамические изделия. По мнению ученых, храм принадлежал огузам и находился на территории древнего города. Как полагает один из участников той (2000 года) экспедиции — профессор Абылай Айдосов, пока обнаружена лишь небольшая часть городища, а основная часть все еще находится под водой, пишет «Казахстанская правда».

К сожалению, продолжить исследование древнего поселения специалисты не могли, экспедиция работала только один сезон, а дальше закончились деньги.

И вот новая, без преувеличения, сенсационная находка. В 20 километрах от упомянутого мавзолея охотники из поселка Каратерень обнаружили на высохшим дне моря развалины другого древнего города. По их сообщению, из областного центра выехала группа кызылординских ученых, которые три дня исследовали останки городища. Выводы, сделанные ими, могут вызвать буквально замешательство среди историков и археологов.

Мы знаем о существовании Атлантиды, неожиданно ушедшей на морское дно. До сих пор ее поиски не принесли результатов, и многие полагают, что это только легенда. Но, как оказалось, города, подобные Атлантиде, были, и один из них похоронен волнами Арала. Сотрудники Государственного университета имени Коркыта-ата сняли слой песка с поверхности некоторых разрушенных строений и обнаружили хаотично расположенные останки людей и домашних животных, что свидетельствует о том, что они погибли в одно и то же время и что некому было их похоронить. Беда застигла людей врасплох, избежать ее никому не удалось. На местах раскопок найдены также кувшины, железные светильники, монеты и другие предметы быта. Все осталось так, как было на момент гибели города.

По мнению профессора Абылая Айдосова, причиной тому могла быть вода, которая неожиданно окружила поселение, и люди не сумели спастись. Как известно, Аральское море начало вновь заполняться в XIV веке, и вполне возможно, этот процесс протекал довольно быстро.

Известный историк З. Н. Буниятов в одном из своих трудов «Государство хорезмшахов Ануштигинидов» описывает поход войск хорезмшаха в огузские города Жент и Жанкент в Приаралье, совершенный в XII веке. Армия шла по дну высохшего Аральского моря, и воины встретили несколько цветущих городов. Один из них — Робат-Тоган. Возможно, найденный ныне и есть тот самый Робат-Тоган, так как, по описанию летописца хорезмшаха, город был опоясан дамбой на случай прихода воды. Следы дамбы как раз и обнаружили кызылординские ученые. Видимо, вода в период паводка подходила к городу, но потом отступала, и жители возвели это сооружение, чтобы избежать наводнения. На случай стихийного бедствия они делали запасы продуктов (найдены большие сосуды, в которых хранилось зерно). Они были закопаны в землю на метровую глубину. Однако, похоже, последний паводок был столь бурным и могучим, что накрыл город.

Казахстанским ученым теперь представилась уникальная возможность изучить жизнь и быт наших предков. Ведь это не брошенный людьми и не разрушенный дотла завоевателями город, какими дошли до нас все другие древние городища. Здесь воды Арала сохранили, в том числе и от разграблений, все, чем пользовались древние люди. Но сейчас он открыт и никем не охраняется. И, на наш взгляд, следует опасаться, что любители наживы успеют покопаться в песке в поисках богатых захоронений и золота. Аральская Атлантида — это редчайший дар для нашей истории, и стоило бы организовать охрану городища на время, пока будет организована экспедиция.

Safar Hudayarov: Предложение о спасение Аральского моря Горбатова к Михаилу Сергеевичу Горбачёву.

Ташкент I vsedaokolo.uz

Толе бий Алибекулы — выдающийся общественный деятель, бий Старшего жуза, один из авторов свода законов «Жети жаргы», оратор и поэт.

Мавзолей Калдиргочбия в Ташкенте, автор Я. Окунев.

Толе бий происходит из дулатовского рода жаныс, восходящего к Кудайберды, известного тем, что у него было девять сыновей. В их роду, принадлежащем к простонародью, до Толе бий не было ни баев, ни биев. Толе родился в 1663 г. в урочище Жайсан в Жамбылской области. Умер в 1756 г. в Акбурхан-орде, Ленгерском районе Шымкентской области. После смерти хана Старшего жуза Жолбарыса он правил Ташкентом в течение шести лет (1743-1749).

По народному преданию, когда бесчисленные Джунгарские орды стали приближаться с востока, люди в панике бежали, бросая свои дома. А Толе бий не оставил свой дом. Начальник джунгаров приказал привести его на суд, и спросил его, действительно ли он ничего не боится. Толе бий ответил, что он не хочет разбирать свою юрту и разорять гнездо ласточки с новорожденными птенцами. Это признание так тронуло сурового Джунгара, что он не причинил зла ни этому праведнику, ни его родным. С тех пор Толе бий стал известен под именем Калдиргоч-бий — «Хозяин ласточки». Впоследствии Калдиргоч-бий вдохновил народ на борьбу с джунгарами, и после изгнания иноземцев, его избрали наместником Ташкента. После смерти его похоронили с великими почестями рядом с могилой святого Шейха Ховенди Тахура.

Жизнь Толе бий можно охарактеризовать его же словами: «Для народа счастье не в богатых людях, а в мудрых».

 Tashkent Retrospective

Публикуется впервые!

Такой была улица Навои в Ташкенте в 1947 году. Трамвай едет в сторону Старого города, рядом здание Центрального телеграфа, а между жилыми домами сейчас мебельный магазин. Автор фото неизвестен.

Не понятно, откуда два дома? Их сейчас объединили в один с мебельным магазином и кафе Бодрум? ЕС.

Алексей Улько

Для понимания любой группы значений, в особенности, претендующей на существование в виде творческого или научного произведения, необходим соответствующий контекст. Еще Георг Гадамер убедительно показал, что любое окказиональное употребление знаков отличается от «синонимичного» ему. Произведение, высказывание, текст или знак образует с контекстом тонко взаимодействующую систему. Поэтому, представляя некоторые самаркандские тексты, мне хотелось бы очень кратко и выборочно рассказать об основополагающем факторе, их объединяющим – о Самарканде.

Подобно трем Солнцам Юлиана Отступника, существует как минимум три Самарканда. Первый, внешний Самарканд, столица одноименной области Республики Узбекистан, древний город, расположенный у подножья Чупанатинских высот, нас здесь не интересует [чу, слышу грозный порыв ветра с маньчжурских высот – прим. VN]. О нем можно прочитать в различных энциклопедиях и исследованиях, в том числе доступных в интернете. Второй Самарканд представляет собой видение и интерпретацию первого, но изнутри. Можно образно сказать, что он является эфирным, тогда как Самарканд внешний – физическим телом города. В настоящем вступлении речь пойдет о той части внутреннего Самарканда, которая предстает нам, авторам текстов, включенных в настоящую подборку в качестве актуального бытия, Dasein, и которое по своему характеру может сильно отличаться (и действительно отличается) от сиюминутного бытия других жителей города. И наконец, третьим является Самарканд скрытый – элемент ноосферы, в котором только и обретаются наши авторы, элемент, который можно сравнить с душевным телом города. Он состоит из переживаний, связей, воззрений, драматических событий во времени и пространстве, относящихся к некоторым личностям, в том числе и к авторам этого раздела. Прежде чем перейти к краткому рассказу о Самарканде внутреннем и Самарканде скрытом, я хочу лишь заметить, что не считаю себя компетентным рассуждать о душевной и тем более духовной составляющей Самарканда, и оперировать в этой связи такими терминами, как Душа ощущающая, Душа сознательная, Самодух и др. В данной статье речь будет идти исключительно об остальных двух латентных материальных элементах самаркандского бытия, параллельных внешне-физическому.

Внутренний Самарканд

Введение

Внутренний Самарканд можно определить в первом приближении как Самарканд внешний глазами тех, кто обитает в Самарканде скрытом. Для того, чтобы составить себе верное представление об этом явлении, необходимо известное усилие воли по отвлечению от внешнего и сосредоточение на внутреннем переживании, предстоящем впечатлениям от физических объектов и явлений, о которых пойдет речь ниже.

Историческая топография

Расположенный между рекой Зеравшан и древним каналом Даргом на средней высоте 702 метра над уровнем моря, Самарканд представляет из себя в сущности, пять городов, нанизанных друг на друга во времени и пространстве. Два первых города, античный и средневековый, расположены на территории городища Афрасиаб и физически представляют собой глиняные холмы, образовавшиеся на месте величественных храмов, замков и городских построек. Центром этих городов является Цитадель, многократно штурмовавшаяся и перестраивающаяся персами, македонцами, арабами и другими народами, вплоть до монголов, которые разрушили систему водоснабжения города и лишили его жизни. Цитадель нависает над рекой Сиаб (Черная река), и с нее хорошо виден весь Афрасиаб, по улицам которого когда-то ходили Бодхидхарма, Сунь У Кун, Заратустра, Омар Хайям, Кусам ибн Аббас, Александр Македонский и другие выдающиеся люди, давно обратившиеся в прах. Цитадель может иметь особенное значение для жителей скрытого Самарканда, о чем будет сказано ниже.

Постройку третьего города, примыкающего к Афрасиабу с юга, связывают с человеком, известным в арабской традиции как Тимур бин Тарагай Барлас, в европейской – как Тамерлан, а в контексте современного Узбекистана называемого Амир Темур. Самарканд Тимура, потрясавший воображение современников, начал постепенно приходить в упадок и превратился к середине XIX века в свое жалкое подобие и лишь впоследствии возродился к более современной жизни. Населенный преимущественно таджиками, и вмещающий в себя большинство известных памятников архитектуры, этот район внешнего Самарканда известен под названием Старый город. Из числа архитектурных памятников Старого города наиболее известным является Регистан, который лорд Керзон назвал «самой благородной общественной площадью в мире». Фактически даже сейчас наиболее живым памятником Самарканда продолжает оставаться некрополь Шах-и-Зинда. Названия самых известных архитектурных сооружений Старого города с одной стороны, говорят сами за себя: Песчаное Место, Живой Царь, Могила Правителя, Обитель Духа, а с другой, требуют герменевтического истолкования.

Четвертый город, часто называемый самаркандцами просто Город, был основан в 1868 году к юго-западу от Старого города российскими колонистами. Отделенный от Старого города бульваром и не сохранившейся до наших дней крепостью, от которой идут расходящиеся веером улицы, Город, в сущности, является подлинным центром современного Самарканда. В географическом и историческом смыслах его основными компонентами являются Самаркандский Университет, расположенный по обеим сторонам бульвара; Центральный парк, на территории которого располагались здания офицерского и дворянского собраний, а также церковь, в своей последней ипостаси известная как Дом поэтов; центральная пешеходная улица, носившая имена генерала Кауфмана, Ленина, Независимости и Алишера Навои и различные любопытные здания, построенные на рубеже XIX и XX веков.

Ключевыми событиями, предопределившими взаимоотношения между третьим и четвертым городом, стали передача легендарного Корана Османа царским властям и семидневная осада крепости Самарканда, которую защищал гарнизон в пятьсот человек, противостоявший 60-тысячному войску противника. Позволю себе лишь напомнить основные факты для возможной интерпретации этих событий.

Физически Коран Османа является старейшим списком Корана (шестым по счету), обагренным кровью третьего халифа Османа ибн Аффана, убитого в 655 году в Медине мусульманами, недовольными его непотизмом. Али ибн Абу Талиб, четвертый праведный халиф, которого пророк Мухаммед называл «ключом к городу наук», уже тогда обладавший священным мечом Зульфикар (самым известным из девяти мечей пророка; имеющим отношение к звуку), разгромил своих противников из Басры и перевез Коран в Куфу. Не позднее 1402 года Тимур захватил Куфу и перевез Коран в Самарканд вместе с останками Св. Даниила (автора интерпретации сна Навуходоносора об истукане как предсказания о пяти царствах). Здесь важно отметить, что и Али, и Св. Даниил были захоронены в различных географических точках земного шара. (Али – в семи, Св. Даниил – в трех). Коран Османа попал в руки полковника Абрамова (будущего губернатора Самарканда) в 1868 году, затем оказался у генерала фон Кауфмана, который передал его для исследования в Санкт-Петербург, где рукопись хранилась в Императорской Публичной Библиотеке наряду с Синайским кодексом Нового Завета и Ленинградским кодексом Ветхого Завета. В дальнейшем по указанию Ленина Коран был доставлен мусульманам Уфы, а в 1989 году – в Ташкент, где он находится по сей день, подобно шотландскому Коронационному Камню Судьбы, поддерживающему (с 1996 года – виртуально) трон британского монарха. Очевидно, что даже указанные выше имена, числа и значения могут быть соположены и прочитаны в различных смыслах, уводящих далеко за пределы настоящего текста.

Успешную оборону Самаркандской крепости осуществили «95 человек саперов, четыре роты 6-го батальона, в котором, вместе с музыкантами и нестроевыми— которых можно было при необходимости вооружить ружьями— набралось до 520 человек, две пудовые мортиры, два батарейных орудия и четыре бухарских орудия, с двойным комплектом зарядов и 25 казаков, что все вместе составляло почти по одному здоровому на каждого больного и слабого, находившегося в лазарете». Осада началась 2 июня 1868 года, ровно через месяц после занятия Самарканда войсками фон Кауфмана, которые почти в полном составе вышли 30 мая в сторону Зерабулака. Обороной руководил комендант крепости майор фон Штемпель, хотя старшим офицером был подполковник Назаров, защищавший Бухарские ворота крепости. Самаркандцы, шахрисабзцы, найманы, китай-кипчаки, захватив город, бросились атаковать крепость одновременно в семи пунктах. В ходе штурма были понесены значительные потери, но героизм защитников превозмог фанатичный настрой превосходящего в численности противника. Особенно отличились такие офицеры, как подполковник Назаров, штабс-капитан Богаевский, капитан Шеметилло, капитан Михневич, подпоручики Сидоров, Черкасов и убитый в ходе штурма Служенко. В итоге семидневной осады в тяжелейших условиях было потеряно 180 человек убитыми, но гарнизон выстоял до возвращения основных сил фон Кауфмана. Следует отметить, что лишь седьмой гонец коменданта привез сведения об осаде крепости главнокомандующему. Это письмо, как, видимо, и предыдущие шесть, было написано на немецком языке. Сеид Музафар, бухарский эмир, писал своим командирам на фарси.

Как отмечает Мартин Викентьевич Лыко в своем «Очерке военных действий 1868 года в долине Заравшана», «примеров отдельных подвигов было много; но долг правды заставляет нас вспоминать с особым уважением имя художника г-на Верещагина, который, добровольно и с замечательным бескорыстием заняв место в ряду защитников Бухарских Ворот, во все время приступов к этим воротам служил примером храбрости, неустрашимости и поистине замечательной отваги.» Василий Верещагин получил за свои заслуги в обороне крепости орден Св. Георгия 4-го класса, а его первая персональная выставка картин «Туркестанской серии» прошла в 1873 году в знаменитом Хрустальном дворце в Лондоне. Верещагин впоследствии участвовал в русско-турецкой войне 1877 года и погиб 31 марта 1904 года при взрыве броненосца «Петропавловск» на японской мине, поставленной у Порт-Артура. Вместе с Верещагиным погиб командующий порт-артурской эскадрой вице-адмирал С.О. Макаров, 18 других офицеров и свыше 600 матросов. Начальник военно-морского отдела штаба Макарова, Великий Князь Кирилл Владимирович, находившийся рядом с адмиралом, был тяжело ранен, но остался жив, а после переворотов 1917 года провозгласил себя Императором и умер в 1938 году от последствий ранения. В 1995 году его останки были перезахоронены в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. Хрустальный дворец сгорел 30 ноября 1936 года.

Пятый город связан с градостроительной программой 1950-80х годов и представляет собой достаточно типичную для того времени застройку в виде жилых массивов, окончательно связавших основную часть Самарканда с поселком, выросшим вокруг железнодорожного вокзала. Не особенно примечательный с архитектурной точки зрения, пятый город вобрал в себя значительное количество поселений на территориях Багишамала (Сад ветров), Багдада, Саттепо (Желтый холм) и стал домом не только для приехавших строителей, но и для многих тысяч жителей этих поселений. Причудливо сложившаяся культурная среда пятого города породила ряд формальных и неформальных топонимов, таких, как Черная дорога, Залиния, Микрорайон, Выставка, Супер, Дальний лагерь, Мархабо, Поворот, Партсъезд, Кишмишка, БАМ, или Согдиана, возникающих из глубин народного, чаще всего – метонимического мышления и постепенно, в различном темпе, заменяющихся другими.

Таким образом, синхронически единый внешний Самарканд проявляет себя на внутреннем, собственно человеческом уровне, как диахроническое единство пяти частей. Более глубокий уровень диахронического и синхронического развития скрытого Самарканда будет рассмотрен ниже.

Климат и рельеф

Самыми важными понятийными чертами самаркандского климата являются те, которые в выгодную сторону отличают его от ташкентского. Известная легенда о самаркандских лепешках, которые не удалось воспроизвести в Бухаре по причине отсутствия там самаркандского воздуха, не поясняет его особенных качеств. По причине меньшей загазованности и большей высоты над уровнем моря воздух в Самарканде чище и суше, чем в Ташкенте. Здесь меньше выпадает осадков и более ветрено, что, с одной стороны, приносит ощутимое облегчение летом, но с другой, приводит к образованию большего количества пыли.

Существенной, но редко отмечаемой особенностью самаркандского рельефа является наличие в центре города огромного изогнутого оврага, отделяющего центральную часть города от северной. Этот живописный овраг, носящий неформальное название Шанхай, в свое время представлял собой убежище для деклассированных элементов общества, зачастую селившихся в самых невозможных постройках (например, кузовах старых автомобилей). С течением времени район был возвращен в лоно цивилизации, а овраг прорезала дорога, соединившая центр города с его пригородом, Мотридом (на этот раз название вполне официальное).

Как положено каждому воплощению архетипической столицы, Самарканд стоит на семи холмах, самый высокий из которых увенчан странным гибридом между мавзолеем и телевизионной вышкой, до недавнего времени представлявший собой секретный объект. А. Хорошхин в своем очерке 1870 года о долине Зеравшана писал: «С высот Чупан-ата далеко видно на все четыре стороны, и в ясную погоду, с помощью хорошей зрительной трубы, можно видеть почти все крайние пункты округа, а именно: на восток — Пенджикент; на юго-восток — Ургут; на северо-восток и север — огромные пространства правого берега реки, и прямо на западе менее значительное пространство Мианкаля, т.е. собственно прибрежья реки, густо заселенные узбеками и сплошь покрытые великолепною растительностью». Для самаркандцев особую значимость имеют три фактора, присущие этим местам:

a) возможность видеть освещенные восходящим Солнцем Фанские горы с места сражения 1 мая 1868 года;
б) то, что Цитадель Афрасиаба и мазар Чупан-ата практически точно соотнесены с осью восхода Солнца;
в) что с вершины холма можно скатиться на велосипеде вниз по длинной дороге, вьющейся меж безжизненных холмов, минуя неровности асфальта.

Экономика и нравы

Как везде в Средней Азии, в Самарканде бессеребренничество туго перемешано с жульничеством – вас легко могут обвесить или обсчитать на базаре на пять пенсов, но никто не станет воровать ваши туфли стоимостью десять фунтов, оставленные в подъезде у входа в квартиру. Это если представить, что у вас появилась потребность посетить такого рода квартиру. Тем не менее, и здесь существуют любопытные отличия от городов Кокандского ханства.

• Савдо. Если магазин или лавка закрыты, это еще не значит, что они не могут быть открыты.
• Такси. Здесь практически никто не «таксует», кроме тех, кто открыто водит машины с хорватской символикой. Таксисты либо заряжают, либо, если их хорошо попросить, возят бесплатно.
• Работа. В Самарканде никто не работает – или, возможно, у меня просто очень узкий круг знакомых.
• Чакка. Это, конечно, не какая-нибудь там ташкентская сузьма – возмущенно говорят все, скрывая свою неспособность различить одно от – естественно, совсем, совсем другого.
• Лепешка. Знаменитая самаркандская лепешка, изготовляемая в махалле Гала-осиё, имеет культовый статус, но употребима только в мягком, и соответственно, теплом виде. Во внутреннем Самарканде практически не встречается.
• Майшат. Пасха, Рамазан, Великий Юль или Рош Хашана не нарушают функционирования великих народных институтов поддержки всеобщего майшатирования.
• Хлопок. Мой первый хлопковый сезон пришелся на дождливый ноябрь 1982 года, когда умер Брежнев. Мы жили в покинутой на время сельской школе, я еще отморозил пальцы рук, собирая курак, покрытый жестким и влажным снегом. В тот год норма была установлена в пятьдесят килограммов. За две недели я заработал, за вычетом затрат на питание, три рубля шестьдесят пять копеек и потом любил говорить: «зарабатывать себе на жизнь я начал с тринадцати лет».
• Иностранцы. Как важный туристический центр, Самарканд всегда был наводнен иностранными туристами. На определенном этапе все жители внутреннего Самарканда существовали за счет тех или иных вливаний из-за рубежа. Впоследствии это привело к разделению на левых и правых: первые, художники, ремесленники, гиды и работники общественного питания, зависели от притока туристов, вторые, грантополучатели, работники международных организаций и компаний, опирались на политическую и экономическую стабильность в отношениях с заграницей.

Демография

В Средней Азии бытуют два традиционных представления о Самарканде: то, что его население составляют в основном таджики, и то, что он является вторым по численности городом Узбекистана после Ташкента. Оба этих представления неверны. Во-первых, демография этого города значительно более сложная, чем может показаться стороннему наблюдателю, а во-вторых, в последние годы Наманган обогнал Самарканд по численности населения. Почему это удалось именно Намангану, сказать в высшей степени сложно…

В городе живут таджики – в основном на территории третьего города и Самарканд-сельского; иранцы – вокруг Панджаба и дальше; узбеки – понемногу везде; европейцы – понемногу везде; татары, армяне, бухарские евреи, корейцы, цыгане и другие популяции когда-то имели достаточно четко очерченные ареалы проживания. Например, армяне и крымские татары компактно проживали в районе Кишмишки, цыгане – в районе, именуемом Джуги-хона, корейцы – в районах, прилегающих к Шанхаю. В последние годы внутренние и внешние миграционные процессы существенно размыли как этнические, так и географические составляющие демографических районов Самарканда.

В скрытом Самарканде преобладают европейцы и смешанные этнотипы. Причина этому кроется не в каком-то скрытом расизме или национализме, а в традиционных сферах распределения культурных и интеллектуальных интересов. В самом деле, кому были нужны споры о поэзии Тракля и Оуэна, о том, кто из них двоих – Томас Манн или Арнольд Шенберг – в итоге оказался современником другого, или о том, в чем именно состояла ошибка Ледбиттера в описании Девачана – тот всегда находил приют, если не во внутреннем, то уж в скрытом Самарканде, это точно! В этом смысле внутренний Самарканд всегда был и остается открытым и демократическим институтом, правда, со своей спецификой. Об этой специфике необходимо также сказать несколько слов.

Скрытый Самарканд

Введение

Как уже было упомянуто выше, внутренний Самарканд есть интерпретация внешнего жителями Самарканда скрытого. Термин «скрытый» следовало бы понимать отнюдь не в пошлом смысле «тайный, секретный», а примерно в том ключе, как думают шииты о «скрытом имаме» — как непроявленный и священный. В свое время в ходу был в употреблении термин «самаркандский круг», но он не идентичен понятию скрытого Самарканда. Круг включал в себя определенных личностей и поэтому являлся частью Самарканда внешнего, но вот его ноуменальное содержание, часто распределенное в различных явлениях и личностях, и есть собственно скрытый Самарканд.

Во многих отношениях говорить о скрытом Самарканде (далее, в том числе – просто Самарканде) как о цельном и оформленном явлении было бы неверно. Большинство тех, кого можно было бы так или иначе причислить к самаркандскому кругу, вряд ли когда-либо чувствовали себя частью некой крупной ноуменальной общности. Тем не менее, по прошествии многих лет становится очевидно, что Самарканд жил, и отчасти продолжает жить напряженной душевной и идейной жизнью, носящей совершенно определенные черты, несмотря на широкий спектр эстетических, философских и идеологических установок, присущих различным лицам.

Именно с этой точки зрения и следует рассматривать представленные ниже тексты. Для самаркандцев элементы их внутренней жизни всегда играли исключительную роль, часто значительно большую, чем привходящие жизненные обстоятельства, что постоянно приводило не только к вдохновенным подъемам, но и к разнообразным противоречиям и даже конфликтам. Так, одним из основополагающих разногласий в самаркандской среде было и является отношение к оккультизму и разнообразие его интерпретаций. Из числа других важных узловых элементов следует указать на проблемы, связанные с русофильством и православием (к настоящему времени изжитые); пост-модернистским искусством; индуизмом и кришнаизмом; ролью музыки в духовном развитии; значением труда и творчества; национальными традициями; культурологическими моделями (английской, немецкой, французской и пр.) и многими другими вопросами.

Не претендуя на глубокую и всестороннюю экспликацию Самарканда, я, тем не менее, ощущаю необходимость обозначить и описать основные ландшафтные черты этой латентной карты. Естественно, описание это субъективно, поскольку и сам ландшафт скрытого Самарканда у каждого свой. Более того, описание это эмфатически ненаучно, и представляет собой скорее записки путешественника, чем академический труд географа эфирного и душевного мира. Тем не менее, в качестве первого опыта внутренней стратиграфии Самарканда оно содержит некоторые необходимые предпосылки для лучшего понимания представляемых текстов.

Топография скрытого пространства

Топографически скрытый Самарканд опирается на медленно видоизменяющуюся систему замкнутых и открытых подпространств. Последние прямо соотносятся с объектами, значимыми для внутреннего Самарканда, но их выбор и структурированное взаимодействие между ними оказывается куда более плотным, чем в Самарканде внутреннем.

Из открытых подпространств для скрытого Самарканда особую роль всегда играл бульвар (Абрамовский, имени Горького, Университетский), не только в качестве разделительной линии между третьим и четвертым городом, но, прежде всего как обитель Университета. В отличие от Ташкента, где доминирующую роль в духовной жизни всегда играли театралы и художники, жизнь Самарканда опиралась преимущественно на университет. Это, кроме всего прочего, предопределило некоторые особенности эстетического и понятийного поиска, о которых речь впереди.

Другими важными открытыми подпространствами Самарканда в различное время являлись: кладбище, парк, и, конечно же, территория первого и второго города – Афрасиаб. Особую роль в этом смысле играет Цитадель, которая является физически самой высокой точкой в пределах собственно города; узлом, за обладание которого в течение многих веков сражались бесчисленные армии, и, наконец, зоной, где происходили весьма удивительные события. Кроме Шах-и-Зинды, знаменитые архитектурные памятники Самарканда внешнего не имеют особого значения для Самарканда скрытого.

Замкнутые подпространства всегда подразделялись на дома на земле и квартиры. Дома на земле, чаще всего расположенные в так называемых общих дворах четвертого города, почти всегда становились центрами общения довольно большого количества людей, в том числе и принадлежащих к внешнему кругу скрытого Самарканда. Часто такие дома, помимо неповторимого среднеазиатского колорита, обладают долгой и почетной культурологической историей, как, например, дом народного художника Узбекистана Софьи Федоровны Раковой, в котором в начале ХХ века проживал известный живописец Леон Бурэ, а в конце того же века работала известная в скрытом Самарканде рок-группа The Magic Grass Orchestra. Двор этого дома хорошо представлен в фильме У. Ахмедовой и О. Карпова «Жить и умереть в Самарканде». Многие подобные дома, к сожалению, впоследствии попали в основном в руки мелких ремесленников и торговцев, но жившую в них традицию прервать оказалось не так просто.

Квартиры, расположенные чаще всего в менее живописном пятом городе, своей замкнутостью предрасполагают к более камерному взаимодействию между людьми, оказывающимися близкими по духу и задачам в тот или иной отрезок времени. Одним из таких пространств была знаменитая студия на ул. Октябрьской (ныне – улица Беруни), в течение пяти лет бывшая центром художественного творчества Самарканда. В последнее время специфичность, замкнутость и камерность квартир только возросла, в то время как масштабность культурного взаимодействия в них снизилась.

Интересно отметить, что ярко выраженная асоциальность жителей скрытого Самарканда проявилась и в том, что, в отличие от европейских городов или того же Ташкента, ни кафе, ни бары, ни другие заведения или учреждения никогда не были самодостаточными центрами притяжения научной или творческой интеллигенции. Лишь функционировавшая на рубеже веков Самаркандская Картинная Галерея убедительно объединяла в себе подпространства Самарканда внутреннего и скрытого. (К сожалению, и ее ждала не слишком радужная судьба.) Это, кстати, объясняет тот факт, что в Самарканде не льют слез по поводу разъехавшейся из города русскоязычной диаспоры – ее, по большому счету, безыскусная судьба, осталась за пределами наших интересов.

Противостояние культуры и творчества

Несомненно, культура и история скрытого Самарканда восходит ко многим источникам, находимым как в прошлом нашего города, так и других городов, стран и континентов. Одним из важнейших отличий самаркандской культуры от аналогичных феноменов Ташкента или Ферганы является ее отчетливо проявленная евроцентричность и отрицание модного в Средней Азии анти-интеллектуализма.

С одной стороны, это обусловлено сугубо классовыми причинами, но с другой, и это гораздо более важно – стремлением жителей Самарканда поддерживать интенсивность эстетического и понятийного поиска на высоком уровне. Такого рода интенсивность и приверженность к определенным ценностям только и могла привести к замечанию, которое я услышал при одном знакомстве: «Надо же, до сих пор самым верным критерием оценки человека для меня было его отношение к Борхесу – и вот, я впервые вижу человека, который не любит Борхеса, но с которым стоит общаться». Нелишне заметить, что говорившему в ту пору было 22 года, а мне – 17. Именно важность отношения к определенным, основополагающим философским проблемам пронизывает историю скрытого Самарканда, которую невозможно понять, если не учитывать, что в ней почти всегда межличностные отношения зависели от «идеологических» позиций, а не наоборот.

Евроцентризм Самарканда проявлялся не столько в отсутствии интереса к местным реалиям наличного бытия, сколько в ориентации на определенные культурологические модели. Для Самарканда перестроечного периода безусловным, хотя по большей части сугубо подсознательным ориентиром являлся Серебряный век. Дыхание пост-модерна, подспудно ощущаемое с середины 90-х, вольным ветром ворвалось в Самарканд несколько позднее.

В культуре Самарканда можно выделить широкий диапазон занятий и предпочтений: от континентальных, и когда-то даже русофильских симпатий, замешанных на (иногда) изысканных формах материализма и энциклопедического потребления, до ориентации на островные цивилизации (Великобритания, Япония) и на работу в области порождения смыслов. Это, конечно, не значит, что культура Средней Азии осталась совсем без внимания самаркандцев – напротив, многим пришлось с ней близко соотноситься в археологических экспедициях, музеях, и библиотеках, – просто основополагающими для Самарканда всегда были элементы, близкие ему по внутреннему подобию (метафорические), а не по смежности (метонимические). Кроме того, значительную роль в развитии миросозерцания, по крайней мере, определенной части Самарканда, сыграли такие явления, как суфизм, буддизм (прежде всего дзэн буддизм), индуизм (в том числе и его вульгаризированная форма, кришнаизм).

Тем не менее, в данном обзоре я бы не хотел касаться всех тех культурных феноменов, которые питали или питают самаркандцев по двум причинам. Первая заключается в том, что даже краткий рассказ о роли в становлении Самарканда таких поэтов, как Тракль, Басё и Пригов, таких композиторов, как Бах, Прокофьев и Эмерсон, писателей Гессе, Ибсен и Орлов, живописцев Эль Греко, Босха и Бексиньского, режиссеров Линча, Гринуэя и Тепцова, и многих других, – занял бы слишком много места. Вторая, гораздо более важная, состоит в том, что все эти авторы и их произведения имеют к Самарканду отношение лишь как объекты потребления и источники «впечатлений». Естественно, как и в любой другой интеллигентской среде, накопление знаний (а порой поистине энциклопедических знаний) и впечатлений в самаркандском кругу играло и играет далеко не последнюю роль. Однако в своих наиболее пневматических проявлениях Самарканд основывался на мысли, которую доктор Рудольф Штейнер выразил следующим образом: «Истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то физически реального, но есть свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы сами его не производили. Задачей познания не является повторение в форме понятий чего-то уже имеющегося в другом месте, но создание совершенно новой области, дающей лишь совместно с чувственно данным миром подлинную действительность. Высшая деятельность человека, его духовное творчество, органически включается в мировой процесс». Оставляя в стороне причины, по которым Штейнер сделал именно такое заявление, ограничусь лишь замечанием, что как критике, так и дисциплине свободного творческого сознания человека в настоящем сборнике уделяется достаточное внимание.

И последнее вводное замечание к тому, каким образом самаркандская культура рассматривается в данном сборнике. Как уже было заявлено выше, основной целью этой статьи является краткое описание контекста, облегчающего восприятие и интерпретацию помещенных ниже текстов. Поэтому, хотя весьма значительная часть творческого наследия самаркандцев принадлежит таким видам искусств, как живопись, фотография, кино, музыка и даже архитектура, в настоящем тексте эти пласты непосредственно не рассматриваются. Некоторое представление о них можно получить на DVD, прилагающемся к настоящему сборнику, но то, что излагается в настоящем вступлении, имеет отношение, прежде всего, к поэтическим, прозаическим и исследовательским текстам, представленным в сборнике.

Синхронические и диахронические свидетельства

Если пытаться прослеживать исторические корни Самарканда в линейном времени, то, конечно, на ум в первую очередь приходят такие имена, как Е.Д. Поливанов, Я.О. Зунделович или П.П.Беньков, (а в более близкой перспективе – А.В. Благонравов, Г.И. Улько и другие родственники и учителя). Тем не менее, их подлинное значение для развития скрытого Самарканда носит весьма неоднозначный характер, поскольку особенности нашей парампары не позволяют отнести их к действительным соучастникам современного самаркандского делания. Кроме того, каждая история субъективна, поскольку представляет собой рефлексию на события определенного наличного бытия. Тем более субъективна история любого виртуального мира и скрытого Самарканда в том числе. Возможно, его строгая академическая история будет когда-нибудь написана, а может быть, и нет, но я, подобно средневековому путешественнику, могу лишь описывать то, что видел и знаю, причем именно так, как, мне кажется, высвечиваются наиболее существенные элементы поднятой темы. Поэтому возможный упрек в субъективности повествования хотел бы принять безоговорочно и сразу – и вынести его за скобки феноменологической редукции.

Основополагающей фигурой скрытого Самарканда в конце 1970-х годах был пушистый рыжий кот Тоша, который являлся в 1975 и 1977 годах Зевсом известной в то время части мира. В эти же годы я был Аидом этого мира, а воплощался в Зевса только в 1976 году, когда Аидом был Тоша. Впоследствии Тоша переселился в мир многочисленных рассказов о его похождениях, сильно напоминавший Францию середины XVII века, а к началу 80-х стал императором одноименной империи, в буквальном смысле поднявшей с земли знамя императорской Японии, растоптанное в 1945 году. Провозгласившая дзэн и бусидо своей официальной идеологией, Империя Тошия начала широкомасштабную программу вооружения и подготовку к столкновению с агрессивной и амбициозной Республикой Аржантея, у которой тоже имелся четко очерченный идеал человека, который руководство республики определяло как «холодная бронированная сволочь».

Технократизм и англо-саксонский материализм Аржантеи привлекал на ее сторону более слабые страны, такие, как Ютия, за обладание территории которой империя вступила в борьбу в 1983 году. История военного противостояния двух могучих держав хорошо задокументирована и изобилует морскими и наземными сражениями, в которых сталкивались авианосцы «Джон Леннон» и «Тамасий», крейсера «Ринго Стар» и «Ямато», эскадрильи тяжелых бомбардировщиков и сверхзвуковых истребителей, легкие моторизованные бригады и танковые дивизии. К 1984 году территория Ютии была поделена между враждующими сторонами, конфликт был исчерпан и, лишенные активной военной смыслообразующей составляющей, обе державы медленно растворились в эфире.

Приблизительно в это же время и на этой же территории появляется важное лицо, в значительной степени определившее характер духовного строительства в Самарканде. Поскольку настоящий текст является попыткой описания скрытого от постороннего, внешнего наблюдателя процесса, то и участники этого процесса предстают в этом описании не столько как физические лица с определенной биографией, а скорее как персонажи эпоса. Поэтому достаточно указать, что в Самарканде этот человек был известен как Дядюшка. Профессиональный философ-диссидент, а также кинорежиссер, он не только обладал энциклопедическими знаниями в области философии и культурологии, но являлся создателем собственной, весьма сложной космогонии. К сожалению, покинув внешний Самарканд в конце 80-х, Дядюшка забрал с собой свои рукописи и фильмы. Тем не менее, также и в качестве иллюстрации духа того времени, позволю себе процитировать отрывок из его письма, направленного мне из российского городка Богородицк 22 марта 1989 года:

«Именно человеческое восприятие и представление убивает, вернее, заслоняет Бога внутри нас. Но стоит чуточку удалить действия органов чувств (ими ощущать мир), ослабить восприятие мира ложным эго, а ум не погружать в мир субстанционально или материально-человеческих начал, как тут же Сердце наполняется необъяснимой радостью. Как только органы чувств, ложное эго и ум сцепляются с субстанцией ощущаемой, воспринимаемой и мыслимой материей, то радость эта тут же исчезает, т.е. Господь покидает нас. В этом, Алексей, и заключается вся соль любой религии, соль любой йоги. А именно – оградить человека от тварно-ощущаемых радостей бытия, от стремлений, ведущих к разбуханию ложного эго, а также от бессмыслицы земных смыслов, выраженных по-людски в форме закостенелых понятий об истинном, ложном, добром, злом, красивом, безобразном, совестном, бессовестном и т.п., зачастую привнесенными средой обитания, т.е. человеческими существами.

Чтобы ничто ограниченно-человеческое или скверное, помраченное, пристрастное, искаженное, ложное и злое не просочилось в Божественное начало внутри человеческого существа, для этого Святые люди, либо пророки человечества, либо сам Господь Кришна создают ограду. Эту ограду впоследствии называют Евангелиями, Кораном, Ведами, т.е. Священными Писаниями. Преданные эти Священные Писания пытаются сохранить в первозданной чистоте, тогда как демонические силы их хотят пересмотреть, переиначить и подогнать ко вкусам своей эпохи, своего ложного эго. В итоге подобные «творческие» начинания приводят к революциям, а вслед за этим к смерти Преданных, господству злодеев, нравственному одичанию масс, тотальному маразму (пьянству, проституции, воровству и т.п.), к смерти физической не только человечества, но и остальных царств природы».

Здесь я намеренно не делаю никаких попыток анализировать воззрения Дядюшки, их глубину, эволюцию и основополагающие принципы. Отмечу лишь, что исторически их следует отнести к периоду самаркандского модернизма с характерным для этого времени видением человеческого развития.

В 1985 году происходит знакомство с RS, личностью настолько необычной, что даже если бы я и хотел что-либо о нем сообщить, то наверняка бы просидел с тупым видом у экрана компьютера часа два, не написав ни строчки. Поскольку такого намерения не имеется, я позволю себе привести невинную цитату из его письма, также датированного 1989 годом, где речь идет о собаке, проживавшей на хуторе Лобенас тогда еще Латышской ССР, которую я летом 1987 года несколько раз кормил галоперидолом, аминазином и пиразидолом.

«На несколько дней я отложил письмо к тебе по той причине, что не хотелось выдавливать слова в ситуации, когда, в общем, с утра и до вечера имелись дела и заботы. Но это не означает, что я слишком занят, и даже не могу, когда могу, написать маленькое письмецо к тебе, а у меня много приятных небольших подробностей в жизни, которой я тут живу и здравствую. Все было в норме, когда я приехал, и теперь то же сохраняется в отношении нормы. Что же касается не нормы, то могу сказать, что все было в ней, и теперь тоже. Должен тебя также уведомить, что Тузик по-прежнему занят той же деятельностью, что и раньше, хотя, с другой стороны, силы его уже не те, а, в то же время, в некотором отношении несколько укрепились, но мудрым, как считает Миша, будет он еще не скоро, а я считаю столбы на дороге, и размышляю о неоднозначности бытия и о том, что если Тузик не скоро станет мудрым, то, в силу принципиальной неоднозначности, не один Тузик значит то, чем он является в деле проникновения мудростью неоднозначности, а, напротив, определенной иррациональности мудростью. Тузик, в основном, остается довольно терпимым среди прочих людей, в том числе и интеллектуально. Он не является противником курения, абортов и ядерной угрозы, и, как мне показалось, равнодушен к национальному вопросу. Вместе с некоторыми другими адептами сельских общин он живет и действует по правилу: выбирай кусок посочней и кидай его в рот, если есть возможность. Это чудесное мужское занятие – жить в шкуре, подобной этой шкуре…»

Думаю, что внимательному читателю уже эта совершенно безобидная цитата может дать определенное предощущение того, почему, начиная с апреля 1985 года, вся история Самарканда пошла по весьма странному пути.

В апреле 1986 года мы познакомились с группой студентов, изучающих философию, семантику и культурологию в частном порядке. Отношения с этой группой сложились неоднозначные, в особенности с самым своеобразным ее представителем, которого можно было бы назвать здесь LG. Для Самарканда того времени ориентация на символизм Серебряного века была совершенно непосредственной и естественной, что отражалось не только в содержании эстетического и понятийного действования, но и в его стиле. Так, в пятницу 24 марта 1989 года, LG отправил мне из Ташкента письмо, где описывает следующий эпизод:

«Вчера вечеро, когда солнце уже зашло за горизонт, я отправился отыскивать проезд Ходжаева, где располагались дома, обитателям коих должен был я вручить повестки о выборах. Я начал переходить через железнодорожный мост, повисший над Кабельным Заводом и рекой Салар.

По ту сторону моста стояли дома туземцев, большие пустые сады. Человек жег сухие травы в большом котле, помешивая жар черепком. Я увидел людей мифа и ритуала, древний мир. Это были фантомы и ничто: ни дождевой запах зарослей у реки, ни древний, призрачный запах сжигаемых кукурузных стеблей, ни отчетливо вещественные белые и серые стволы деревьев в пустых садах, не могли бы убедить меня в однородности этого ритуального мира тому, в котором обыкновенно я нахожусь. Воздух мифа и ритуала, очень чужой, почти враждебный, отчетливо пахнущий кровью, оказался знакомым. Я уже переживал что-то подобное и не только тогда и там, но и в здешнем «теперь и сейчас».

После я вышел на Печерскую улицу, и названием, и видом живо напоминающие улицы За Линией в Самарканде. Некая женщина объяснила, без назойливости и с должной почтительностью, что в проезд Ходжаева ведет тропа между стеной завода и рекой Салар, и посоветовала туда сейчас не ходить. Мне понравился голос и манеры этой пожилой женщины, и я ответил, что не пойду туда.
Связь с Домом Артема Григорьевича очевидна».

События конца 80-х годов, происходившие в Самарканде, носили часто действительно драматический характер, но к началу 90-х наступило известное снижение динамики. Так, в Страстную Пятницу 13 апреля 1990 года я сделал в лабжурнале следующую запись:

«Характеризуя то, что происходит сейчас, трудно выделить основную тональность процесса, а также разграничить непосредственно работу от того, что вызывается ходом времени. Тональность, скорее, направляется к будущему или соотнесена с прошлым, нежели представляет собой интенсивное переживание нынешних времен. Поэтому смягчены контрасты, а общая атмосфера насыщена определенной поэтичностью.

Не отличается особой напряженностью религиозная работа, хотя она ведется более тщательно, чем месяц назад. По-новому воспринимаются христианские пласты информации. Какие-то, пока еще не очень отчетливые, поиски менее эмоционального статуса. Некоторые живописные склонности обусловлены особого рода культурологическими изысканиями, связанными с британским духом, неприязнью к мещанскому образу действия, брахманством и др.»

В это время усиливается взаимодействие между Самаркандом скрытым и Самаркандом внутренним, и то, что в 80-х годах являлось достоянием сугубо внутренней реальности, стало обретать определенные физические очертания. В 1993 году ряд новых и возобновление некоторых старых знакомств придало этому процессу неожиданный новый импульс и направление.

В Самарканде возникла новая убежденность в перспективности совместного художественного, религиозного и научного творчества. Наступил период максимального расцвета позднего модернизма. Новые пласты информации, новые техники и методы работы привнесли с собой новые переживания, а с ними и цели, и специфические проблемы. Так, 17 мая 1994 года, утром в 10.37 я сделал следующую запись, отражающую нашу реакцию на возможный приезд в Самарканд некоего Виссариона, лидера довольно гротескной российской секты:

«Примечательным событием, развернувшимся вчера, следует считать: визит к VAR, беседа с ним об огне и его «пророчество»: «не говорите [ему], кто вы», реализовавшееся в связи с Виссарионом из Минусинска, исповедующим себя новым воплощением Иисуса. Самарканд может выступить в своем архетипе Иерусалима и уничтожить ложную идею, изобразив семантически распятие этого персонажа за счет принятия на себя функций Кайафы, Анны, Ирода, Пилата и др. Неверующие в идентичность Виссариона с принимаемыми им архетипами, вместе с тем – четыре стихии, четыре гвоздя. Победа кауравов на низшем уровне, своеобразный реванш арийского духа (Рим), оборачивается раскрытием обмана и уничтожением некачественного въезда, воскресением самого Виссариона без ложно овладевшей им идеи.

• Приблизительно в 3 ч. 05 мин. ночи я вышел в огромный лес с движущимися тенями и бликами, наблюдателями и животными.
• Испытание шкатулкой (DUNE): если испытуемый – животное, он позовет на помощь, если человек – дождется конца эксперимента, если более того – найдет выход сам, воскреснув. Поместить испытуемого в темный оссуарий со связанными руками.
• Это обдумывалось AV еще 27.10.93.
• При этом все это еще и Честертоновский метод терапии.

Тот же день. Вечер, 22.48

Недавно прошел освежающий дождь и из ночного окна раздается сильный запах Σ. Ни Виссарион, ни личностные проблемы – ничто не может быть столь ярким и захватывающим, как жизнь в самаркандском архетипе».

Этот период самаркандской жизни, действительно был исключительно интенсивным как в смысле событий, так и переживаний на различных уровнях. На физическом плане ему приблизительно соответствует период функционирования знаменитой студии на ул. Октябрьской, закончившийся на рубеже веков и совпавший по времени с моим отъездом в Англию на целый год. Уже находясь в Плимуте, я получил от своего самого стабильного корреспондента DA следующее письмо, датированное 24 ноября 1999 года:

«А так у людей новости одни, и самые худшие, судите сами: 1. родился (скоро Заяц), 2. растет, 3. вырос, 4. женился / родил, 5. умер. У дам – то же самое. Второй круг, это, как и остальной Самарканд, момент отсутствующий, либо пугающий. Не полезный и не спокойный. Из новых – никого, так для меня ≈ К***, для AV – парни из «Даракчи»: потерял одного компьютерщика, нашел двух с Партсъезда… У AV флэтик уютненький, личный, но делай чё хочешь… Короче, как у М***, только в зеркальном отражении. Призывы «наш флэт» теперь не столь громки, ведь все уже завершено, в АЮ никто не уверен, в G*** не уверен AV, а у него со мной «особые отношения» (вот так! но не те!), так что все неопределенно в этом городе Самарканде…»

Кризис позднего модернизма

Последовавшие годы можно определенно считать годами кризиса скрытого Самарканда, отразившегося и на внешнем уровне в ряде смертей, умственных и душевных расстройств, отъездов и личных деградаций. Одной из причин этого явилось традиционное для Самарканда (в отличие, например, от Ташкента, всегда осознающего себя в первую очередь в социальном контексте) пренебрежение к «земному», к внешней реализации и стремление существовать в своем особом виртуальном мире. В итоге известная близость к символизму Серебряного века сыграла-таки свою роковую роль. Хочется в этой связи вспомнить и процитировать строки из «Некрополя» В.Ф. Ходасевича, который писал о современном ему символизме следующее:

«Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, невоплотимая правда, но в постоянном стремлении к этой правде протекла, в сущности, вся его история… Дело свелось к тому, что история символистов превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось: часть творческой энергии и внутреннего опыта воплощалась в писаниях, а часть недовоплощалась, утекала в жизнь, как утекает электричество при недостаточной изоляции… На первый взгляд странно, но в сущности последовательно было то, что в ту пору и среди тех людей «дар писать» и «дар жить» расценивались почти одинаково».

В Самарканде, конечно, никто не призывал к «полноте одержимости», к поиску «гения», к сильным «переживаниям и мигам», однако реальность пост-модерна внесла свои коррективы в этот символистский сценарий. Во многих отношениях делание, непосредственная работа – окультурилась, превратилась в симулякр. В этих условиях для многих стерлась грань между порождением и потреблением культурно детерминированных смыслов. Совсем в духе Бодрийяра или «Матрицы» возникло ощущение, что многочисленные каналы телевидения действительно представляют собой окна в параллельные миры, а просмотр чьих-то фильмов, как и чтение написанных кем-то книг, является собственно деланием.

Одним из важных последствий этого сдвига парадигмы стало серьезное падение энергетики – сначала в работе с материей, которая «в процессе эволюции должна быть все лучшим проводником света» (А. Бейли, Белая Магия), а затем и в работе с душевными элементами. Истощение энергетических каналов повлекло за собой потерю вдохновения и видения высших смыслов, ослабление воли и силы сознания, и как следствие – общее понижение уровня.

С другой стороны, активная ориентация на творческие «достижения» во внешнем мире и на внешние отношения и связи привела к известному огрублению мотивации и притяжению все более низких элементов разных видов материи. Таким образом, к 2008 году стало очевидно, что идеал скрытого Самарканда эпохи позднего модернизма исчерпал себя, раздробившись или растворившись в повседневных слабостях, привычках и ощущениях. [Грустно, но «Эгрегор умер, да здравствует Эгрегор!» — прим. VN]

Этика действия в переходе от постмодернизма к пост-постмодернизму

Критикуя установку на всеобщее и тотальное творчество, принятую в Самарканде к середине девяностых, AV как-то заметил: «Такая установка ведет либо к комсомолкам-вожатым трамвая, либо к трупам». Понимаемое метафорически, это высказывание указывает на существующие опасения, что идеалистический радикализм девяностых (я имею в виду исключительно самаркандскую историю) был ответственен за некоторые драматические повороты в жизни самаркандцев, которые не всегда адекватно реагировали (или, точнее, резонировали) на завышенную частоту вибраций и связанные с этим ожидания.

Размышляя над тем, как именно ответить на тезисы моего друга, и анализируя используемые им ресурсы описания действительности, я обнаружил, что в своем сознании прокручиваю аргументы, аналогичные тем, которые могут быть выдвинуты в опровержение постмодернистских тезисов с позиции пост-постмодернизма, «где можно говорить о прекрасном без кавычек». Иначе говоря. я обнаружил, что в скрытом Самарканде возникает потенциал к формированию новой парадигмы, идущей на смену пост-модернистской безосновности и бесцельности. Безусловно, подобно тому, как старение начинается задолго до завершения взросления (а. может быть, и молодости), так и пост-постмодернизм в Самарканде возникает на фоне постепенного осознания угасания эпохи модерна, дальнейшего усугубления собственно постмодерна и развитие связанных с ним философских установок (то есть вовсе не обязательно по существу пост-модернистских) .

Здесь необходимо сделать два взаимосвязанных замечания. Во-первых, по крайней мере, в применении к скрытому Самарканду, пост-постмодернизм не следует смешивать с нео-классицизмом, который в той или иной степени был присущ почти всем самаркандским работам, даже наиболее радикально выражающим некоторые постмодернистские архетипы и практики. Это тесно связано со спецификой скрытого Самарканда как во многом автохтонного мира со своими особенностями, мифами и языками описания, где эти архетипы и практики часто развивались самостоятельно, хотя и параллельно тем, которые разрабатывались за его пределами, а часто – сами из себя, без какой-либо эксплицитной связи с внешним миром. Далеко не все постмодернистские тенденции получили в Самарканде свое развитие – как, например, поверхностный концептуализм, ассоциирующийся с языком т.н. «проектов» и инсталляций. При этом связь с определенной «классичностью», несмотря на все авангардистские, впрочем, достаточно скромные, причуды, в Самарканде присутствовала всегда, – хотя бы даже и в виде романтической на нее ориентации.

Второе замечание касается современного (конец 2000-х) контекста развития среднеазиатской культуры. Не повторяя то, что было уже сказано об анти-интеллектуализме среднеазиатской культуры и о ее тяге к единой культурообразующей формуле в других местах, я хотел бы заострить внимание на том, что многие теоретические построения, имеющие к этой культуре отношение, являются, по сути, заимствованиями из других контекстов. Примером этого является тот же самый концептуализм, в своей интенции абсолютно чуждый среднеазиатской культурной и понятийной традиции, однако, оказавшийся подходящей почвой для некоторых парадигматических сдвигов в художественной практике региона.

В этом смысле возникает искушение объявить вялый модернистский традиционализм, так и не успевший изжить себя в модернизме, а тем более, в постмодернизме, – нео-традиционализом, наступление которого ожидается в связи с предвкушаемым миром пост-модерна и несколько запоздалым триумфом пост-модернизма, Подобные ожидания и манипуляции понятиями оказываются возможными только в силу их субстанциональной принадлежности миру модернизма, с его ожиданием четкой структуры, линейно сменяющих друг друга периодов и правил действования. Думается, не следует ожидать, что пост-постмодернизм когда-либо наступит в виде очередного модного течения, имеющего однозначные понятийные и эстетические дефиниции. Уже постмодернистская рефлексия стала рассматривать эклектичность и определенную степень вседозволенности в качестве своих основополагающих понятий. Его уже невозможно заимствовать как однозначно сформулированную установку, но можно успешно имитировать, хотя бы потому что имитация, отражение – это также одно из важнейших свойств посмодернистской эстетики. Среднеазиатская культура, не пройдя этап дегазации, устремляется в самовыражение, не особо заботясь об обретении и развитии своего собственно творческого содержания. Во многих отношениях дух пост-постмодерна на самом деле лишь смутно улавливается и имитируется, и то далеко не везде.

В целом, данная публикация посвящена именно задаче продемонстрировать, как шло понятийное развитие от позднего модернизма в направлении к пост-постмодернизму в некоторых частях и элементах скрытого Самарканда и к каким результатам это привело.

* * *

Настоящая подборка самаркандских текстов опирается на вышеописанный дискурс и представляет классическую попытку представить некий гипертекст как в синхронии, так и в диахроническом развитии. Эта подборка во многом схожа с трехчастным музыкальным произведением, каждая часть которого представляет только не определенный темп исполнения, а отдельный жанр письменного текста. Каждая часть расположена в определенной последовательности, как и тексты внутри нее. Эти последовательности не являются строго хронологическими или стилистическими, и могут быть безболезненно проигнорированы, хотя вся подборка и была составлена с учетом ее линейного чтения.

Не все тексты, которые хотелось бы или можно было включить, оказались в настоящем сборнике. Мне, как ответственному за данный раздел, или выражаясь на современном жаргоне, «куратору», хотелось не столько объять возможно более широкий спектр типов и жанров самаркандских текстов, сколько расположить отобранные тексты в этом подпространстве так, чтобы они резонировали в какой-то гармонии друг с другом и задавали тем самым особую вибрацию, как колокола на колокольне. То, что подборка начинается с лагерной лирики Якова Зунделовича, а завершается эсхатологическим текстом Сергея Яковлева, есть, разумеется, случайность, но она весьма символична.

В ее первой части представлены стихотворения различных самаркандских авторов, по тональности и содержанию колеблющиеся от высокой трагедии и драмы через символизм до гэговой комедийности и постмодернистского стеба. Эта часть наиболее человечна по своей природе.

Вторая часть охватывает прозаические тексты, расположенные скорее в рамках парадигмы реализм – фантазия – сюрреализм. Здесь тексты уже имеют более явную жанровую и стилистическую идентичность, но, несмотря на различия в жанрах, они все стремятся описать или задать некоторые, совершенно определенные, переживания. Заслуживает некоторого внимания то, как в каждом из текстов решен вопрос взаимоотношения авторского «я» с имплицитным автором и главным героем.

Тексты третьей части, условно названные тезисами, ведут от традиционных методов модернистской лингвостилистики к эзотерической герменевтике. На место семиотики постепенно заступает симвология, а далее следует собственно сообщение-толкование. В этой части в основном рассматриваются явления и процессы.

Все части и их внутренние сегменты я снабдил небольшими пояснениями. Вступление к подборке стихотворений Я. О. Зунедловича принадлежит А.В. Благонравову, проделавшему, наряду с Д. А. Костюшкиным, серьезную и важную работу по сохранению и подготовке к печати настоящих текстов.

Комментарий Ирочки:

Текст, надо сказать, заумный. Имеется попытка пронзания времени за достаточно большой срок в маленьком месте «в одном флаконе от дна до горлышка», хорошая историческая и культурологическая подготовка автора этому способствуют вполне, и моральное удовольствие от текста все равно получаешь, не смотря ни на что.

Но чувствуется в нем некая «разболтанность», или лучше сказать «бугристость», если представлять себе текст – тканью, можно сказать, что он «неровен».

Да, отчетливо видно, что репортаж ведется «с места действий». Улики налицо. Однако нельзя не почувствовать и ностальгии авторов, что предполагает большую его любовь к некоему Самарканду, что соответственно подкрашивает последние темы текста в нежные эмоциональные тона.

Tashkent Retrospective

Публикуется впервые.

Улица Карла Маркса (Ташкентский бродвей), 1948 г. Знаменитая городская Доска почёта.

Год постройки 1947-й. Архитектор проекта. Л. Караш.
Автор фото неизвестен.

Bakhodir Ergashev

Первооткрыватель Толл-подобных рецепторов позвоночных Руслан Меджитов. Самый знаменитый выпускник Ташкентского государственного университета (ТашГУ). Профессор Йельского университета, член Национальных Академии наук США и Медицинской академии США, иностранный член Российской АН.

Опубликовал Сергей Пряхин.

Новое здание 17 школы около Алайского. Старое здание 17 школы находилось примерно напротив бывшего Дома кино и было снесено при расширении улицы Узбекистанской. Сергей Мстиславович Наследов говорит, что дети из Дома специалистов учились в 17 школе.

Сергей Абашин:

Между обращениями «брат», «братан» и «братишка» есть явная возрастная иерархия, которая фиксирует и иерархию социальную: первый это символически равный, второй символически старший, третий — символически младший. Между прочим, у узбеков эти обращения имеют вполне нормативный характер, к старшему по возрасту (но не слишком старшему, не «отцу» и не «деду») или если хотят подчеркнуть уважение «снизу» обращаются «ака» (старший брат), а к младшему (но не сыну или внуку) или если хотят подчеркнуть уважение «сверху» обращаются «ука» (младший брат).

Интересно, что в переводе на русский язык все это читается скорее как неправомерное сближение дистанции, то есть невежливость, или панибратство, но в узбекском варианте эти обращения именно подчеркивают вежливую дистанцию. Поэтому у нашей межкультурный коммуникации происходит сбой.

Арустан Жолдасов:
1.В узбекском языке «ака» (старше или выше по статусу). «ука» — младший по возрасту только или в ласкательном смысле. В ситуации неопределенности — уклончивое «ока» с промежуточным «о» между «а» и «у». Кто захочет услышит то что нужно. Означает «брат», но без подчеркивания возраста или статуса. Все эти обращения не обязательно выражают уважение. Чаще и скорее это обычная вежливость. Как «товарищ».
2. Кроме этих обращений могут звучать не родственные термины — таксыр, аксакал, домла и т п. Но это др. тема.
2. В русском языке «брат» может иметь отношение к любому возрасту и статусу. «Братишка» реже имеют уважительно-статусную коннотацию, чаще это уничижительный, уменьшительный, ласкательный смыслы. Например, равные! однополчанин однополчанину «братишка» (суффикс «к») — ВаньКа.
А «братан» либо к очень близкому человеку, либо фамильярный моветон-амикошон — к любому другому для резкого разрыва дистанции.

Tashkent Retrospective

Публикуется впервые.

Строительство жилого дома по проспекту Навои, 1947-1950 гг.

Дом не сразу узнаешь, сейчас это место сильно изменилось. Этот дом стоит рядом с Центральным телеграфом, в нём на первом этаже кафе Бодрум. Архитектор В. Смирнов. Автор фото неизвестен.

Для многих стало неожиданностью опубликованное недавно фото — что это два разных дома, а не один!

Владимир Микулицкий опубликовал фото, на котором видно, что между домами более поздняя пристройка с салоном связи.

Ко дну (канал в тг):

Вечнозелёный Чиланзар… хочется, чтобы именно таким он и сохранился.

В Узбекистане 22 июня провели памятную акцию, посвященную Дню памяти и скорби – началу Великой Отечественной войны. Мероприятие состоялось у Вечного огня на Волгоградском мемориальном комплексе.

АН Podrobno.uz.

Bakhodir Ergashev

Обелиск Свободы в Бухаре. Сооружен в 1920 году, снесен практически одновременно с самаркандским Памятником Свободы летом 2009 года

Лидия Козлова: Здесь находится небольшой киножурнал. В последней части показывают Дом знаний в Ташкенте. Таким он был в 1973 году.

Аннотация
1. «На садовом кольце столицы». О выставке дипломных проектов выпускников Московского архитектурного института по реконструкции площади Садового кольца.
2. «Секрет белого камня». О работе петрографов — сотрудников института им. Губкина.
3. «Предложено москвичами». Об экскаваторе-малютке для рытья колодцев.
4. В странах СЭВ». снят студией ЧССР о новом мосте через Дунай.
5. «Ташкент — Дом знаний». О новом здании в Ташкенте.

Вчера ушла из жизни Альвина Шпады, cтарейший реставратор живописи Узбекистана, бессменный главный реставратор Гос. музея им. Савицкого в Нукусе.