Автор Юрий Егоров, прислал Р. Султанов
Дольше всех среди нас бобылем ходил Валера. По рукам и ногам повязанные узами Гименея, да так крепко, что дышать было трудно, мы уже все переженились, у всех были дети, а наш друг Валера всё еще продолжал предаваться радостям и утехам холостяцкой жизни.
На него, невысокого жгучего брюнета с начинающим округляться брюшком, любителя знакомств с незаурядными людьми, обладателя внимательного взгляда, густых усов и небольшой интеллигентной бородки, заглядывалась не одна хищная красотка, но, быстро осознав, что потенциальная жертва напрочь отвергает мысль о совместном строительстве теплого семейного очага, каждая из них разочаровано и неохотно оставляла нашего друга, с тяжелым усталым вздохом из-за впустую потраченного времени отправлялась на поиск какого-нибудь другого дурачка-несмышленыша, окрутить которого все же удастся. Некоторым из этих дам Валера все же при прощании предлагал:
- Может, останешься? Возможно, когда-нибудь я и женюсь на тебе.
Красотка делала круглые глаза:
— Возможно, женишься? Возможно? Ты считаешь, что я дура? Между прочим, знала одну такую дурашку, которая ждала, ждала, ждала, ждала, а потом пришел почтальон и принес ей пенсию.
Остановить Валере не удавалось ни одну девицу. Но и жениться он категорически не желал. Только не это! Ни за что!
Больше всех из-за этого переживала Валерина мама, мечтающая о маленьких внуках.
— Сынок, — говорила она, — как же так, все твои друзья уже женаты, счастливы в семейной жизни, а ты всё еще ходишь неприкаянный?
— Хм, - морщился Валера, — кто эти «все женаты и счастливы»? Женатые друзья у меня есть, но вот счастливых… Таких я что-то среди них не замечал. Не понимаю, с чего это ты решила, что я хожу неприкаянный?
— Я же не слепая, вижу: ты – самый, что ни есть, неприкаянный, а твои друзья — люди счастливые. Очень счастливые! – уверяла мама. — Может, это в глаза не сразу бросается, но на самом деле, если присмотреться, они все очень радостные. Прямо светятся от счастья! Вон Володя — твой ровесник, а уже третий раз женился, то ли четвертого, то ли пятого ребеночка родил. А у тебя их сколько? Ни одного! Я что так и умру, не понянчив внуков?
Валера обнимал мать.
— Нечего на тот свет собираться! Мы с тобой, мамуля, вместе еще не один десяток лет поживем.
- Как же, поживем, — отмахивалась мама. - Это у тебя десятки лет впереди, а у меня горизонтов никаких. Представляешь, они перестали от меня отдаляться. Все ближе и ближе. Скоро в них упрусь… Нет, не понимаю тебя: столько красавиц вокруг, а ты жениться отказываешься. Это как же можно так пренебрегать красотой? Может, мне тебя в женскую баню сводить?
Валерка рассмеялся:
— Вот этого точно не надо – я и в мужской прекрасно парюсь.
Ну, и что после этого можно сказать о нашем Валерке? Повернется у кого-нибудь язык утверждать, что он не был дурачком? Да любой из нас, его друзей, предложению побывать в женском отделении бани только бы порадовался, а он, глупенький, взял и отказался. С легкостью! Понять такое нам было совершенно невозможно.
Лично у меня интерес к обнаженному женскому телу начал проявляться уже где-то в восемь-девять лет. Неподалеку от нашего дома, чуть-чуть не доходя до Туркменского базара, была баня — неприглядное здание, сырое, какое-то скользкое, с вечно — сколько ни ремонтируй — осыпающейся штукатуркой, бесстыдно обнажающей жженые кирпичи- голые кости этого незамысловатого строения. Зимой, в морозные дни, баня приобретала фантастический облик. Источая клубы пара, который через невидимые дырочки просачивались из горячего нутра наружу, она ими окутывалась, как готовящаяся на Байконуре к старту ракета.
Окна бани были аккуратно замазаны белой краской так, чтобы снаружи никому не было видно, что там делается внутри, кто в чем ходит, а, скорее всего, и вовсе без всего. Мы с моим дружком Сережкой частенько бегали сюда, подбирались к окнам женской помывочной, старательно ища в окнах хотя бы малюсенький просвет, хоть капелюшечку не закрашенного стекла, через которое можно было бы разглядеть, как выглядят женщины голышом, что удивительное так тщательно скрывают под одеждой. Ведь скрывают что-то. Наверное, очень важное, раз нам, мужикам, видеть это не положено.
За закрашенным стеклом слышались звуки льющейся воды, гулкие женские голоса, смех, бряцание тазиков, а вот видеть мы ничего не видели. Года два вот так регулярно ходили к этим окнам, каждый раз надеясь, что краска на каком-нибудь из них все-таки облезет, и мы, наконец, узнаем великую женскую тайну. Но нам чудовищно не везло: краска на стеклах не отколупывалась, дырочки в оконных рамах никто не просверливал, тайна, увы, оставалась неразгаданной.
Мы кисло смотрели, как из дверей бани, весело переговариваясь, выходили группы девушек и женщин постарше, чистенькие, раскрасневшиеся, укутанные в платки, в теплых кофтах, надетых поверх платьев, чтобы им, помытым и распаренным, не простудиться на осеннем ветерке. Одетые! Опять одетые! Мы с Сережкой закрывали глаза, стараясь мысленно представить самые тайные места под этой одеждой. В своих догадках кое в чем не ошибались, но одно дело представлять, и другое – увидеть воочию.
Частично удовлетворить свое любопытство можно было летом на пляже. В маечке и трусиках, иногда даже босиком я бегал в парк «Комсомольское озеро», что находился не очень далеко от нашего дома. Быстренько перебежав горячую площадь – ноги обжигал мягкий, плавящийся от солнечного жара асфальт — и пройдя под высокими парковыми воротами, оказывался у огромной клумбы и дальше под густыми кронами деревьев. За стволами виднелась гладь бликующего озера, по которому неторопливо скользили лодки. На веслах каждой, как правило, сидел черный от загара мускулистый парень, на корме — девушка в нарядном платьице. Некоторые из девиц весело переговаривались с гребцами, хохотали, другие, наоборот, сидели в задумчивом молчании, опустив руку в воду. Если растопырить пальцы, то при движении лодки за ними – пальцами — оставались водяные бороздки, которые, впрочем, вода быстренько сглаживала.
Когда подрасту, — думалось мне, — обязательно покатаю на лодке Ленку Симонову, мою одноклассницу, девочку с большими серыми глазами и двумя тугими косичками с нейлоновыми бантами на них. Мне уже давно хотелось подойти и заговорить с ней, но для этого нужен был какой-нибудь убедительный повод, но он как-то всё не придумывался. А без повода как? Вдруг Ленка догадается, что я влюбился в неё — со стыда сгоришь!
Я представлял, как мы плывем в лодке. Я гребу умело, без труда справляясь с тяжелыми веслами. Подросшая, но все такая же прекрасная, Ленка в школьной форме – коричневом платье и белым фартуком (ни в чем другом я никогда её не видел и понятия не имел, как она одевается вне школы), — сидит напротив и смотрит на меня влюбленными глазами, восхищаясь, как же я ловко гребу, как при каждом взмахе весла по моему красивому телу перекатываются мощные бугры мышц. Но это будет потом, а пока мои мышцы ничем не напоминали о своем существовании, бицепсы были жалкие, едва заметные, когда я сгибал руки в локтях, чуть приподнимались ничтожными бугорками. Был я худой, длинный, хилый. Сикильда, одним словом. Над такими, у которых только кожа да кости, посмеиваются, в авторитетах среди своих сверстников такие не ходят, взгляды девушек на таких не задерживаются.
Я подумал о том, что до нашего с Ленкой катания мне еще нужно научиться плавать, а то вдруг лодка перевернется, и я утону. И Ленка тоже может утонуть, если нас никто не спасет. Лену мне было жалко. Даже чуточку больше, чем себя.
Но эта водная прогулка с нравящейся мне девочкой будет еще когда! Мне еще расти и расти до этого. А пока я шел на пляж, заполненный раздетыми отдыхающими. Конечно, неплохо было бы устроиться возле какой-нибудь девочки, которая только что вышла из воды, — вся такая ладненькая, покрытая капельками воды, — и как бы случайно коснуться её прохладного тела. Было бы приятно! Но решиться на такое даже в мыслях мне было неловко – уж очень это были стыдные мысли, такие следует от себя гнать, — и я выбирал место возле какого-нибудь парня. На радость обжигающего солнца стаскивал с себя маечку и плюхался на песок, отдаваясь тихой летней неге.
Мой распластавшийся сосед в модных завязывающихся на шнурок плавках (как же я был смешон рядом с ним в своих больших черных трусах, в которых умудрился припереться на пляж) лежал, положив на голову газету, якобы прикрывая лицо от жгучих солнечных лучей. На самом деле газетный лист скрывал его жадные взгляды, которые он бросал на тела проходивших мимо почти обнаженных загорелых девиц, беззастенчиво демонстрировавших окружающим красоту своих немыслимых изгибов, но при этом целомудренно скрывая свое самое-самое главное незагорелое полосками цветастой материи. Наверное, сосед прав: следить за девушками нужно именно так, как он, — тайком. Зря я не догадался взять с собой газету или журнал.
Не сразу, но решился заговорить с соседом о волнующем, задать ему давно мучащий меня вопрос.
— Дяденька, а мне на сиськи смотреть можно?
— Можно, — лениво отозвался сосед.
— А на… - я запнулся, не мог выговорить то, на что еще мне очень хотелось смотреть.
— И на это можно, — понял лежащий с газетой на лице.
— А на что нельзя?
— Нельзя смотреть на солнце и на электросварку. На всё остальное, пацан, смотри, сколько влезет.
Мне хотелось задать вопросы еще кое о чем для меня тоже важном, но мимо прошли длинные ноги, выше которых находилась осиная талия. Умопомрачительная девица с чудным пупком! Отбросив газету, мой сосед вскочил и поспешил вслед за красоткой, видимо, надеясь с ней познакомиться.
В каком далеком детстве остались все это навсегда!
К тому времени, когда я окончил школу и, поступил учиться в архитектурный институт, где и познакомился с Валерой, Эдиком, Володей, Леней, Сашей и Володей, которого мама Валеры ставила сыну в пример, тайна женского тела уже перестала быть для меня абсолютной тайной. Раскрыли её мне не столько грубые картинки в общественных туалетах, но, главным образом, многочисленные альбомы с изображениями работ великих художников и скульпторов. Эти альбомы, оказывается, были у нас дома во множестве, но стояли они высоко, на самых верхних книжных полках под потолком, и, маленький, я до них, естественно, не дотягивался. В седьмом-восьмом классе, подросший, я доставал эти альбомы, часами смотрел работы Рубенса, Тициана, Рембранта, великих итальянских живописцев — Тинторетто, Беллини, Пьера ди Козимо, — на скульптурные изображения древних греков. Вот кто понимал и ценил красоту обнаженного женского тела, кто восторгался им, и этот свой восторг умело отображал на холсте и в мраморе! А после женитьбы для меня и вовсе никаких тайн не стало.
Валерина мама, как и все матери, желала сыну счастья, будучи твердо уверенной, что оно немыслимо без создания семьи, и категоричное нежелание Валеры ею обзавестись приводило её в отчаяние. Поняв, что ей одной не под силу уговорить сына жениться, попыталась ухватиться за соломинку – призвав на помощь нашего друга Эдика. Пригласив его на приватную беседу, взмолилась:
— Эдик, ты самый благоразумный из всех Валеркиных друзей, поэтому я и обратилась к тебе. Почему бы вам, всем его женатым друзьям, не собраться вместе и не рассказать моему дуралею, какой радости он лишает себя, отказавшись от создания семьи. Может, ваш опыт откроет ему, наконец, глаза, и он перестанет болтаться как…
Эдик решил, что дальше услышит концовку фразы с указанием место болтания — проруби, но Валерина мама была женщиной достаточно деликатной:
— … болтаться, как неприкаянный. Меня слушать ни в какую не хочет. Только на вас вся надежда. Не поможете — он так бобылем на всю жизнь и останется.
Эдик выслушал собеседницу, покивал головой в знак сочувствия, пообещав попробовать максимально воздействовать на её непутевого сынка, хотя, понятно, никаких гарантий давать не стал.
— Вы же знаете, Раиса Антоновна, его упрямство. Ох, и крепким орешком становится ваш сын, когда заходит речь о женитьбе! Очень крепким!
— Вы расколете его, обязательно расколете! Я не сомневаюсь в этом, – тяжело вздохнув, Раиса Антоновна пожала Эдику руку.
Святая женщина! Ну, как не выполнить слезную просьбу матери? Не откладывая, мы собрались в квартире Эдика на Асакинской – старейшей улице города, появившейся на карте Ташкента еще во второй половине 19-го века. Вековые чинары, среднеазиатский вариант платана, раскинув мощные ветки с обилием крупных, чуть шершавых темно-зеленых листьев, полностью перекрывали фасад дома, оберегая от проникновения в жилье летнего зноя.
Мы устроились на веранде за длинным деревянным столом. Эдик достал бокалы и две бутылки «Ок мусаласа», дешевого, но очень приятного узбекского белого вина с пониженной кислотностью — эликсир молодости для аксакалов, а уж для нас, молодых, и вовсе алкогольный нектар. В те годы «Ок мусалас», «Хосилот» и «Баян ширей» были непременными атрибутами всех наших совместных посиделок.
Вину мы обрадовались. Леня начал потирать руки, хихикнув:
— Лето. Жара. Врачи рекомендуют много пить. Не станем же мы им возражать, поверим медикам на слово?
— Поверим! Конечно, поверим! Врачи врать не станут! – дружно отозвались все.
Разлив по бокалам нежно-желтое с чуть зеленоватым оттенком винцо, выпили за всех умных медиков, рекомендующих летом побольше пить. Вино было великолепное, о чем с восхищением поспешили сообщить нам все наши вкусовые рецепторы.
— Да, — охотно согласился с ними Леня, — хорошее вино и красивые женщины – это вам не водка и бабы.
За мудрость врачей, конечно, следовало бы поднять бокалы еще, но мы решили пока воздержаться, вспомнив, что собрались по весьма важному делу, а для Валеры и вовсе судьбоносному. Эдик перешел к главному.
— Дорогой Валера, — обратился он к нашему другу, — мы все – и мы, твои друзья, и твоя мама – обеспокоены тем, что ты упорно отказываешься жениться. Раиса Антоновна попросила нас серьезно с тобой поговорить, поделиться нашим бесценным семейным опытом, чтобы ты понял, что это такое – семейная жизнь – и сдался, наконец, перестал сопротивляться.
— Ребята, вы с ума что ли посходили? Я как-нибудь сам разберусь в этом вопросе, — поспешил отказаться от нашей помощи Валерка. – В конце концов, я взрослый человек, и принимать решение буду сам.
— Ха! Вы слышали – он, оказывается, взрослый человек, — не выдержал Леня. – Запомни, Валера: взрослая жизнь — это когда «Марш домой!» кричит не мама, а жена.
- Резонное замечание, — перебил Саша. - Но ты в тоже время должен постоянно помнить, что жениться плохая примета – денег не будет.
— Подумаешь, — рассмеялся Валерка. — Напугал! Да у меня и так до зарплаты их никогда не хватает. Каждый раз в конце месяца бегаю, ломаю голову, у кого на этот раз хоть немного перехватить.
— Ты, Валера, похоже, меня не понял, — строго продолжил Саша. – Если женишься, денег у тебя вообще больше не будет. Вообще! Никогда!
— Как так не будет? — опешил наш друг.
— А вот так – всю зарплату до последней копеечки будешь отдавать жене.
— Что значит всю? — заерзал Валера. – Сам зарабатываю и сам имею права тратить заработанное по своему собственному усмотрению.
Мы дружно захохотали. Но Валерка был упрям.
– В конце концов, можно же не всё отдавать — заначку припрятать.
Мы рассмеялись еще громче. Эдик, вытирая выступившие от смеха слезы, пояснил:
— Где же ты это видел, чтобы жена не нашла заначку? Прячь, не прячь — обязательно её отыщет. Поверь нашему богатому опыту. Нам врать тебе ни к чему.
— Вот вчера прихожу с работы домой, — решил поделиться своими воспоминаниями Ленька, — вижу: Ленка хмурая ждет меня, грозная, молнии мечет. Ну, Леня, держись! Я ей вот так, подобострастно: «Здравствуй, Леночка, здравствуй моя любимая! Как у тебя день прошел? Устала, наверное? Хочешь, я сейчас посуду помою». А она мне в ответ: «Привет, животное!». «Что значит животное? – обиделся я. – С чего это ты так меня называешь?». «С того! – отвечает. — Я еще точно не решила, кто ты есть на самом деле, козел или баран? А может, свинья? Точно, свинья!.. И эта свинья в очередной раз попыталась припрятать от меня денюжки?..». Я прямо побелел: нашла все-таки, зараза, мою заначку! А мне казалось, что я её так толково припрятал.
Ленькин опыт несомненно подтверждал слова Эдика, тем не менее, разлив вино, мы выпили за то, что, быть может, хоть у кого-то из нас когда-нибудь жена заначку не найдет. Вот будет праздник! Пили за этот великолепный тост мы с удовольствием, хотя понимали не очень-то он жизненный.
— Я так обозлился, — продолжил свой рассказ Леня, — что даже решил развестись с Ленкой. Сколько такое можно терпеть?
— И не боишься, что потом тебя замучает совесть? – удивился Эдик.
— Сначала боялся. Еще как боялся!
— Так нужно было с ней посоветоваться.
— Я и посоветовался.
- Ну, и?.. – мы затаили дыхание.
Леня махнул рукой:
— Совесть прошептала: «Лучше меня брось, Ленька, и живи как все. В этих своих сварах сами с женой разбирайтесь, а меня не трогайте…».
Мы разлили вино и выпили за то, чтобы Леня помирился со своей совестью.
— А с женой мне мириться? – допытывался он.
— Сам разбирайся в своих семейных конфликтах, — повторили мы другу совет совести. — А нас не трогай.
— Я тоже несколько раз хотел со своей Надькой развестись, — признался Саша.
— И я тоже, — пришлось признаться мне.
— А я сейчас и не вспомню, сколько раз порывался подать на развод, — Эдик тоже не стал скрывать свою тайну.
- Мда, — покачал головой Валера, — жизнь у вас, друзья, и так не сладкая, а тут еще заначку от жены не спрячешь…
— Это еще что! – поделился своим опытом Саша, — Если ты, Валера, женишься, возникнут проблемы с алкоголем.
— А зачем мне нужна жена-алкоголичка? На такой я точно не женюсь.
— Причем тут жена? — досадовал Саша. – Проблемы возникнут у тебя.
— Я что сопьюсь? – насторожился Валера.
— Если бы так, — Саша с грустью посмотрел на друга. — Всё гораздо хуже – она не даст тебе больше пить.
— Совсем? – ужаснулся Валера.
— Ну, не совсем, конечно. Придется делать это от неё тайком.
— Ты окончательно, Саша, не запугал нашего друга, — поспешил возразить Леня. – Не всё, Валера, так жутко, как он описывает. Трудности, конечно, неизбежны, но они вполне преодолимы, разумеется, если ты проявишь ловкость и смекалку. Поделюсь своим личным опытом. В прошлое воскресенье, когда мы с Ленкой сели обедать, я достал водочки и хотел себе налить. Так она тут же выхватила у меня бутылку. «Ты что?! – возмутился я, даже привстал со стула. – Сегодня же воскресенье, сегодня можно». «Нет, - говорит, - больше ты пить не будешь. Не позволю!». У меня глаза на лоб полезли: «Никогда-никогда?». «Четыре раза в год, — смилостивилась, — можно. Один раз, когда будем праздновать Новый год, один раз в годовщину нашей свадьбы и по разу в дни рождения». «В твой день рождения и мой?» — решил уточнить я. «В мой день рождения и в день рождения моей мамы», — отрезала Ленка. «А как же мой? Ко мне же на день рождения всегда приходят друзья», — заволновался я. «Обойдешься! Хватит уже каждый раз напиваться со своими любимыми дружками. Где ты их только нашел, алкашей этих? Хоть раз в этот день побудешь трезвый. И им не помешает сменить алкоголь на минералку». Представляете, она уже все решила все за всех нас – и за меня, и за вас.
Мы начали возмущаться.
— И что ты ей ответил?
— Я встал и прочитал ей стих.
— Стих? – обалдели мы. — Какой еще стих?
— А вот такой.
Леня поднялся со стула, сложил руки на груди и вдохновенно произнес:
— Наступила осень,
Отцвели сады.
Мне никто не надо,
Кроме ты!
— Блистательные стихи! – восхитились мы. – Великие! И как на них отреагировала Ленка?
Ленька расправил плечи и расплылся в улыбке:
— Вытерла фартуком выступившие на глазах слезы и налила мне рюмку водки. Сама! До краев налила!..
Мы тоже разлили вино до краев и выпили за Ленькин потрясающий поэтический дар. Эдик унес пустые бутылки и принес еще вина.
— С алкоголем вроде бы разобрались, — сказал я. — Но есть и другие семейные проблемы, которые тебе, Валера, следует знать. Что такое семейная жизнь по-настоящему поймешь только тогда, когда у тебя родится ребенок
— И что будет? – насторожился наш друг.
— Тебе будут обеспечены бессонные ночи. Дитя орет, ты уснуть не можешь, голова трещит, а утром на работу. Натянутые нервы рвутся один за другим. Стараясь перекричать плач ребенка, начинаешь орать на жену: «Да дай ты ему, наконец, сисю, и он успокоится». А жене плевать на тебя и на твой покой - она упрямая: «Кормить ребенка еще рано, делать это нужно точно по графику. И, значит, грудь он получит только через час». Естественно, ты взбешен: «И я должен этот ор слушать еще целый час?». «Ничего с тобой не случится – послушаешь. А пока, на, поноси ребенка, – надеюсь, на руках папочки он не так громко будет требовать молока». И целый час с ребенком на руках ты ходишь по комнате. Ничего в тебе, кроме злости, уже не остается. Зато когда жена ребенка покормит, он засыпает мгновенно. И тут нужно не оплошать — сразу же бросаться в постель, чтобы заснуть хотя бы ненадолго – до нового рева дитя.
— Да, это правда, — закивал головой на мой рассказ Эдик, — дай грудь хоть младенцу, хоть взрослому мужику, они сразу перестают капризничать.
Мы разлили в бокалы вино и выпили за то, чтобы всякий раз, когда будем капризничать, жены успокаивали нас старым проверенным способом.
— Но это же недолго — такие бессонные ночи, — выпив вина, сказал Валера. – Дети растут быстро.
— Это у других они растут быстро, — проворчал я. – Когда смотришь на них издалека.
— Валера, ты, конечно, прав: дети растут. Но забот от этого меньше не становится, — продолжил делиться своим опытом Саша. – Представь: усталый приходишь с работы. Садишься ужинать. Только взял кусок хлеба и ложку, чтобы поесть борща, тебя кто-то дергает за штанину. Смотришь — сын подошел. Заглядывает тебе в глаза и говорит: «Боря хочет ка-ка». Какой тут ужин? Бросаешь на стол ложку, хлеб, от которого не успел откусить ни крошки, и стремглав несешься за горшком. Спринтерским бегом приносишь его сыну и видишь, что, как ни спешил, всё равно опоздал…
— Подумаешь, ребенок обкакался, — как-то очень легкомысленно отреагировал на рассказанное Валера. – Ты что сам никогда не какаешь?
— Я, конечно, и какаю, и писаю, — Саша не стал скрывать правду о себе, — но зато, когда нужно, могу и потерпеть. Поэтому у меня почти всегда трусы чистые.
Мы снова разлили вино и выпили за то, чтобы у всех нас трусы были почти всегда чистыми.
- И давайте не будем забывать, что женщины виноваты во всех мировых войнах, - отодвигая от края стола пустой бокал, задумчиво сказал Леня.
Спорное утверждение. Мы засомневались:
— Причем тут женщины?
— Как причем? – удивился нашим сомнениям Леня. – Они же нарожали дураков.
Полностью возлагать вину на женщин в развязывании мировых и других кровавых войн мы не стали. К сожалению, пришлось отклонить тост, обвиняющий во всем слабый пол и срочно придумывать тост новый.
— Валера, — вновь заговорил Леня, — и еще важное: когда женишься, не выбирай совсем молоденькую. Молоденькие совершенно не умеют готовить. Живя с такой, сойдешь с ума, с тоской вспоминая, как, будучи холостым, замечательно питался в вонючей пельменной.
— Это правда, — подтвердил Ленины слова Саша. – С первых дней семейной жизни тебе придется терпеливо умолять молодую жену недельку пожить у мамы, хоть немного поучиться у неё, как следует готовить, чтобы муж перестал бегать в аптеку за эффективными средствами от поноса. Готовься к тому, что жена будет упираться, складывать губки бантиком и обиженно твердить: «Как ты можешь говорить, что я плохо готовлю? Ты что забыл, что на прошлой неделе, когда ты болел, я приготовила тебе изумительно вкусный супчик?». Тебе придется согласиться, что этот супчик ты никогда не забудешь, но поправишь жену, объяснив, что рассказывать следует в правильной последовательности. А последовательность была такова: сначала ты съел супчик и только потом почувствовал себя плохо. Тебе придется многому учить молодую жену. И, первую очередь, тому, что в хорошем доме всегда должны быть радость, чистота и штопор.
Мы подняли бокалы и выпили за мечту о хорошей жене. А хорошая жена, в нашем понимании, должна уметь делать три вещи: приставать, вкусно кормить и не приставать.
— А иногда, Валера, ты будешь утром просыпаться и обнаруживать на соседней подушке огурцы, — продолжил свой рассказ Саша. — Не думай, что это жена подала тебе в постель салатик. Нет! На самом деле это её лицо с наляпанными на него круглешочками огурчика. Все жены обожают постоянно что-то делать со своим лицом, делают огуречные и другие маски, часами наносят какой-то немыслимый макияж. Тебе придется всё это время терпеливо ждать, когда жена завершит этот процесс, а самому в это время тихо стареть.
— Кстати, — заметил Эдик, — под макияжем иногда скрываются настоящие красавицы.
С этим согласились все – частенько жены это действительно скрывают. Зачем? Непонятно.
— А еще, — добавил я, — жена может разбудить тебя в три часа ночи, чтобы узнать, любишь ли ты её и, если любишь, принести ей стакан воды, потому что вечером она ела селедку. Сонный, идя на кухню за водой, ты будешь больно натыкаясь на дверные косяки, а в голове в это время у тебя будет крутится одна единственная мысль: на фиг нужно было жениться?
Мы с огорчением выпили за то, что семейная жизнь меняет жизнь мужчины к лучшему плохо.
Следовало было просветить Валеру еще в одном нехорошем. На это просвещение согласился я, сказал:
— Валера, женитьба еще угрожает тебе тем, что твоя жена всю жизнь будет убеждена, что вышла замуж за дурака, за полного идиота.
— Это еще почему? – удивился наш друг.
— Потому, — огрызнулся я. – Потом что такова женская логика. Представь: тебе нужно сообщить жене что-то очень важное. Ты сажаешь её напротив себя и начинаешь ей доступно, максимально простыми словами, очень четко объяснять. И, когда, как тебе кажется, объяснение прошло успешно, жена поднимется со своего места, поцелует тебя в лобик, любовно взлохматит тебе волосы и скажет: «Какой же ты у меня дурачок! Три раза мне объяснял, а я ничего не поняла».
— А моя Надька, ребята, — сказал Саша, — решила пофилософствовать. Вчера вечером, вернувшись со встречи со своими подругами, заявила мне: «Девочки сказали, что мои чашечки наполовину пусты, а я сказала, что они наполовину полны. Это значит, что я оптимистка?». «Не заморачивайся! – посоветовал я жене. – Купи себе лифчик на два размера поменьше, и в твою милую головку перестанет лезть всякая чепуха».
— Так вот они какие – эти женщины! – ужаснулся Валера.
— Да, друг, они такие, - грустно покачал головой Эдик.
— И как же с такими жить? – ужас изменил обычно уверенное Валеркино лицо, на нем появились затравленность и страх.
Эдик пожал плечами:
— Так и жить. Хочу напомнить тебе, Валера, что первая из женщин была сделана из материала заказчика. Какие у нас с тобой могут быть претензии?
— Когда мне с моей совсем невмоготу, — сознался Леня, — я звоню другим своим бывшим ребрам.
— А как же любовь? – задал вопрос Валера и сам же на него ответил. – Любовь, видимо, - это торжество воображения над интеллектом.
Ай, да молодчага! Достойный ответ человека, осмысливающего жизнь!
Мы разлили остатки вина и выпили за то, что, по счастью, Создатель вовремя одумался и не пустил все ребра мужчины на изготовление черт знает чего.
Валера пить не стал, Он сидел, обхватив голову руками, и раскачивался. Эдик нежно погладил его по плечу. Потом мы все по очереди стали подходить к нашему другу и тоже, молча, гладили.
Наконец, Валера привстал и, мутно оглядев комнату, выдавил из себя:
— Зачем вы уговариваете меня жениться? Вам что меня совсем не жалко?
Эх, зря он так подумал. Конечно, нам было его жалко. Очень даже жалко. Наперебой мы стали уверять Валеру в этом, в тоже время объясняя, что поступить иначе не можем, поскольку есть вещи поважнее жалости, и это Великая Сила Мужской Дружбы, требующая жертвенности от каждого из нас. И если жертвенность потребовалась, следует забыть о своих личных интересах.
Эдик встал и, обобща все выше сказанное, произнес самую главную фразу, которая должна была в корне изменить Валерину жизнь. Вот эта фраза, сказанная торжественно и волнительно:
— ПОЧЕМУ ТЕБЕ, ВАЛЕРА, ДОЛЖНО БЫТЬ ТАК ХОРОШО, КОГДА ВСЕМ НАМ ТАК ПЛОХО? ПОЧЕМУ?..
Валера опешил. Все замолчали, ожидая его ответа. Но ответа не было. И нам говорить больше не хотелось. Я жестом показал Эдику на пустые бутылки, намекая, что самое время пополнить стол новой порцией вина. Но тот развел руками: алкоголя в доме больше не было, и мы стали, молча, собираться, чтобы разойтись.
Выйдя из дверей подъезда, обнаружили ночь. Надо же, как засиделись! Во славу лета ночной ветерок не стал студить июльский жар, и обдал нас горячим порывом.
Все было, как положено в это время года: небо к земле не притягивалось, каждое из них существовало само по себе. Уличными фонарями, фарами автомобилей да витринным светом магазинов, кафе и ресторанов здесь, в городе, с трудом побеждалась тьма, грузно давящая на огромный южный город. За его пределами, где-нибудь в песках Кызылкума, в зеленых долинах Амударьи и Сырдарьи, в отрогах Тянь-Шаня или среди скучно плоских хлопковых полей, в бороздах которых по ночам чуть слышно журчит животворная арычная вода, космос невесом, манящ — хоть и черен, но прозрачен. Над большим же городом он совсем иной — вязок и тяжел, натыкан тусклыми невзрачными звездами. Одни из них мигали, другие замерли, тупо уставившись вниз. Любопытством, правда, не отличались, разглядывать нас, идущих по теплой дорожке, им было неинтересно — на фиг им какие-то там людишки со всеми своими мелкими глупыми заботами и страстями, плохо понимающие, что размышлять-то надо о большом и вечном. Звезды просто висели. Висели и, как могли, светили.
К троллейбусной остановке Валера шел один. Мы – я, Саша и Леня — отстали от него на два-три метра, решив не тревожить друга. А он вроде бы и не замечал нас, идущих чуть позади, – ни разу не обернулся, не остановился, чтобы, улыбнувшись, крикнуть нам: «Чего отстаете? Прибавьте-ка шагу, ребята!».
Мы подошли к остановке. По липкому асфальту, который плавился днем и даже ночью источал запах битума – смол и масел, — шурша резиной колес, подкатил троллейбус. Его салон был ярко освещен и почти пуст – солидные люди в это время не шастают по засыпающему городу, а сидят дома на диванах у экранов телевизоров, показывающих какую-нибудь очередную скучную ерундовину. Впрочем, некоторые, наверное, уже начинали взбивать подушки.
Дверцы троллейбуса открылись, и Валера, поднявшись внутрь, прошел в самый конец салона, бессильно плюхнувшись на свободное место. Он так и не заметил, что мы не вошли следом. Пусть на этот раз останется один! Пусть поразмышляет — мы его сегодня изрядно озадачили.
Троллейбус тронулся и, привычным маршрутом двинулся в сторону «Детского мира», на прощанье пфыкнув нам яркой искрой, с треском вырвавшейся из места стыковки троллейбусной штанги с проводом. Сверкнув, искра тут же погасла, как падающая с ночного неба звезда. А троллейбус, ничего не заметив, как ни в чем не бывало, прибавил ход.
Откинувшись на сидении, Валера думал о своем счастье иметь друзей, верных, надежных, с которыми ему никогда не было скучно. В том числе и с теми, с кем он провел сегодняшний вечер. Вспомнилось, о нашем подарке, который мы преподнесли ему в день рожденья в прошлом году. Решив подурачиться, купили в магазине детский ночной горшок, на всякий случай тщательно его помыв, налили в него доверху пива, а сверху бросили три сосиски. Этот горшок с темно-желтым напитком, который чуть ли не расплескивался, и был поставлен на стол возле Валеры, когда за столом собрались все его гости. Мы всё гадали, как поведет он себя, получив такое? Гости, увидев наш подарок, оглушительно загоготали, но Валера, не растерялся и пустил горшок по кругу. Продолжая смеяться, преодолевая брезгливость, все из горшка отпили. Кто-то по одному-два глотка, а кто-то и больше. Когда горшок вернулся к Валере, пива в нем оставалось чуть на донышке. Зато все три сосиски были нетронуты.
Валера всегда дорожил тем, что его друзья умели шутить над серьезным и говорить серьезно, шутя. Как там сегодня сказал Эдик? ПОЧЕМУ ТЕБЕ, ВАЛЕРА, ДОЛЖНО БЫТЬ ТАК ХОРОШО, КОГДА ВСЕМ НАМ ТАК ПЛОХО?.. Почему? Почему?.. Всерьез это сказано или в шутку?
«Думай, Валера, думай!» — Валерке показалось, что где-то неподалеку раздались голоса Лени, Саши и Юры.
«Они правы, тебе нужно серьезно подумать. Думай, Валера, думай!» — голос Эдика звучал громко и вполне серьезно. Валера чуть повернул голову. Эдик сидел с ним рядом. Как же так незаметно он проник в троллейбус, что Валера этого не заметил? «Думай, Валера, думай…», — Эдик похлопал друга по плечу и исчез.
Троллейбус уже проехал «Детский мир» и остановился возле ОДО – Окружного дома офицеров. Это была остановка, на которой Валере нужно выходить. Дверь открылась. Держась за ручки дверей, он начал грузно вываливаться из троллейбуса, а тот, терпеливо дождавшись, когда его не очень трезвый пассажир полностью сползет со ступенек и твердо встанет на асфальт тротуара, отправился дальше, чтобы и остальных, оставшихся в салоне, поскорее развести по домам.
Город был уже готов ко сну. Улицы пустынны. Валера поднял голову. На небе светила полная круглолицая луна, претворяясь, что светит именно она, хотя на самом деле всего лишь отражала свет Солнца, к которому Земля повернулась теперь другой своей стороной, чтобы и ту по справедливости согреть жаркими летними лучами, а нашу пока погрузила в ночную тьму с луной и звездами на небе.
Валера ускорил шаг, прикидывая, что, быстро идя, за 6-7 минут дойдет до Алайского рынка, а там еще 3-4 минуты ходьбы до его дома. Хотелось поскорее добраться до постели. Лечь и мгновенно уснуть, чтобы утром подняться с рассветом и продолжить подаренную нам прекрасную жизнь, в которой есть самое главное: солнце, небо, верные друзья.
Ровно через два месяца все мы получили от нашего друга приглашение на его свадьбу. Когда он торжественно заходил в двери Кировского районного ЗАГСа, изо всех сил скрывая свою робость и тревогу перед новой для него семейной жизни, Эдик незаметно подсунул в карман Валеркиного костюма записку. А ней было написано: «Дорогой наш друг Валера! Как ты ни будешь стараться угодить своей жене, всё равно окажешься во всем неправ и всегда виноват. А если это так, зачем стараться?». Пусть Валерка поломает голову: мы вновь пошутили или сказали ему истинную правду.
P.S. В конце 80-х годов прошлого века, перед самым распадом общей страны, Валера с женой и сыном-школьником переехал жить в Калининград. Чуть-чуть перешагнув 60-летний возраст, будучи к тому времени заместителем главного архитектора города, тяжело умер от рака.
За три года до этого тоже от рака умер Эдик, переехавший с родителями и семьей в США. Его могилу на кладбище под Нью-Йорком, затерянную среди многочисленных, точно таких же, найти наверное, нелегко. Но все-таки она где-то там есть: на зеленом газоне плита с именем нашего друга - в одном из длинных ровных рядов совершенно одинаковых могильных плит. Под ними разные люди, но Смерть уровняла всех – добрых и злых, веселых и угрюмых, прожившись большую жизнь и тех, у кого она оказалась значительно короче, кого совершенно не жалко и кого жалко до слез. Даже теперь, когда прошло немало лет.
Саша умер там же, где и родился, в родном Узбекистане, захоронен на Домрабадском кладбище в Ташкенте.
Леня получил приглашение на должность главного архитектора города Мурома, где немало сделал, чтобы улучшить облик этого городка, ныне ставшего местом притяжения многочисленных туристов. Где Леня находится сейчас, жив ли или уже ушел в мир иной, доподлинно мне неизвестно.
Сам же я после распада СССР, в которой был молодым и счастливым, тоже переехал жить в Россию, где уже много лет скучно и ненужно копчу московское небо, и все-таки надеюсь еще некоторое время покоптить.
Трое моих детей выбрали свой жизненный путь. Старший сын и дочь, как и я, живут в Москве, младший полюбил прекрасную польскую девушку, и живет в Варшаве. Раньше они общались друг с другом на английском языке, ныне сын уже без труда балакает по-польски, а его жена немного по-русски.
Дети посещают меня редко.
Москва, сентябрь 2020 года.
